Мы разговорились, шутили, где-то даже спорили. Ребята показывали свои рисунки и эскизы, которыми была наполнена их потёртая картонная папка. Дядя Гена, получавший удовольствие от душевного общения, подливал нам в кружки крепкий чай, и мы снова разговаривали, шутили и спорили.
С того самого момента, когда я появился в мастерской, до пятой кружки чая, когда наша ознакомительная беседа уже перешла в дружеское общение, меня не покидало чувство некоего дискомфорта, который возникал во мне при мимолётных, но очень острых и даже пронизывающих взглядах, которыми меня периодически одаривал Павел. Изредка он наклонялся к Олесе и что-то шептал ей на ухо, после чего девушка бросала на меня такой же острый и бескомпромиссный взгляд, как и её товарищ.
Когда была выпита пятая кружка чая, а состояние, дарившее за столом, можно было назвать нерушимой дружбой до скончания времён, я, чтобы покончить с чувством дискомфорта, всё-таки решился задать вопрос художникам.
– Павел! Вы, должно быть, хотите написать мой портрет, судя по Вашим пристальным и изучающим взглядам, которыми Вы меня периодически подвергаете? Или, может быть, я ошибаюсь, и мне это только кажется?
Юноша смущённо улыбнулся и, выдержав паузу, сказал:
– У нас такое ощущение, что мы с Вами уже встречались. Причём встречались при очень интересных обстоятельствах.
Я удивлённо приподнял брови и стал копаться в памяти, где я раньше мог видеть такую обаятельную пару молодых художников. Как ни старался, я ничего не вспомнил.
– Нет, ребята, – ответил я. – Вас бы я обязательно запомнил. К сожалению, а может быть, к счастью, мы с вами нигде раньше не встречались.
– Вы уверены в этом? – твёрдо произнёс Павел.
– Абсолютно! – парировал я.
– Тогда что Вы скажете на это? – Павел достал из потёртой папки лист ватмана и протянул его мне.
Взглянув на рисунок, я чуть не лишился дара речи, мелкая дрожь пробежала у меня по спине, в горле пересохло, несмотря на выпитые до этого кружки чая. Дядя Гена даже присвистнул от удивления и привстал со стула, чтобы лучше рассмотреть изображение.
– Какая техника исполнения! Высший класс! – выдохнул из себя дядя Гена и добавил: – Замечательный портрет!
Я держал перед собой лист ватмана и не верил своим глазам. Я смотрел на свой собственный портрет.
Не то чтобы приблизительное сходство, а почти фотографическое изображение моего лица было выполнено безукоризненно. Всё до мелочей, до малых деталей было показано на портрете – форма носа, углы рта, прищур возле глаз, родимое пятно на левой щеке, ещё одно под правым глазом, вот только борода мне показалась немного неприбранной, неподстриженной и волосы растрёпаны, словно тронутые ветром.
Отрицать, что на портрете изображён я, было глупо. Но откуда взялся этот портрет, я не мог объяснить.
Переведя дух, я спросил у Павла, кто является автором этой работы.
– Этот портрет мой, – спокойно произнёс Павел. – Но рисовал я его больше по эскизу и по памяти. И теперь могу убедиться воочию, что память меня не подвела, как, собственно говоря, и рука тоже. Трудно было Вас тогда уговорить мне позировать, да и не до этого было. Эскиз я сделал украдкой, почти в темноте, при свете костра. В остальном я полагался на свою фотографическую память. Каждую свободную минуту я разглядывал Ваше лицо, его особые приметы, морщины, углубления, родинки…
Как бы Вы ни были тогда против, я всё-таки смог нарисовать Вас и неожиданно, что здесь сегодня могу Вам вручить этот портрет в знак благодарности за Вашу помощь, которую Вы нам оказали тогда на склонах Конжака. Я знаю, что и сейчас Вы будете всё отрицать, как и в прошлый раз, но знайте, что если бы не Вы, мы бы сейчас здесь не сидели. Нас просто не было бы в живых – ни Олеси, ни меня, ни нашего малыша…
– Стоп, стоп, стоп! Хватит! Довольно! – взбесился я, вскакивая со стула. – Какой малыш? Какое спасение? Какой, к чёрту, Конжак? Я ничего не понимаю! Что всё это значит?! Это похоже на какой-то розыгрыш!
Юноша с девушкой бескомпромиссно смотрели на меня, а дядя Гена недоумённо разводил руками, совершенно не понимая, как объяснить происшедшее.
– Но Вы же не станете отрицать, что на портрете Вы – спросил Павел.
Я растерянно смотрел на портрет, как в зеркало и не знал, что сказать в качестве оправдания.
– Сходство, конечно, есть…, – наконец выдавил я из себя.
– Старик, да это ты в мельчайших подробностях до неприличия, – перебил меня дядя Гена, – только шевелюра и борода на рисунке покосматее, чем сейчас.
– Паша изобразил на портрете Вашу внешность, – сказала Олеся, – но, несмотря на то, что мне тогда было тяжело, я хорошо запомнила Вашу фигуру, манеру держаться, Ваши движения, Ваш голос и особенности разговорной речи. Хотя говорили Вы мало и больше молчали.
– Приятель, признавайся, где ты прячешь своего брата-близнеца? – посмеялся дядя Гена.
– Нет у меня никакого близнеца, – ответил я и, делая вид, что пытаюсь что-то вспомнить, обратился к Олесе с вопросом:
– А почему Вам было тяжело, Олеся?
– Неужели Вы всё забыли и ничего не помните? – удивилась девушка.
– Я пытаюсь вспомнить.
– Может быть, для Вас это пустяки и Вы совершаете подобные поступки каждый день, но уж мы точно это не забудем никогда, – сказал Павел. – Если желаете, я могу Вам напомнить, что с нами тогда произошло.
Это случилось два года назад. Мы тогда учились на последнем курсе института, и у нас были последние студенческие каникулы, которые мы решили напоследок провести на природе, вдали от городской суеты. Тем более для этого был хороший повод: мы только что поженились и решили себе устроить медовый месяц да ещё совместить его с пленером – как-никак оба художники. Отправились мы на гору Конжаковский Камень в августе, чтобы запечатлеть краски наступающей осени на фоне уральских гор. Мы с Олесей давно хотели побывать там. Это было наше первое путешествие на Конжак и вообще на Северный Урал. Конечно, природа там изумительная – есть, где остановиться глазу художника.
Я слушал рассказ Павла. Олеся доставала из папки этюды, написанные акварелью и наброски, выполненные карандашом, и показывала нам с Дядей Геной. На рисунках были запечатлены горы, разноцветные луга и травы, ощетинившаяся тайга, летящие птицы, облака над горизонтом, пурпурное небо перед заходом солнца.
Я рассматривал рисунки и, хотя я никогда не был на Конжаковском Камне, под впечатлением рассказа и виденных пейзажей я мысленно переносился туда, на его скалистые склоны, на его вершину, шёл к ней сквозь леса, переправлялся через бурные реки…
– А эта работа была сделана как раз накануне того происшествия, – сказал Павел, указывая на акварельный рисунок с заходящим за горизонт солнцем. – Этот этюд нарисовала Олеся, стоя на вершине горы, уже перед самым закатом. Я поторапливал её, чтобы нам вернуться к своей стоянке затемно.
– Ты тоже медлил, – перебила вдруг Олеся, – никак не мог оторваться от звёзд, их в ту ночь столько высыпало на небе! Ты ещё тогда радовался, что луны не было, иначе бы она мешала рассматривать звёзды.
– Да! Однако если бы была луна, то, может быть, не было бы так темно в ту ночь, – добавил Павел.
В общем, когда мы с Олесей стали спускаться с горы, наступила такая темень, что хоть глаз коли: на расстоянии пяти шагов ничего не видно. Ещё, как нарочно, батарейка в фонарике стала садиться. В результате свернули мы не на ту тропу и заблудились. Луны нет, фонарь не работает, спички остались на стоянке, лес стоит сплошной мрачной стеной – куда идти, не знаем. Пошли на ощупь и попали в курумник. Вот здесь всё и произошло.
Павел сделал паузу, отпил чай из кружки и посмотрел на девушку. Она покачала головой в ответ, как бы давая разрешение на продолжение рассказа.
Павел продолжил:
– Олеся оступилась, и нога её провалилась в щель между огромных камней. Видно, падение было таким неудачным, что застрявшая нога сломалась. Вы не представляете, как я тогда напугался за Олесю. Я сперва растерялся, не знал, что мне делать. Ситуация ужасная, идти за помощью некуда. Я попытался достать ногу из щели, но сделал только хуже – от болевого шока Олеся потеряла сознание.
Предполагая, что в окрестностях этого склона горы могут находиться люди, будь то заночевавшие охотники, туристы или ещё кто-нибудь, я стал кричать и звать на помощь.
Не помню, сколько прошло времени, может, полчаса, может, больше, но каждая минута мне казалась вечностью. На мой крик из глубины леса отзывалось эхо, но когда оно стало более отчётливым, я понял, что ко мне приближается человек. Между деревьев замаячил свет, и вскоре мне навстречу вышел человек с фонарём в руке. Это были Вы.
Павел сделал паузу и посмотрел на меня в надежде, что я всё вспомнил и теперь сам могу продолжить его рассказ.
– И что же было потом? – спросил я.
– Вы помогли мне сдвинуть один из камней, придавивших ногу Олесе. Затем положили на место перелома шину. К этому времени Олеся пришла в себя. А потом мы с Вами на руках перенесли Олесю на место Вашей стоянки, которая, к счастью, оказалась относительно недалеко. Вы разбили свой лагерь на берегу горной реки. Мы его обнаружили, когда вышли из леса по отсвету горящего костра.
