Так вот, у нас с Улей всё было прекрасно. Слишком. Мы с ней встречались дважды в неделю: один раз в Москве, один в Биогавани. Каждый раз, когда собирались к ней домой, Уля предупреждала: «В холодильнике пусто». Мы шли в магазин, и я покупал что-нибудь. В столице мы ходили в кафе, музеи, театры, а в Биогавани – по грибы, на рыбалку и на утиную охоту. В остальные дни – переписывались. Каждый раз Уля начинала сообщение с одного слова «Привет!». У нее была привычка не обращаться по имени. В первых письмах она не гнушалась черным юморком, но вскоре стиль стал серьезным. Я сначала иронизировал напропалую, но когда основательно в Улю втрескался, то тоже посерьезнел. И поглупел до полной потери логического мышления. Несколько месяцев прошли безоблачно. Но иногда возникало ощущение, что всё слишком хорошо, невероятно хорошо. Я очень боялся какого-нибудь «вдруг», ибо был влюблен и счастлив.
Помню, как мы сидели с Улей в восточном кафе «Шиш-бишь», то бишь в ресторанчике с острой бакинской кухней. Во рту разгорался пожар. Когда начинало сводить скулы, я задерживал дыхание и набирал полный рот остывшего чая. Потом начинал разжигать пожар снова. В перерывах между пожарами и их тушением развлекал Улю афоризмами и анекдотами. К примеру. Встречаются два склеротика. Один говорит: «Привет, Вася!». Другой: «Ты кто такой?». Первый: «Не помню. А ты кто такой?». Наградой мне был Улин смех. Многим людям смех позволяет стать счастливыми в отсутствие счастья. Не знаю, была ли счастлива Уля. Она почти никогда не улыбалась. Смеялась своеобразно: только горлом, без улыбки на губах, причем, это было не «ха-ха-ха» или «хи-хи-хи», а «буль-буль-буль». Каждая смешинка по очереди выбулькивала изо рта. Почему-то это бульканье казалось жутко знакомым, но я никак не мог вспомнить («де жа вю»?). Уля посмеивалась и понемногу рассказывала мне что-нибудь. Например, про свою подругу-красавицу: «У нее было мужиков – не счесть. Для нее переспать с кем-нибудь – всё равно что выпить чашечку крепкого кофе». «А для тебя – всё равно что крепко поужинать?», – не удержался я от вопроса, но ответа не дождался.
Как-то Уля спросила: «Ты никогда не хотел стать богатым?». Я ответствовал решительно: «Никогда! Конечно, я работаю за деньги. Но не за ради денег. Любой человек может, если захочет, стать богатым; но не у каждого хватает разума не стремиться к этому. Не секрет, что умные живут с деньгами, мудрые – без, а дураки – для». Она не согласилась: «Если перед тобой стоит дилемма: стать богатым или мудрым, выбирай богатство; такое решение докажет твою мудрость. Деньги дают свободу: можно купить что хочешь или поехать куда желаешь. Деньги это если и зло, то такое, на которое можно купить много добра». Я заметил: «Деньги могут всё, или почти всё, точнее – очень многое, по крайней мере – кое-что, во всяком случае – хотя бы что-то иногда; на самом же деле – почти ничего и никогда. Деньги порабощают. Нет денег – нищета, есть деньги – суета». Уля продолжила тему: «На зарабатывание крупных денег уходят дни и годы». – Я подхватил: «А жить когда? Доходы и расходы – вот на что тратит человек свою бесценную жизнь. Причем, сначала возникает проблема: откуда взять деньги? Затем – куда деньги девать?». Уля поинтересовалась: «А тебе не надоело ходить в потертых джинсах?». «С первой Нобелевской премии куплю себе костюм», – отшутился я.
Однажды мы пошли в Третьяковку. В галерее Уля начала, рассматривая картины, блуждать по залам между стенами. Я взял ее за руку и потянул за собой: «В музее нужно проводить осмотр, идя по одной стороне, например, вдоль левой стены. Это как в лабиринте. Тогда не будешь плутать и выберешься из любых запутанных коридоров. Тот же принцип нужно использовать на выставках и супермаркетах. Тут в музее мы должны посмотреть всё. Ты не против?». Она показала пальцем на свои туфли с высокими каблуками: «Буду ходить, пока не сломаются». Когда подошли к картине Крамского «Христос в пустыне», Уля отметила: «Классная вещь!». Я кивнул: «Это одна из моих любимых картин». Она усмехнулась: «Я уже заметила, что тебе нравится картины похожие на фотографии и фотографии похожие на картины. А как ты относишься к абстракционизму?». Я изрек: «Сдержанно. „Христос в пустыне“ это искусство, а „Черный квадрат“ Малевича не искусство а поступок». Тут Уля сказала: «Что-то я от нашей культурно-массовой программы притомилась. Пошли домой».
И вдруг случилось то самое «вдруг», которого я инстинктивно опасался. Уля назначила мне встречу на вечер пятницы, но потом отменила, из-за возникшей необходимости работать допоздна. Сообщила, что в выходные тоже будет работать. Я ответил в том духе, что работы мало не бывает, я это понимаю, и что без приглашения, конечно, к ней домой не ввалюсь. Она ответила, что ситуация снова изменилась, можно приехать, и чтобы я по приезде в Москву звякнул ей на работу. Я приехал и позвонил. «Здравствуй, Ульчик!» – «Привет! Извини, но сегодня ничего не выйдет. Меня дома не будет. Заночую у подруги…». Я ждал, что она что-то еще скажет, как-то объяснит, но она молча дышала в трубку. «Что ж, ладно…», – в растерянности протянул я. В трубке долго было тихо. Потом раздался щелчок; повесила трубку. Я замер, оглушенный, и подумал, что не зря сегодня 13-е число. В голове зазвенело, ноги ослабли, в груди возник вакуум, в горле спазм. Как сонамбула я куда-то машинально двинулся.
Очнулся в Биогавани. Был поздний вечер. Я сидел и вспоминал то, что произошло днем: «Не может быть. Это какое-то недоразумение. Она хоть что-то должна была сказать, сообщить!». Движимый надеждой, я включил компьютер и заглянул в почтовик. Там было сообщение от нее! Она извинялась, что отменила встречу и что не нашла возможности всё по телефону объяснить. Перечислила ряд мероприятий, которые занимали ее в тот день помимо работы, вследствие чего и возник цейтнот. Мероприятия были такие: чей-то День рождения, кормление бездомных щенков и покраска волос в парикмахерской. Еще спросила, не помешает ли, если приедет в выходные. Я дал ехидный ответ: «Извиняться насчет отмены встречи не нужно. Я ведь понимаю, что в списке твоих дел занимаю почетное предпоследнее место, перед мытьем посуды. Не корми бездомных щенков, а то привяжешься – не отвяжешься, как со мной. Ты хочешь приехать, но боишься помешать? Не бойся: после первой бутылки мне уже никто не может помешать. Пожалуй, прощай».
Я собрал в охапку все Улины вещи и выбросил в мусоропровод. Затем налил рюмку винорябиновки и залпом выпил. Винорябиновка – чудесная вещь. Усваивается страждущим организмом лучше водки. Причем, наутро никакого похмелья. Винорябиновка – мое изобретение. Делюсь секретом. Готовится она элементарно, но порционно-непрерывно. Берешь бутылку охлажденного красного полусухого виноградного вина и выпиваешь оттуда одну рюмку. Потом доливаешь в бутылку охлажденной спиртовой рябиновой настойки. Затыкаешь бутылку пробкой и аккуратно несколько раз переворачиваешь, без взбалтывания. Затем вынимаешь пробку и отпиваешь вторую рюмку, после чего снова доливаешь спиртовую настойку. И так далее до тех пор, пока крепость винорябиновки не достигнет водочной. А потом пьешь до дна, ничего уже не доливая. От винорябиновки в голове наступает прояснение и широта мыслей.
Так вот, я пил, можно сказать, не один. Наливал винорябиновку в две рюмки, брал одну рюмку в правую руку, другую в левую, делал «дин-дин», выпивал первую и говорил: «Прощай, Ульчик!». Вторая рюмка бодренько отвечала Улиным голоском: «Привет!». И я ее тоже выпивал. Не пропадать же добру. Когда мы с рюмками добрались до бутылочного донышка, я почувствовал, что слишком быстро попал в третью стадию. Обычно останавливаюсь на первой или второй. Первая стадия это когда жизнь прекрасна (жизнь хороша до тех пор, пока в этом не сомневаешься), и тогда беру в руки гитару. Вторая стадия: когда жизнь не проста, и мне всех жаль, и всех люблю. А третья: когда жизнь – сук@, любимая подлая сук@, которую невозможно бросить не потому, что любишь, а потому что привык. В третьей стадии я скорблю обо всем подряд. В третьей я бывал за всю жизнь всего десяток раз, если память не изменяет. Впрочем, память мне никогда не изменяла, а вот женщины…
Назавтра я получил ответ на свое прощальное письмо: «Привет! Я знала, что рано или поздно так случится; малейшее недоразумение может стать причиной разрыва. А ведь так быть не должно. Если чувства истинные, то многое можно простить. Всё время, пока мы были знакомы, я была очень не уверена в тебе и в себе. Но, чтобы то ни было, эти месяцы были замечательными, я тебе очень благодарна. Я поняла, что я все-таки есть, я живая, что могу чувствовать радость и боль. Мне очень жаль, что причинила боль тебе; я этого не хотела. Искренне желаю тебе счастья. Ты интересный мужчина, во всех отношениях. Думаю, что всё у тебя будет хорошо. И еще: у меня осталась твоя книга. Если она тебе нужна, готова ее вернуть. Я знаю, что ты никогда не возвращаешься, но всё же…». Я хотел не отвечать. Мне надоело быть для нее блинчиком в сметане, который откусывают пару раз в неделю. Потом я решил было отправить только одну фразу: «Любую подлость можно понять и даже оправдать, но простить – никогда; прощает пусть господь бог!». Но мне не хотелось обижать ее еще раз. Не зря говорят, что обижая другого ты оскорбляешь обоих. Я написал короткое письмо в том духе, что не вижу с ее стороны реальных чувств и что давно пора поговорить начистоту. Она тут же отреагировала: «Привет! Я много думала о нас. Ты во многом прав. Дело в том, что я по жизни сама по себе. Но от меня это не зависит ни коим образом. Не могу ни с кем расслабиться, до конца довериться. Мои неудачи на личном фронте проистекают из-за этого. И отсюда невозможность получить истинное удовольствие от интимных отношений. Зная себя, я непритязательна в любовных отношениях и не могу многого дать. На данном этапе мне просто нужен мужчина для секса, для общения. В этом смысле ты меня вполне устраиваешь. Как сложится моя жизнь в дальнейшем не известно, но всё же мне хотелось бы в будущем обустроить свою жизнь: создать семью, родить ребенка. Ты тоже должен определиться. Не знаю, каковы твои ожидания, нужна ли я тебе со своими заморочками, готов ли ты принять меня такой, какая я есть? Каково бы ни было твое решение, отнесусь с пониманием. Главное, чтобы оно не было продиктовано жалостью и чтобы ты не держал на меня зла».
