«Не обязательно выпить всю водку, чтобы понять, что водка губит», – пытался я остановить его. Но он, кривя пьяный рот под рыжими усами, отвечал, что сам-сусам, и презрительно посылал меня в те места, куда весело отдыхающие трудящиеся обычно посылают трудовую интеллигенцию.
После очередного пьянства у Вовчика случился приступ панкреатита. Его увезла скорая помощь. Я пришел проведать его в больницу. Он лежал в хирургическом отделении, бледный, едва живой, с полузакрытыми глазами. Его лечили терапевтически, но очень интенсивно, поэтому ему стало получше. На операцию класть не стали. Я принес ему кефир и прочее, что разрешил врач. Вскоре брат начал вставать.
Как-то рано утром, не успев позавтракать, я снова побежал к брату. Проходя по больничному коридору, в котором вдоль стен на кроватях распластались больные (хирургия переполнена бомжами и алкашами), я подумал с жалостью: «Вот лежат несчастные, ждут помощи, надеются, хотят жить. А ведь и я рано или поздно тоже буду вот также где-нибудь лежать. Люди алчут богатства и власти, забывая, что главное сокровище, которым они обладают и перед которым блекнут жемчуга и бриллианты, это здоровье. Здоровье плюс склероз – вот что нужно человеку для полного счастья!».
Я пришел к брату, принес ему диетической еды. Почему-то ему снова стало хуже. Он стал описывать свои симптомы. Вообще-то, как известно, жаловаться на свое здоровье это всё равно, что говорить: «Я нездоров, потому что дурак». Не странно ли: на здоровье жалуются те, у кого его нет.
В палате было накурено и душно; все окна закрыты по случаю холодной осени. Я вдруг почувствовал головокружение. На самом-то деле не совсем вдруг. Всю неделю ощущал в себе какой-то дискомфорт: временами прошибал пот и накатывала дурнота, особенно в душных помещениях. Последняя неделя была очень неприятной: проблемы на работе, волнение за брата, сложности с Улей, да еще б.ж. просто доконала: звонила по пять раз в день плюс являлась ко мне в лабораторию по три раза в день, сопровождая свои стремительные визиты просьбами, требованиями, наставлениями и проповедями. Один раз так достала, что я взял в руки стул, размахнулся и сказал шутя, но внушительно: «Змея перестанет шипеть, когда издохнет». Инга быстро ретировалась.
Так вот, в палате у брата мне стало дурно. И я рухнул прямо рядом с ним, успев только выдавить из себя: «Володя, извини!». Голова кружилась, всё плыло в тумане. В этот момент в палату вошла медсестра с капельницей для Вовчика. Тут же крикнула врача. Врачиха влетела мгновенно и, быстро оглядев меня, крикнула: «В реанимацию!». «Которого из двоих?», – спросила медсестра. «Забирайте обоих», – слабым голосом пошутил я. Тут меня уложили на каталку и покатили в реанимационную. Окружающий мир съежился и отдалился. Возникла мысль: «Неужели это конец?!». Не было ни ужаса, ни даже страха; только ощущение беспросветного одиночества в пустоте.
Меня всегда занимало, ощущает ли человек что-либо в тот момент, когда смерть только что наступила? И если да, то что? Если верить рассказам тех, кто был в состоянии клинической смерти, то картина ощущений такая: утрата зрения и чувства боли, взгляд на свое тело со стороны, какие-то звуки и образы, падение, быстрое движение в туннеле, вспышка света. Я думаю, что сходство подобных «воспоминаний» у разных реанимированных людей есть результат одинаковости физиологии умирающего мозга, а не что-либо «потустороннее». Впрочем, решение этого животрепещущего вопроса пока можно на неопределенное время отложить.
До клинической смерти у меня дело не дошло, слава богу. На какое-то время просто потерял сознание. Помню ощущение, что долго как будто куда-то плыл. Постепенно в голове стало проясняться, но осталась сильная слабость. Куча медсестер и врачей энергично приводили меня в чувство. Поставили капельницу. Одна из медсестричек в волнении никак не могла попасть в вену. Я, уже очухавшись, попытался успокоить ее: «Не торопитесь! Видите, я ведь лежу и никуда не тороплюсь». Она улыбнулась и наконец попала иглой, куда нужно.
Я пришел в себя и осмотрелся. В палате лежал пожилой мужчина, весь облепленный трубочками. Он вяло повернул голову в мою сторону: «У меня язва. А у Вас тоже?». – «У меня жена была язва», – слабым голосом пояснил я. «А, так у Вас плохо с сердцем?», – переспросил он. – «Не уверен. Сердце тренированное: два раза в неделю хожу по 30 км» – «Марафонец?» – «Нет, я на охоту хожу, с ружьем и лайкой». Мужчина оживился: «Это Ваш пес под окном гавкает?» – «Мой. Я привязал его к дереву у входа в больницу». – «Так Вас скорая помощь прямо с собакой забрала?» – «Нет. Я в больницу к брату пришел – проведать, да прямо к нему на кровать и свалился». – «Вам повезло! Вот если бы Вы упали на улице или где еще…». «Да, повезло», – радостно согласился я. Мужчина обнадежил: «Вас вылечат! Тут хорошие врачи, знающие, чуткие». Я иронично заметил: «Тысячу можем отыскать докторов, пока на одного натолкнемся врача».
Тем временем два врача (молодой и старый) и две медсестрички (обе хорошенькие) снова начали надо мной колдовать. Я прокомментировал: «Начинающий врач хочет вылечить всех пациентов, но не может, а опытный врач может вылечить всех, но не хочет стать безработным. Профессор медицины знает о болезнях всё, но ничего не может; врач знает многое и может кое-что, медсестра не знает ничего, но может всё». «Больной! Вы что-то очень шустрый! Лежите тихо!», – сделала замечание медсестра. «А разве здоровые больные Вас не радуют? Как Вас зовут?», – спросил я. «Раз спросил, как зовут, значит будет жить!», – засмеялась другая. «Сестричка, я ведь ни разу в жизни в больницах не лежал». – «Ни разу?». – «Ну, разве что в роддоме». Все удивленно уставились на меня. «Я с мамой был в роддоме, когда на свет появился! А вы что подумали?», – разъяснил я. Все прыснули от смеха. Даже язвенник тихонечко захихикал. Тут вошел завотделением и обалдело спросил: «Это что тут такое творится?!». Персонал попрятал улыбочки, а язвенник отвернул голову к стене. Завотделением подошел ко мне: «Почему смеетесь? Вы ведь в реанимационной!». – «Доктор, Ваши коллеги меня так капитально отреанимировали, что могу хоть сейчас встать и пойти домой!». – «Вот. Спасибо. Хоть один оценил нашу работу!», – обрадовано расцвел завотделением и стал меня осматривать, после чего заключил: «Ну, домой-то пока рановато, а в терапию, быть может, завтра переведем». «Доктор, а ведь завтра суббота. Кто ж меня в выходные-то переведет?». – «Ну ладно, скоро будут готовы все анализы, тогда и решим», – благосклонно кивнул он.
Анализы были сделаны на удивление быстро. Электрокардиограмма показала отсутствие инфаркта. А на рентгеновском снимке я увидел свою грудную клетку и большое сердце; никаких дефектов не было. Обычно размер сердца у человека равен размеру кулака. А у меня сердце почти вдвое больше. Такое сердце бывает у спортсменов и астматиков. Между прочим, я умею останавливать сердце. Для этого начинаю дышать помедленней, а затем задерживаю дыхание. Сердце на полминуты останавливается. Дольше не получается. Сердце бьется само по себе, без указаний. Легкие тоже дышат сами по себе. В моей воле задержать дыхание и даже сердцебиение, но не остановить совсем. Желудок переваривает пищу сам, без моего участия. Печень очищает кровь, не получая от меня никаких распоряжений. Почки фильтруют кровь и делают мочу – на автопилоте. Органы живут сами по себе; у каждого своя интересная жизнь. А я то сам – где?!
Интересно, что бывает рак желудка, легких, почек – любых органов, кроме сердца. Именно в сердце митохондрии дышат все 24 часа в сутки, без отдыха, круглосуточно защищая клетки от повреждающего перекисного окисления, от старения и онкологии. Вообще труд – универсальное профилактическое средство против болезней. Ленивый не бывает здоров; здоровый не бывает ленив. Единственное исключение – Бог. Сначала он бездельничал целую вечность; затем ни с того ни с сего потрудился 6 дней; потом вновь предался бесконечному ничегонеделанью; а человека заставил добывать хлеб насущный в поте лица всю жизнь. Кстати, прибывающих в небесную канцелярию про трудовой стаж не спрашивают. Глупо, что вечный покой достигается ценой больших усилий.
Но вернемся к больнице. В анализах всё было нормально. К вечеру меня отвезли в терапию (я рвался туда, потому что в реанимацию не пускали посетителей). Попросил медсестру позвонить моим детям.
«Никишин-продакшн» пришли испуганные. За ними в палату решительно вошла Инга. Вид у нее был взбудораженный и укоризненный; дескать, «вот, допрыгался, Козерог Кобелинович!». Как всегда ее проницательность была обращена не туда.
В палату в это время зашел терапевт. Он когда-то безуспешно лечил меня от астмы. «У Вас был астматический приступ?», – спросил он. «Нет. Астмы у меня нет». – «Как это нет? Не может быть!» – «Я ликвидировал причины: пыль, сырость и прочее. И болезнь прошла». Доктор внимательно осмотрел меня и бодро резюмировал: «Да, действительно. Такого можно отправлять альпинистом на Эверест!».
