Я пошел принять душ. Какой-нибудь читатель скажет: «Зачем мыться, когда можно просто почесаться? Почесаться всегда приятней, чем помыться». Но нет, друг мой, ответствую я ему, помыться иногда тоже приятно. Когда настроение хорошее. Моясь, я напевал себе под нос веселую песенку: «Любовь не компот и не дырка от бублика». Почему-то многие мужчины любят петь в ванной под душем. Женщины так не делают, но, как я замечал, иногда они поют по утрам… Женщины в ванной не поют, но (тут любой мужчина со мной согласится), сидят обычно там по два-три часа. Граждане! Ну, кто мне объяснит, что можно намыливать целых три часа?!
Быстро освежившись, я вернулся к Полине на диван. Она лежала как одалиска с картины Энгра. Глаза у нее были сонно-шальные. Эдакий пухленький дремлющий диванный вулканчик. «Ты, Польчик, всё лежишь и лежишь?», – спросил я. Она широко улыбнулась: «Если лежать на диване долго-долго, то счастье рано или поздно придет само и ляжет рядом». Я, в тон ей, ответил поговоркой: «Глупый сидит, дожидается прихода счастья; мудрый идет счастью навстречу». «Иду, иду навстречу!», – воскликнула она шутливо, раскрывая объятия.
Сначала мы встречались пару раз в неделю: один раз, когда я приезжал по делам в Москву и один раз в выходные. Причем, Полина приезжала в Биогавань в субботу, а не в пятницу, мотивируя это тем, что каждую пятницу вечером нужно, как требовала хозяйка квартиры, делать приборку. Я подозревал, что тут дело может быть не столько в приборке, сколько в подборке: подборке запасных женихов (для подстраховки; если со мной не выгорит). Дело в том, что когда в первые дни нашего знакомства Полина начала усиленные беседы о роли ЗАГСа в женском счастье, я ее поползновение пресек: «Польчик, ты сначала похудей пудика на два, а потом поговорим». – «Разве, чтобы пожениться, нужно обязательно похудеть?» – «Непременно. Иначе ни в какое свадебное платье не влезешь». – «Но ты же обещал!». – «Что обещал?». – «Жениться! Когда мы познакомились, ты говорил про ЗАГС». – «Как я мог обещать такое при первой же встрече? Я что – очень сильно похож на идиота?». – «Нет, не сильно. Но ты обещал! Обещал!». – «Прежде, чем кому-нибудь что-нибудь пообещать, надо представить себе пескаря, заглатывающего крючок. Мне помнится, я говорил только в общем смысле, что мог бы жениться, когда-нибудь, в принципе». – «Я чувствую себя полной дурой!» – «Нет, ты совсем не дура. Хотя полная, очень полная».
В том, что Полина не дура сомнений не было. У нее IQ был 130. В наш компьютерный век многие знают, что даже не у всякого мужчины бывает столь приличный IQ. А если вы всё же не знаете, что такое IQ, то обращусь к другому примеру – к шахматам, которыми мы с Полей занялись в перерывах между любовью и беседами (нельзя же, чтоб мозги плесневели!). Сначала она путала ладью со слоном, а короля с ферзем. Таков был ее шахматный опыт. Но вскоре стала играть почти на равных. Стоило немного расслабиться, зазеваться – хлоп! Например, отдает пешку. Смотрю в полглаза: вроде задаром. Беру. Жертвует еще пешку. Беру, ведь вроде безопасно. И тут она ходит ферзем. Ой-йёй-ёй! Через два хода неизбежна потеря ладьи. Начинаю играть аккуратней.
Однажды Полина в разговоре обронила такую фразу: «Закрылись все двери, кроме этой». И стала с тех пор приезжать ко мне не в субботу, а в пятницу, объяснив, что перенесла уборку на вечер понедельника. Я понял, что Полина «пошла ва-банк» конкретно на меня. Интересно, что в первое время ей почему-то очень трудно давалось мое имя; никак не могла к нему попривыкнуть. И поэтому называла меня то Философом, то Дон-Кихотом, то Драконом, в зависимости от настроения.
Легко любить нарядную женщину, которая птичкой влетает в кафе на свидание с вами, но трудно сохранить к ней то же чувство, после того как она пыхтит в туалете от переедания или блюет вам на плечо жирной пищей (прошу прощения у чувствительных натур за натурализм). Мне было нелегко. Полина решила решительно покончить с обжорством. Заявила, что будет худеть. И начала голодать. Вот на какой подвиг способна женщина, когда речь идет о перспективе посещения ЗАГСа!
Поститься Полине было тяжко. Ей мучительно было смотреть, как на ее глазах я уплетаю всякую вкуснятину. Она обожала пожрать, причем, не поесть, а именно пожрать. Поэтому никакие таблетки от похудания не помогали. Во время голодовок она говорила: «Ой, еще денечек натерплюся, а потом нажруся как свинюся». Ее борьба с весом была мучительной.
«Неужели наука до сих пор ничего не придумала для реального похудания?», – спросила она как-то раз в отчаянье. «В свое время на Западе разработали лекарство на основе динитрофенола, который заставляет митохондрии дышать интенсивней, и поэтому в клетках быстро сжигаются все сахара и жиры. Динитрофенол – эффективное средство против ожирения. Однако в ходе клинического применения выяснилось, что он вызывает ряд осложнений, в частности глухоту». – «А безопасных средств нет?», – с надеждой спросила Полина. «Двигаться надо побольше и жрать поменьше», – уныло рекомендовал я вернейшее средство. «Да я стала есть вдвое меньше, чем раньше! И уже похудела на 10 кг».
Полина шла к заветной цели героическим путем. Помимо голодания, стала крутить хала-хуп и ходить со мной на охоту. И за пару месяцев сбросила еще 10 кг. Я похвалил: «Ты выдающаяся женщина». – «Да, особенно сзади», – самоиронично пошутила она.
Распрощавшись с девичеством в легкомысленном возрасте, Поля решила, что секс это почти то же самое, что сходить в туалет. Шутя отбивала мужей у подруг, просто так, для самоутверждения. Но постепенно втянулась… Когда в первые дни наших встреч она заявила, что до меня у нее не было мужчины целых два года, я усмехнулся. С таким-то темпераментом да без мужика! Я слишком умудрен, чтоб верить в чудеса.
Как-то раз Полина зачем-то распечатала на принтере некоторые мои стишки (да, да, дорогие читатели, Никишин грешен спорадическим стихоплетством!) и случайно оставила их на виду. Я стал рассеяно, но с приятным чувством читаемого пиита, перелистывать страницы, и тут вдруг обнаружились чужие вирши: дюжина стихотворений, адресованных Поле разными мужчинами в разное время. Причем, вирши одного из стихоплетов были довольно-таки скабрезные. Меня чуть не стошнило. Под каждым стишком стояла дата. Некоторые даты были совсем недавними. Что ж, мне до этого дела нет. Как говорится, если ты садишься в автомобиль, то не всё ли равно, много народу до тебя ездило в нем или мало; главное – чтоб не как в переполненном автобусе; ну, и чтоб скорость была.
Про свои прежние похождения Полина молчала намертво. Уж очень хотела выглядеть в моих глазах если не монашкой, то хотя бы не гулякой. Впрочем, это типично женский подход: о прошлом помалкивать в тряпочку и – побыстрей вешать занавесочки. Занавесочками то как раз и занялась Полина первым делом, когда перебралась жить ко мне. Однажды, поселившись на недельку («пока в Москве не найдется для съема новая, более удобная, квартирка») и застряв в результате у меня бессрочно («уж больно дорога в столице квартплата!»), она подарила мне тюлевые занавески и попросила их повесить. Я вежливенько поблагодарил за подарок, но убрал его подальше в шкаф, ибо знал, что всё начинается с занавесочек, а через несколько лет дом начнет походить на цыганский табор: кругом шмотки, тряпки и куча орущих детей на горшках.
Кстати, на счет детей. Полина привезла свои альбомы с фотографиями, чтобы Никишин видел, какая она была красивая, пока не растолстела, и чтобы понял, что она из приличной семьи. Я смотрел альбомы не слишком пристально, поскольку не страдал излишним любопытством. Но как-то раз вдруг сообразил, что ведь на фотках были (но я не обратил внимание сразу; вот лопух!) двое детишек: мальчик лет пяти и девочка лет трех, то державшие Полю за руки, то сидевшие у нее или ее родителей на руках; а то еще мелькал вместе с ними какой-то видный мужчина. Причем, детишки походили на Полю как отпочковавшиеся. И тут меня осенило: так ведь это ее дети! Конечно! Е-б-в-г-д! … Не поймите меня превратно. Ничего не имею против детей. Даже наоборот. Но получается, что Полина мне лгала. Стало так противно, как будто жабу проглотил.
Когда Полина вечером пришла домой (как-то незаметно мой дом стал нашим общим), то увидела такую сценку: за столом сидит в слезах и соплях вдрибадан пьяное существо. А на вопрос «что случилось?» оно мычит «уходи, поганка!». Потом оно допивает бутылку, икает, сморкается и, с трудом подняв гордое тело с дивана на перпендикулярную высоту, шагает упорным зигзагом до туалета, где от души метает харч (кажется, чуть ли первый раз в жизни; но пора же когда-то начинать!) и нечленораздельно ноет, что лучше сдохнуть, чем жить во вранье. Да, Никишин был хорош! Но, друзья мои, согласитесь, не могу же я почти на всех страницах книги быть безукоризненно положительным? Кто ж мне тогда поверит?
