Я пошел на городской рынок и договорился с заведующей. Она выделила хорошее место и пообещала брать минимальную плату. Я тут же позвонил Вовчику и пригласил прийти. Он пробурчал в трубку, что сегодня не может, но пообещал быть назавтра. Договорились встретиться на рынке в 9 утра.
Рано утром я подготовил книги, притащил их на рынок, наклеил ценники и стал ждать прихода брата. Но его всё не было. Прождав час, я позвонил. К телефону подошла мать и сообщила, что Вовчик заболел. На вопрос, что с ним, мать начала бормотать какую-то чушь. Я понял, что она покрывает Вовчика, который наверняка опять набрался.
Когда я пришел, то увидел брата, валяющегося на диване. Вовчик не был пьян. Он был с похмелья. «Эй, лодырь, давай вставай. Пошли работать. А то весь опух от безделья», – со смешком позвал я его. Вовчик приподнялся и крикнул: «Да пошел ты на …! …» (и т. д. по смыслу; пусть читатель включит воображение). Выслушав витиеватую тираду, я рассерженно, но всё еще не теряя терпения, воскликнул: «Ну и заср@нец же ты!». Брат заорал: «Что!? Как ты меня назвал?! Заср@нец?!». Вскочил с дивана, в гневе бросился на меня и стал душить. Гнев возникает там, где злости много, а мозгов мало.
Глаза у него были безумные. Я рванулся; ворот свитера треснул. И тут я не выдержал, взорвался. Ударил брата. Первый раз в жизни. Ударил в лицо. Он сначала опешил, но тут же размахнулся для ответа. Я опередил его. Он не ожидал такого и замахал кулаками. Но я их даже не почувствовал. Бил сам. Бил в эти выпученные злобой глаза. В этот скривившийся ненавистью рот с прокуренными зубами под молодецкими усами. В эти сжатые яростью безвольные скулы. В эту похмельную рожу, потерявшую совесть. Во мне не было злобы, ни капельки. Было возмущение, было негодование, было презрение, была обида. Злобы не было.
Одним из ударов я свалил Вовчика. Он упал. Из виска у него потекла кровь. Он замер и вытаращился на меня затравленно и удивленно. Я ушел, оставив его с растерявшейся матерью. Мы с братом не помирились.
Родители остаются родителями до конца своих дней, а дети считают себя детьми только до совершеннолетия. Всякий взрослый человек без труда вспомнит, сколько ему лет, но не всякий вспомнит, сколько раз за эти годы он вспоминал о родителях. Моя мать жила в Биогавани практически одна. Мы с братом по очереди заходили к ней через день, в разное время, стараясь не пересекаться, приносили попить-поесть, сидели каждый по полчасика и уходили. Брат в последнее время жил на квартире у своей собутыльницы Вали. Иногда он пропадал в запой на неделю. Тогда мне приходилось бывать у матери каждый день. Но однажды меня не было у нее пять дней, так получилось. Придя утром 9 мая поздравить матушку с Днем Победы, нажал на кнопку звонка, но мать мне не открыла. Стал звонить настойчиво. И тут услышал далеко за дверью ее слабый голос. Я понял, что с ней что-то случилось, и помчался к брату за ключом.
Валя отворила только после того, как я звучно погрохотал по двери. Она была с похмелья. «В чем дело?», – спросила недовольно. «Вовчик у Вас?». – «Да, он спит». – «Валя, пожалуйста, срочно разбудите его. Мне нужен ключ от мамы. Кажется, с ней что-то не так». – «Да, мы знаем. Она упала и лежит, не встает. Мы у нее были». – «Почему упала? Что с ней?» – «Старая она, вот и упала. Кеша, Вы что же думаете, что я не знаю, как со стариками обращаться? Да я за своей мамой 30 лет ухаживала! И за Вашей мамой присматривала. Мы к ней с Вовчиком чуть не каждый день заходим. Только вряд ли она теперь выживет». – «Валя! Позовите Вову! Мне нужен ключ». Тут из комнаты раздался пьяный голос брата: «Ну, че ты разорался?! Тебе же сказано: мы у матери были!». – «Вова, дай ключ!» – крикнул я. Он отозвался не выходя из комнаты: «Еще чего! Это мой ключ. Я хозяин. А ты там не прописан». – «Вовчик! Пошли вместе! Поскорее!». – «Не пойду. Я у нее вчера был. А ключ не дам». Я в сердцах плюнул и крикнул: «Да Вы люди или сволочи!?». И ужаснулся своих же слов.
Я вернулся к матушкиной квартире и несколькими ударами ногой вышиб дверь. Внутри было душно и темно. Я включил свет. Тараканы брызнули во все стороны как шрапнель.
Мать лежала в комнате на полу в куче старых тряпок. Вся замерзшая, мокрая, измазанная в собственных испражнениях. Едва живая. Около нее валялся засохший кусок хлеба. Рядом сверкал разбитый стакан. «Пить! Хочу пить!», – слабым голосом простонала мать. Я попытался ее поднять. Она схватилась за меня трясущимися руками и жутко закричала. Тут я увидел, что у нее опухло левое плечо. Оно было сине-багровое, в кровоподтеках (как потом выяснилось, при падении она сломала ключицу и пролежала в таком состоянии на полу несколько дней). Я не стал ее подымать, подложил под голову валявшуюся рядом грязную подушку, укрыл одеялом и дал пить. Она выпила подряд два стакана. Я дал ей понюхать нашатырь, а под язык ей сунул валидол. Бросился к телефону и стал звонить в скорую помощь. Мать, едва шевеля губами, прошептала в бреду: «Вовочка, я умираю. Не нужно скорую, не звони».
Скорая приехала только через час. Это при том, что за 20 минут можно дойти пешком. За этот час мать дважды теряла сознание, потом посинела, захрипела, на губах появилась пена. Но я не дал ей умереть. Тормошил ее, кричал, совал в нос нашатырь. Когда появившаяся наконец медичка сделала укол, мать пришла в себя: «Кеша, это ты? А где Володечка? Позови его!». Мы с шофером погрузили ее на носилки и отвезли в больницу.
Когда кризис миновал, мать долго лежала пластом. Сначала спала по 20 часов в сутки. С трудом ела, когда ее будили. Вставать не могла. Мочилась под себя. На спине были пролежни. Я заплатил медсестрам, чтобы они ее почаще переворачивали на бок. Накупил памперсов и лекарств. Утром, днем и вечером приходил, будил и кормил с ложечки. Она с трудом открывала заспанные глаза и ела, сначала нехотя, через силу, с уговорами, а потом жадно пила молоко.
На пятый день в палату явились Вова с Валей, оба слегка под хмельком. Принесли два банана, огурец и апельсин. Вид у них был смущенный. Я сказал: «Вовчик, куда ты пропал? Мать всё время про тебя спрашивает, зовет. Приходи к ней почаще». Он рассердился: «А я что – не прихожу?! Ну че ты лезешь со своими советами?! Моралист хренов! Если бы к каждому своему совету ты прикладывал деньги, то советов стало бы поменьше, зато я принимал бы их с неподдельной благодарностью». Валя добавила: «Кеша! Да разве твоя мать нам чужая? Я всегда заботилась о ней, как о родной. Я ведь за своей мамой 30 лет ухаживала, пока она не померла». Мать заморгала глазами и застонала, пытаясь что-то сказать. Они нагнулись к ней, по очереди чмокнули в щеку и ушли.
Ее здоровье улучшалось медленно. Через две недели удалось посадить ее в кресло-каталку. Я катал ее по коридору. Подвозил к окну и говорил: «Мам, смотри, как хорошо на улице. Солнышко. Березки зеленые. Видишь, лужи? Это прошел дождь». А мать спрашивала: «Кеша, а мы где?». – «В больнице». – «Забери меня домой».
Дома мать пошла на поправку быстрей. Стала хорошо кушать. Я готовил ей манную кашу, омлет, салат – всё, что она хотела. Заставлял есть фрукты. Пичкал лекарствами и витаминами. Менял памперсы, ворочал по три раза в день. Пролежни стали проходить. Ключица постепенно начала срастаться. Еще через месяц она смогла кое-как сесть; я придерживал ее, чтобы не падала. Понемногу она стала вставать и с моей помощью доходить до туалета. А потом наступил момент, когда она стала всё делать сама.
Как-то раз я уехал по делам на неделю в командировку. А вернувшись был огорошен известием от знакомых, что мой брат умер. Я не поверил и побежал к его собутыльнице Вале. Она была с похмелья и ничего не могла толком объяснить; только мычала, что голова болит. Я никак не мог понять: «Валя, это правда, что Вова умер?!». Валя, в усилии вспомнить, сморщила лоб: «Мы с ним поссорились на той неделе. И он выгнал меня. Из моей же квартиры! А я ведь пеклась об нем, как о родном. И за матерью его я ухаживала, как за своей. Кеша, я ведь за своей мамой 30 лет ухаж…». Я прервал ее: «Валя, это я уже слышал. Что с моим братом?». – «С Вовчиком? Не знаю. Он меня выгнал. И я уехала на дачу. Вернулась в субботу. А он в туалете сидит. Жду, жду, а он всё не выходит. Я открыла дверь, а он и завалился. И пустая бутылка на полу. Я подумала, что он выпил и заснул. А потом глядь, а он не дышит. Вызвала „скорую“. Они его увезли». – «Куда увезли?». – «Наверно в морг».
Я помчался в морг. Оказалось, что туда брат не поступал. У меня возникла мысль, что Валя всё перепутала. Появилась надежда, что в «скорой» брата откачали и что он жив. Я бросился в регистратуру больницы. Там никаких записей не было. Тогда я побежал в пункт скорой помощи. Сначала никто ничего толком ответить не мог, но потом в книге вызовов нашли запись, о том, что была констатирована смерть и что тело увезли в районный центр для паталого-анатомического вскрытия. Вскрытие показало, что у Вовы была алкогольная кардиомиопатия.
