Пытаясь согреться, она проделала несколько гимнастических упражнений, но добилась только одного: участившееся дыхание причиняло ей сильную боль. Вот позабавился бы сторонний наблюдатель, прильнув глазом к лупе, как сама она незадолго перед тем, и глядя, как посреди драгоценного камня крошечная спортсменка приседает, разводя и вытягивая руки. Сара едва не лишилась чувств, представив себе такого наблюдателя и осознав, до чего смешной выглядит, но вскоре успокоилась, сообразив, что снаружи видно только порхающую в алмазе голубую искорку. Лишь оказавшись внутри, что, к несчастью, с ней и произошло, можно увидеть, что происходит за стенками, лишь тогда они проницаемы для взгляда.
Потому что она-то превосходно видела сквозь стены. Когда она поворачивала голову, с одной стороны перед ней оказывался обтянутый фетром пьедестал, с которого скатился алмаз в момент ее собственного падения. Он возвышался совсем близко, словно кубическое здание без окон и дверей, ощетинившееся рыжими колючками, нечто вроде мусульманской гробницы. Чуть подальше валялась лупа с разошедшимися линзами, похожая на устройство из хрустальных жерновов, только предназначенное не для мельницы, а скорее для завода или лаборатории. С другой стороны поверхность стола была совершенно гладкой, ничто не нарушало монотонности бескрайней черной равнины; некоторое разнообразие вносил лишь контраст света и тени. Вот туда с упорством, если не с надеждой, и смотрела Сара: светлое пятно от упавшего на стол солнечного луча медленно двигалось к камню, тем ближе, чем выше поднималось' в небе солнце. Девушка следила за его приближением, здраво рассудив, что оно принесет с собой немного тепла и положит конец ее физическим страданиям. Освобождение же ее совершенно очевидно не могло явиться следствием чего-то поддающегося осмыслению, и она нимало об этом не задумывалась, положившись на могущество абсурда: в нем заключена не меньшая сила, чем в разряде молнии, и он с такой же легкостью, с какой заточил ее в эту тюрьму, сможет и извлечь ее оттуда.
Девушка нетерпеливо ждала тепла и света, ей хотелось бы рассчитать, с какой скоростью приближается яркий горячий луч, но у нее не было прибора для измерения времени — свои наручные часы она оставила на ночном столике в спальне, поскольку (мы уже говорили об этом) являлась к драгоценным камням совершенно нагой, не оставляя на себе ни единого украшения, ни ленты, ни даже гребня или шпильки в волосах. Кто знает, если бы она не так строго соблюдала это правило, могла бы пострадать куда сильнее при столкновении, и без того неприятном. Большие камни опасны. Когда к ним приближаешься, не будут лишними никакие меры предосторожности. Сара подумала, что отец наверняка знает на этот счет больше, чем говорит, и что не случайно он вот уже несколько лет как уступил ей право первой осматривать посылки от торговцев драгоценными камнями. И все же она не рассердилась на отца, не стала его проклинать, потому что любила его и любила свое ремесло. Снова обернувшись к солнечному лучу, который, если разобраться, двигался не так уж медленно, она попробовала, равномерно отсчитывая секунды, определить скорость его движения. За этим занятием ей удалось «скоротать время» (что, собственно, и было главной целью), но она ничего не успела рассчитать, когда светлое пятно вплотную подобралось к алмазу.
Ей было уже не так холодно. Наконец солнечный луч упал на камень. Сначала он зажег вершину скошенной грани, и ребро засверкало, словно железный брусок под кислородным резаком, потом свет заскользил, растекаясь, и вот уже целая грань вспыхнула, потянулись красные и синие языки пламени, тесня друг друга, прежде чем слиться в длинные пурпурные и лиловые полосы. Теперь Сара боялась обгореть после того, как едва не замерзла; не сводя с ослепительного окошка глаз, она отодвинулась от него подальше (хотя особенно двигаться ей было некуда). Она от начала до конца видела все, что случилось, когда солнечный свет проник внутрь камня. Туда словно влетела сверкающая пылинка, уголек, устремившийся прямо к ней и по пути выраставший и разгоравшийся, затем мгновенно (из-за преломления лучей, подумала она) скорее разлился, чем вспыхнул яркий свет: взрыва не произошло, раз она не почувствовала ни удара, ни воздушной волны, и теперь пламенел весь алмаз. В этом небывалом пожаре красный цвет по-прежнему боролся с синим, но теперь он теснил его, и от того оставались лишь мимолетные отблески. Жара (должно быть, она была в сговоре с красным цветом) одержала еще более решительную победу над холодом.
Сара знала, насколько эта жара нестерпима, и понимала, что в обычных условиях человеческое тело недолго выдерживает такую температуру; если она не получила ни малейшего ожога и вообще ничего неприятного не ощутила, значит, она слилась с принявшим в себя солнечный луч веществом камня. Иными словами, она стала частичкой алмаза, и солнечный свет заполнял ее, не причиняя вреда ее телу. Она не успела удивиться этому (не успела и вспомнить то, что читала когда-то о существовании духов вулкана, о саламандрах и сцинтиллах, естественно живущих в пламени, словно рыба в воде), как заметила, что уже не одна внутри камня.
Там оказался мужчина, совершенно голый, как и она сама, с телом безупречной красоты и головой, похожей на львиную. Его гладкая огненно-красная кожа светилась, нестерпимо сверкала золотая грива, блестели редкие волосы на теле. Встав перед девушкой в самой середине камня, он раскинул ноги и руки так, что концы его пальцев образовали четыре вершины вписанного в многогранник квадрата — воображаемой плоскости, рассекавшей его надвое, при этом пупок мужчины располагался бы на пересечении диагоналей, если бы их провели, и в точности совпадал с центром этого воображаемого квадрата. Стоявший вертикально член достигал двух третей высоты живота до пупка. Сара впервые в жизни видела такое и с любопытством рассматривала маленького человечка, прикрепленного к большому (только перевернутого головой вниз, если считать, что мошонка соответствовала голове под огромной гривой); она решила, что между пропорциями большого и маленького существует строгая, хотя и неисчислимая зависимость, связь, возможно управляемая числом «пи». В маленьком человечке, должно быть, заключено иррациональное, — подумала она, — и это цилиндрическое тело — чехол для «пи». Здесь ее мысли приняли другое направление, и она отвела глаза, боясь покраснеть: ей пришло в голову, что, залившись при виде такого неприличия целомудренным румянцем, она перестанет так резко отличаться от мужчины с лицом льва, их сблизит сходная окраска, и такая близость, такое тесное соседство для нее добром не кончится. Стараясь помешать этому, Сара пыталась вызвать в памяти ощущение мучительного холода, но тем не менее чувствовала, как жидкий огонь струится по жилам, постепенно поднимается к лицу. Ее бледность таяла под напором горячей волны.
Он пошевелился совсем рядом, невольно привлекая к себе внимание (что толку притворяться безразличной?), и Сара вновь стала смотреть прямо перед собой. И тогда она увидела, что красный человечек переменил позу, в которой явился перед ней вначале, перестал изображать из себя андреевский крест. Он уронил руки вдоль тела; его рот и глаза, прежде лишенные всякого выражения, теперь стали наглыми и невероятно веселыми (южная, средиземноморская, греческая или, скорее, этрусская веселость, подумала девушка, опасаясь, что весь этот юг ничего хорошего ей не сулит). Слегка подпрыгнув на месте, отчего его грива распласталась по тому, что можно было считать потолком прозрачной камеры, он упругим движением соединил ноги, стукнув об пол босыми пятками, и одним махом настиг Сару Моз. Она была настороже и успела отскочить во время его прыжка; проскользнув у него под рукой, она забилась в дальний угол. Он развернулся. Там, где оба они находились, было слишком тесно, ему не пришлось долго гоняться за Сарой.
Она яростно отбивалась, но красного человечка, казалось, это только забавляло. Он улыбался, рот его' растягивался все шире, глаза блестели все сильнее, грива разгоралась все ярче. «Плясун!» — подумала она, пытаясь выскользнуть из его объятий. Справившись с девушкой, он уложил ее на наклонную грань, скошенную под углом в сорок пять градусов, и навис над ней на вытянутых руках, не касаясь ее своим телом, а только крепко сжав ей запястья и не давая пошевелиться.
И тогда он заговорил странным глухим голосом, его шепот словно доносился издалека, поднимался из глубин, как будто он боялся, повысив голос, пробудить эхо, которым бесконечно станут перебрасываться стенки многогранника. Он сказал, что она вошла в большой камень для того лишь, чтобы слиться с ним, потому что от девственницы из племени пророков и вышедшего из солнечного луча человека с львиной гривой, красного, как породивший его огонь, вскоре произойдет великого ума отпрыск, благодаря которому гонимое племя озарит мир светом мудрости и возвысится над всеми прочими. Услышав это, она перестала сопротивляться. Благая весть о предназначенной ей славной роли наполнила ее тихим ликованием. Она вспомнила, что в тайниках ее сердца всегда жила уверенность в исключительности уготованной ей судьбы. Вот, значит, что ее ожидало. И речи не могло быть об отказе (если допустить, что она могла, голая как была и стиснутая мощными руками, отклонить или принять предложение); она закрыла глаза, лучше, чем словами, выразив согласие. Красный человек, не ослабляя сдавивших ее запястья тисков, согнул руки и приблизился к ней; он лег на нее, тихонько раздвинул ей ноги и овладел ею. «Число „пи“ острое и делает больно», — подумала она, и еще подумала, что теперь она раскинулась крестом, в той же позе, или похожей на ту, в какой он впервые предстал перед ней. Она без жалоб вытерпела боль, и ее тело отозвалось на его довольно грубый натиск.
