— Не спится секретарю?
— С вами вволю не поспишь, — не то пошутил, не то всерьез ответил Пуговкин. И по выражению глаз ничего нельзя было понять, и Сетнер Осипович решил: нет, не шутит.
— Из-за нас, — упрямо сказал Сетнер Осипович, — из-за нас вам тревожиться нечего.
— Вот этого бы я не сказал, — с молодой решительной непреклонностью ответил Пуговкин. — Есть о чем тревожиться.
Сетнер Осипович с удивлением вскинул брови, но что-то подсказало ему, что тут надо промолчать. Он распахнул тяжелую парадную дверь перед секретарем райкома. Сейчас промолчал, а дальше? Весь богатый опыт его взаимоотношений с начальством различного ранга пришел в движение. Защищаться и неопровержимыми доказательствами убедить Пуговкина? Прикинуться дурачком? Изобразить послушание и покорность?.. Очень много умел в таких делах Сетнер Осипович Ветлов, столько много, что быть самим собой оказывалось за пределом возможного. Вот с Калашниковым он, пожалуй, только и мог быть самим собой, не боясь показаться ему во всех своих достоинствах и недостатках, потому что об этом он с ним и не думал. Но в других случаях, во всех конторах и учреждениях надо было держать ухо востро, и в одной конторе льстить, в другой — брать натиском, в третьей — выгодно было прикинуться дурачком, простофилей, чтобы он, управляющий или какой-нибудь зав, почувствовал себя этаким важным тузом, отчего бы пришел в благодушное расположение духа и наложил резолюцию красным карандашом: «Разрешаю». Да, быть председателем крепкого колхоза — сложное дело, — много нужно терпения, сноровки и опыта по части обхождения с разным начальством. Было время — кроме райкома он никого и знать не знал. А теперь одних проектных да строительных организаций, всяких механизированных колонн, институтов да главков — о!.. И везде начальник, да к каждому подход найди, да в настроение попади. И вот беда — никому из них не нужны твои миллионы из колхозной кассы, у них этих государственных миллионов навалом на банковских счетах, но все хотят хорошего обхождения, да чтобы ты, председатель, умно подошел, а не так: нужен проект на крытый механизированный стан! Нет, с такими претензиями идите в другую контору, мы не проектируем крытые, мы проектируем полукрытые. И концы в этих лабиринтах искать бесполезно. А если тебе не нужен комплекс на восемьсот голов, хотя я и могу поверить, что все тут прекрасно: коровы сами доятся, сами навоз убирают, телятся и на прогулки ходят.
Сетнер Осипович не со стороны знает колхозное дело, а из самого нутра. И вот эта наука устройства колхозных дел идет у него тоже из самого нутра: ведь различным подходам к разным начальникам его никто и нигде не учил. Вот и сейчас, когда он впервые видел Пуговкина так близко, то первым делом ему хотелось узнать, каков он человек? И то, что Сетнер Осипович промолчал, хотя вроде бы хотел возразить, да и было что возразить, вышло непроизвольно, словно бы в нем сработал какой-то инстинкт.
— Прошу, — сказал Сетнер Осипович и открыл дверь в свой кабинет.
Видно было, что Пуговкин удивился и необыкновенным размерам председательского кабинета, и блеску паркетного пола, и новой мебели, но ничего не сказал на этот счет, промолчал.
— Садитесь, — пригласил Сетнер Осипович, неопределенно показав рукой на мягкие стулья вдоль длинного стола. Но Пуговкин с решительностью хозяина прошел за председательский стол и сел в его кресло. И при этом еще больше насупился. Постукав пальцами по столу, он сказал:
— Меня, Сетнер Осипович, в вашем хозяйстве многое беспокоит.
— Конечно, секретарская должность такая — обо всем хлопочи да беспокойся. Это мы знаем.
Но Пуговкин не обратил внимания на этот простоватый тон. Может быть, ему важнее было сказать свое? Есть и такие: Сетнер Осипович знает, что иной начальник не слышит никого, кроме себя. Может, и Пуговкин из тех? Тогда у Сетнера Осиповича один путь: на эту его строгость отвечать твердостью, ведь клин вышибить можно только клином.
— Ив первую очередь вот что беспокоит, — продолжал Пуговкин. — Я понимаю: засуха, урожай не тот. Но район в этот трудный год выполнил полтора плана по сдаче хлеба. А ваш колхоз, Сетнер Осипович, только один план едва дотягивает. Как это понимать? Сейчас, когда засухой охвачены южные районы нашей страны, дорога каждая лишняя тонна хлеба, сданная государству.
— Это все понятно, — перебил Сетнер Осипович секретаря. — Но, во-первых, мы — колхоз семенной, мы не хлеб сдаем, не фураж, а элитные семена. Между фуражным зерном и элитными семенами есть некоторая разница. Видимо, вас по этому вопросу плохо информировали.
Вот уже пять лет мы занимаемся семенами, обеспечиваем элитными семенами многие колхозы нашего же района, район выполняет и перевыполняет план по сдаче продовольственного и фуражного зерна. И тот урожай, который мы нынче соберем, — это семена будущего хлеба для нашего же района. Я не знаю, как вы, а лично я живу не одним годом, не одной сводкой, но я знаю, что придет весна и я должен буду сеять.
— Этому-то вы меня не учите, — фыркнул Пуговкин. Видно было, что он слегка растерян. — Однако мне говорили, что вы за тонну семян с других колхозов берете две тонны зерна. Получается, что вы живете за счет других. Это не по-коммунистически.
— У меня нет ни одного гектара рядового посева, так чем же в таком случае мне кормить колхозный скот и выдавать колхозникам? Кроме того, цены устанавливаю не я, а государство. — И Сетнер Осипович при этом так простодушно улыбнулся, что вспыхнувший было Пуговкин насупился и промолчал. А когда маленько поостыл в нем задор, он признался:
— Да, меня неправильно информировали относительно вашего колхоза.
— Мы ведь зерном на базаре не торгуем, — уже мягко и спокойно, точно внушая непонятливому ребенку, продолжал Сетнер Осипович. — И объявления в газетах не печатаем о том, что у нас есть элита, приезжайте и покупайте. Но там, где люди хотят выращивать хороший хлеб, там в первую очередь думают о семенах и ищут их по всей стране. И вот к нам едут со всех концов Чувашии, едут из Горьковской области, едут марийцы, из Мордовии едут. Теперь время такое пришло: не сеют то, что под рукой, всем нужна элита, потому что только так можно получить большой хлеб.
Секретарь райкома слушал молча, не перебивал, не делал нетерпеливых жестов. Ну и ладно, пусть знает, что Сетнер Осипович в своем деле тоже соображает. А Сетнер Осипович уже заходил с другой стороны.
— Вы большой учености человек, — подольстил он для поднятия настроения у Пуговкина. — Вы учились в академии, а там ведь не только газеты читать обучают вашего брата, это понятно. Но вот на своей земле, где я, как крот, вожусь уже второй десяток лет, маленько тоже разбираюсь. И вот объясните мне такую задачу: я, крестьянин, выращиваю скот, выращиваю зерно, картошку и прочее, все это я делаю для того, чтобы продать свою продукцию. Правильно? Значит, у меня должно быть такое право — продать, распорядиться тем, что я сделал. Правильно? Правильно, а как же иначе? Но вот: такого права у меня нет. Телят мы откармливаем до высшей упитанности, шерсть блестит на теленке, словно его не на бойню везут, а на выставку, и мясо — что надо, высший класс. А привожу я на мясокомбинат, и мне говорят: нет, Ветлов, твой скот вовсе не высшей упитанности, а только средней. Ладно. Везем сдавать картофель. Нам говорят: десять процентов веса на землю, десять процентов — на бой списываем, итого — восемьдесят центнеров вместо ста. Да помилуйте, говорю, откуда земля, если картошка чистая, время сухое, а растет она у нас на песке? Со мной и говорить не желают. Не хочешь сдавать так, как мы говорим, уматывай, освобождай место — вон какая очередь. Да и как не сдашь? — ведь колхоз должен выполнять план. Не выполни план, вы же выговор и повесите. К чему это я все вам говорю? А вот к чему. Вы человек большой учености, у нас в районе кандидатов наук еще и не бывало, и вот я думаю, что вы поймете, почему половина наших колхозов сидит на голых убытках. А тот же мясокомбинат, или молокозавод, или другая организация, работающая на нашей продукции, есть ли хоть одна из них убыточная? Нет! Только и слышно: мясокомбинат — первое место, молокозавод — Красное знамя. Почему так? Я понять этого не могу. — Сетнер Осипович театрально развел руками. Да и все у него получалось с таким естественным пафосом, что Пуговкин и в самом деле поверил, что в этой сложной проблеме Ветлов не разбирается.
— Наш начальник управления Яштаков меня в спекуляции обвиняет! — опять простодушно удивился Сетнер Осипович. — Почему же мы картофель, отборный чистый картофель, который роем деревянными лопатами, почему такой картофель мы должны сдавать по шесть копеек? И это при том, что он обходится нам самим по десять копеек! По Яштакову выходит, что колхоз должен терпеть убытки. Что мы делаем? Своим тугим умом соображаем так: зачем по шесть копеек, если семенами этот лее картофель мы сдали по девятнадцать копеек? А как же иначе, Станислав Павлович?
