Макар Сидорович задумался. Он вспомнил выступление Торгаша на открытом партийном собрании — мол, большего из техники не выжмешь, — надо закрепляться на завоеванном плацдарме... Тогда взял слово Владимир Сокол:
— Закрепляться надо, Никита Гаврилович, — это правда. Это так. Но закрепляться не для того, чтобы не двигаться вперед, а для того, чтобы расширять этот плацдарм. Техника — безгранична в своих возможностях. Мы уже десятки раз убеждались в этом. Надо только думать, искать. Если бы люди изобрели паровую машину и остановились на этом изобретении, сказав себе: «Ну, все! Больше из техники ничего не возьмешь», — мы с вами не имели бы того, что есть сейчас... Нет, мы еще не все использовали. Не все! И мы будем искать, будем совершенствовать, Никита Гаврилович! Уверен, что вместе с вами...
Соколу аплодировали, что редко бывает на партийных собраниях. А Макар Сидорович думал — люди зреют не в сонливом полусуществовании, а в борьбе. Особенно в борьбе со своими недостатками, ошибками. Вот видишь, вырос еще один сталевар-новатор, которого можно поставить рядом с Кругловым... Ему же теперь цены нет! А что было бы, если бы к его вине отнеслись формально?.. Возможно, он бы стал совсем не таким Соколом... Потерялся бы где-нибудь, отвергнутый нами. Правильно сделал комсомольский комитет, сняв с него выговор. Пора!..
Вчера после работы к Макару Сидоровичу зашел Коля Круглов. Он заговорил о вступлении в партию. Давно парторг ждал этого разговора, знал, что он вот-вот должен произойти. Знал Макар Сидорович также и то, что именно заставляет Круглова несколько медлить с подачей заявления в партийный комитет. И он не ошибся, Коля тоже боролся в себе за нового Круглова, — рассудительного, уравновешенного. Ему стыдно было вспоминать о разрыве с Лизой, мордобое, выпивке... Именно об этом он и заговорил с Макаром Сидоровичем, спрашивая, как к этому может отнестись партийное собрание.
— Да, как надо, Николай. Спросят: «Скажите, товарищ Круглов, вы часто будете улучшать свое настроение водкой?..» Если не боишься этого вопроса — подавай заявление...
А сегодня Коля пришел в комитет с заявлением.
Макара Сидоровича несколько беспокоило — как сложится дальше личная жизнь Круглова?.. Жаль, что его первая женитьба не была такой счастливой, как у Сокола. Владимир и Густонька — это замечательная пара. Навсегда! Однако Макар Сидорович и за эту сторону жизни Круглова был спокоен: ему сейчас только двадцать один, а в таком возрасте жениться, — причем во второй раз! — отнюдь не обязательно.
Пусть поживет, оглянется, созреет сердцем...
А за Сумного Доронину до сих пор стыдно.
Надо было выварить его хорошо в заводском котле, чтобы слетела с него вся мишура, холодная рыбья чешуя скользкого приспособленчества. Так нет, отпустил, — вот вам и мой кувшин на капусту!
Как-то восемь месяцев назад Сумной повез в Киев большую статью о творчестве известного поэта-лауреата. Статья была написана в возвышенно-восторженном тоне, в каждой фразе красовались самые отборные эпитеты — «прекрасный», «выдающийся», «любимый»... Редактор журнала прочитал статью, пожал руку Сумному и удовлетворенно сказал:
— Отлично!.. В следующий номер. Есть только одно замечание. Собственно, не к статье — фамилии автора. Возьмите себе псевдоним. Неудобно как-то — есть уже литератор с такой фамилией. Читатель запутается...
— Правильно! — Воскликнул секретарь редакции. — Значит, подпишем... Как? Во всяком случае – не Сумной... — Загляделся на потолок, задумался. — Гм! Благозвучно... Так и подпишем — Несумной. Чем плохо? Ха-ха-ха!
С тех пор Сумной — Несумной. И чего бы ему грустить? Известный поэт-лауреат, прочитав статью Ивана Несумного, пригласил его домой, подарил книгу с автографом, который красноречиво говорил: «Талантливому критику И. Несумному с искренним желанием в ближайшее время видеть его в передовых рядах агрономов литературной нивы, какими мне представляются критики».
Иван показал книгу с автографом редактору журнала — и сразу же вырос в его глазах. И хотя тот сам его породил, но только сейчас осознал всю его «талантливость», проникся к нему большой уважением.
Через неделю Несумной работал в отделе критики журнала, а через два — заведующим отделом критики.
Его имя упоминалось в газетах среди молодых одаренных литераторов. Издательства заказывали ему «закрытые» рецензии на рукописи, а газеты и журналы — «открытые» рецензии на книги.
Так на литературном поприще появился новый «агроном». Основные методы его «агротехники» заключаются в том, что он подпитывает панегириками те литературные стебли, которые уже выросли, окрепли и не требуют никаких подкормок. Даже наоборот — чрезмерная подпитка негативно влияет на корни: они становятся слабыми, ленивыми, плохо держит стебель в почве, посылают зернам главным образом те соки, которые получают от И. Несумного, и очень мало тех, которыми богата мать-земля.
Вторая часть деятельности этого «агронома» — прополка. Выпалывает он все живое вокруг своих прославленных любимцев, не оставляя даже неокрепшие стебельки, которым следовало бы дать немного подпитки, — и они крепко ухватились бы за грунт, заколосились бы щедро и много.
И если посмотреть на ниву, которую изображает в своих статьях этот «агроном», то на необъятной площади увидишь три-четыре колоска, а между ними и вокруг них — пустота...
Теперь его чаще можно увидеть на даче известного поэта-лауреата, чем в редакции. Он располнел, лицо из серого стало красным, незаметно даже следов от недавних угрей. Ремешок на штанах ему теперь носить неудобно, потому сжимает живот — носит шелковые подтяжки. О нем говорят: «распоясался...» Но говорят это в бильярдной и в буфете, когда там нет известного поэта-лауреата.
В последнее время И. Несумной даже статьи перестал писать — он пишет красным карандашом резолюции на стихах, которые попадают к нему в редакцию, — если это стихи лауреата — «отлично» или даже «гениально», а если это стихи литературных «середняков» или молодежи — «отклонить», «доработать», «слабое знание жизни», «не отражает действительности»...
И никто теперь о нем не думает и не говорит, как когда-то Коля Круглов — «литературная мелкота»...
Макар Сидорович как-то встретился с ним на Крещатике. Несумной величественно, как когда-то молодому поэту-студенту, протянул ему холеную руку, потом похлопал по спине, процедил сквозь зубы:
— Хорошо выглядишь. Молодчина! Пойдем, старик, по кружке пива выпьем. Я знаю одно злачное место, где есть прекрасная тарань...
Макар Сидорович отказался. Несумного это ни нисколько не смутило, — кажется, даже порадовало.
— Ну, будь здоров, старина. Если что-то нужно — звони, не забывай... Номер в гостинице, билет на поезд или что-то другое — пожалуйста. Я земляков не забываю. Не так, как некоторые, что от народа отрываются...
Такие метаморфозы происходят с человеком, когда он знает, что и как надо «подкармливать».
В отношениях Лизы и Василия Великанова, кажется, все было ясно — они дружили много месяцев, их часто видели вместе. Друзья смотрели на них, радостно улыбаясь:
— А чем не пара?.. Если Лиза ходит на низких каблучках, почти не заметно, что она выше Василия. И подумаешь, какая беда! Зато парень — что надо... И красотой взял, и смекалкой, и добрым сердцем. А музыкант какой! Сыграет на аккордеоне — то плакать, то танцевать хочется...
Но это пока было ясно для других — не для Лизы и не для Василия. Василий нравился девушке, но в ее сердце еще жил другой образ любимого. Великанов это понимал, действовал осторожно, не признавался ей в любви, боясь, что может оттолкнуть ее, — тогда порвутся и те ниточки дружбы, которые связывали их.
Между Лизой и Лидой установились еще более сердечнее отношения, чем были раньше. Лида родила сына, ему сейчас было пять месяцев. Смуглый, весь в мать! Она берет его крошечное тельце в смуглые ладони, поднимает над головой.
— Смотри, сынок, как быстро растут деревья! Вон, видишь эти клены?.. Когда-то там был густой лес. Фашисты его сожгли, — партизан боялись. А сейчас молодые клены выросли. И мы вырастем, вырастем, — подбрасывает она ребенка.
— Ты с ним разговариваешь, как со взрослым. Будто он что-то понимает, — смеялась Лиза.
— Он? — Восторженно удивлялась Лида. — Все понимает! Конечно! Видишь, как смеется! Знает, что матери весело...
И она радостно целовала своего Юрася в пухленькие, сочные округлости — выше ножек.
Однажды она спросила Лизу:
— Когда же ваша свадьба с Василием?.. Пора! Или обжегшись на горячем, дуешь на холодное?
— Почему ты думаешь, что холодное? — Неожиданно обиделась Лиза. — А может, и это горячее?..
— Это же пословица, — смеясь, поцеловала ее Лида.
— Если бы ты знала, какой он хороший!.. Только как-то страшно. Боюсь, что смеяться надо мной будут. Я почему-то вбила себе в голову, что муж должен быть выше меня...
