— А разве Солод не влиял на Голубенко?
— Конечно, влиял. Но Солод подобрал его, как подбирают сучковатую дубинку на дороге, чтобы опираться на нее. Он точно знал, как и когда эта дубинка должна послужить...
— Без семян и осот не вырастет, — сказал Швыденко, включая настольный вентилятор. — А семена сорняков попадают на ниву различными путями. Даже собака на хвосте может занести.
— Это верно, — согласился Доронин. — Особенно такая собака, как ваш земляк Загреба. — Вытерев потную лысину, он продолжал: — Это — клопы по своему долголетию. Такой клоп способен просидеть в щели десятки лет. Без крови и плоти. Сама кожура остается, — так усыхает. Нам кажется — он уже мертв. А как только запахнет человеческой кровью, — сразу оживает... Классовый враг выродился в злостного мещанина, но не перестал от этого быть врагом. Возможно, он стал еще более опасным, потому что вжился в нашу действительность, научился пользоваться нашими ошибками... Они и моральную заразу распространяют так, как клопы, — тихо нас кусая... — Доронин встал и по привычке начал ходить по кабинету, меряя его тяжелыми шагами вдоль и поперек. Морщины вокруг воронки на лбу стали глубже, более густыми. Видно, немало в последнее время передумал и пережил. — Я, Антон Павлович, говорю об этом потому, что чувствую себя виновным и по Голубенко, и еще в некоторых вопросах. С головой погрузился в производственные дела. Мало интересовался тем, как живут люди вне работы. А коррозия души чаще всего начинается именно с быта. Да, с быта!..
Доронин понимал, что всех и все видеть одной парой глаз он никогда не сможет. Но у партийного комитета сотни глаз, сотни рук, сотни сердец! Надо их правильно направить. И надо быть мужественным, сказать себе и о себе правдивые слова — не всегда ты, Макар Сидорович, умел правильно направить эти глаза, эти руки, эти сердца... Можно оправдываться перед кем угодно, но не перед собственной совестью... Нет, он оправдываться не собирается. Да, не собирается!
Все эти мысли пронеслись в голове Доронина в течение нескольких минут, пока Швыденко разговаривал с кем-то по правительственному телефону. Положив трубку на рычаг, Швыденко взглянул на него хитроватым взглядом.
— Значит, Макар Сидорович, не хотите жить по пословице — «победителей не судят»? Вы не совсем виноваты в тех грехах, которые берете на себя. Так сложились обстоятельства. Без Горового вам было трудно. И все же завод не только не отстал, а превратился в передовое предприятие страны. В этом ваша большая заслуга. А недостаток заключается в том, что вы своевременно не известили министерство о том, что Голубенко не справляется.
— Это было бы не совсем объективно. Голубенко пытался работать. Он даже разработал достаточно талантливый проект перемещения новой домны на фундамент, что строился отдельно. Вы же знаете. Это позволило получить дополнительно тысячи тонн чугуна.
— Что ж... Обязанности главного инженера он, конечно, выполнял. А большинство обязанностей директора вы несли на своих плечах. Это отвлекало вас от углубленной работы с людьми... Ну, ладно. Директора мы вам дадим. Кравченко знаете?.. Работал главным инженером в Енакиево.
— Слышал... Но лично не знаком.
— Завтра познакомлю. Крепкий мужик...
Размышления о судьбе завода не покидали Доронина и по дороге к зданию ЦК КПСС, куда его вызвали. Именно то, что он сейчас переступит порог Центрального Комитета, заставляло его думать об этом больше, чем обычно.
Он спрашивал себя — как это случилось, что на фоне больших успехов коллектива некоторые хорошие люди не нашли личного счастья, оказались обманутыми? И снова приходил тот же ответ: виноваты они, проклятые родимые пятна, коррозия души, мещанство, что пытается проникнуть в каждую щель, завладеть душами честных людей...
Доронин вспомнил, как, столкнувшись с прожорливым эгоизмом Криничного, он был крайне потрясен — почти сорок лет существует Советская власть... А если подумать глубже, — что такое четыре десятилетия по сравнению с тысячелетиями общественного устройства, где эгоизм был не исключением, а узаконенной государственной нормой?.. Только рассвет. Ведь на рассвете тени длинные, достают далеко. И отдельных людей — вялых, слабых духом, — что не умеют вместе с народом подниматься на вершины, ближе к солнцу, они могут покрыть с головой. А кто смело, без устали поднимается вверх, — тому никакие тени не страшны, для того и солнце всходит раньше!..
Доронин уверен, что и Коля Круглов, и Лиза Миронова, и Валентина, и Лида не только не потеряли душевную красоту, не только не растеряли жизненные силы, а наоборот — приобрели зрелость. И если он в этом уверен, то, значит, его ежедневные усилия не были напрасными. Но ведь мало быть уверенным, что человек пойдет прямой дорогой, если ему не встретится кто-то сильнее и не собьет с пути. Да, этого очень мало!
Настоящий коммунист должен твердо знать, что люди, за воспитание которых он отвечает, готовы пройти через какие угодно трудности, преодолеть их, выйти из них еще сильнее, духовно богаче, чем были.
Невольно кольнула мысль: значит, ты отстаиваешь теорию какого-то новоспартанства — пропускать людей через душевные потрясения, чтобы закалить их?..
Нет, это, конечно, ерунда!.. Просто борьба неизбежна, люди не могут не бороться за свою чистоту. И именно в этой борьбе — красота жизни и красота человека. Возможно, сорок лет назад какой-нибудь Колька Круглов примирился бы с тем, что у его жены взгляды на жизнь противоположны его собственным. И сама его ошибка — Доронин в этом уверен — порождена высокой моральной чистотой нового, нашего человека. Вера использовала его жизненную неопытность и чистоту, а он считал, что не имеет морального права не жениться на ней!.. А разве Виктор Сотник не потому был обманут, что с большой святостью относился к семье, к детям, к их будущему?..
Любить человека — это значит не прощать ему ни единого темного пятна на совести. Но тот, кто рядом с хорошим, благородным, высоким не хочет видеть в наших современниках остатков старого — не столько любит людей, сколько жалеет их, боится расшевелить совесть и этим причинить боль. А для человека нет ничего обиднее этой унизительной жалости!..
В промышленном отделе ЦК разговор был коротким. Заведующий отделом спросил:
— Что вы скажете, если мы предложим вам должность у нас?.. Вы давно работаете на заводе, хорошо знаете заводскую жизнь.
Доронин отнюдь не ожидал такого предложения. Ответил не сразу, но твердо, без малейших колебаний:
— Если партия обяжет, я, конечно, готов. Но очень прошу оставить на заводе. У меня там сейчас так много незаконченных дел, что кажется — главная работа только начинается. Да оно, собственно, так и есть.
— Ну, что же... Подумайте.
Доронин улыбнулся.
— Хорошо. Я подумаю. Но должен сказать заранее, что и завтра, и послезавтра я буду просить ЦК оставить меня на заводе.
Высокий мужчина в синем пиджаке, с непокрытой седой головой, сошел с парохода на днепровской пристани, пошел по знакомым улицам рабочего поселка. Уже стемнело. Поселок осветился электрическими фонарями. Человек шел между домов, между дубов, окружавших залив, обратил внимание на то, что старая больница уже отстроена, стала еще красивее, чем была до войны. Человек подошла к дому Голубенко, украшенному верандой с родительской резьбой, оплетенной диким виноградом. Во дворе, таком милом, родном, играли незнакомые мальчишки, — видно, дети новых хозяев. На кухне под навесом вытирала посуду молодая женщина. Под беседкой худощавый мужчина лет тридцати старательно забивал гвозди в какой-то ящик — видимо, для посылки.
Приезжий остановился у забора. Хозяин выпрямился, пытливо оглядел его с головы до ног.
— Пожалуйста, дайте напиться, — робко и неуверенно попросил приезжий, чтобы как-то оправдать свой неуместный интерес.
— Дарья, вынеси воды человеку, — крикнул хозяин к жене, продолжая забивать гвозди.
Женщина вынесла кружку с водой.
«Да, незнакомые лица, чужие люди. Все не то, все изменилось».
Он пошел по знакомой улице, где жил Гордый. Навстречу выскочила «Победа», обдав клубами едкой пыли. Если бы приезжий не был так погружен в свои размышления, он бы успел заметить, что за рулем сидит улыбающаяся Лиза, а рядом с ней — Великанов. Но он ничего не видел вокруг себя.
Нет, к Гордому идти не стоит. Зачем выявлять перед другими свою слабость?.. А приезд в родной город он считал слабостью.
Здесь приезжий заметил, что шагает слишком быстро и вот-вот догонит двух мужчин, один из которых заметно хромал, припадая на короткую правую ногу. Это Козлов, даже сомнений не могло быть! Козлов, который смеется! Смеется от какой-то шутки собеседника. А кто же этот собеседник? Ну, конечно, Круглов, знатный сталевар Николай Круглов. Приезжему не хочется встречаться с ними, особенно с Козловым. Хотя ему даже нравится, что Козлов веселый, что он дружит с Кругловым, что его жизнь, видно, устроилось.
