А потом этот визит Волчанского, который, как всегда, на своем коне и до зубов вооруженный новыми фактами и цифрами. Снять полнометражный художественный фильм на центральной студии страны силами артистов народных театров — это что-то выше воображения Кораблинова. «Даже художники-оформители и те, по планам Волчанского, будут не профессионалы, а любители… Истратить на производство фильма около миллиона рублей, а потом преподнести публике лубок с изображением крутошеих белых лебедей, плавающих рядам с лодкой, на которой целуется парочка?.. Нет, вряд ли на это пойдет плановый отдел студии и дирекция. Да и стоит ли мне врезаться в эту негарантийную и рискованную игру? Даже в парижской рулетке и то больше шансов на выигрыш…»
Мысли Кораблинова были оборваны появлением на экране телевизора молоденькой дикторши. Улыбка ее была мягкой, летучей, она, словно утренний солнечный зайчик, брошенный переливчатой озерной волной, тут же растаяла, и на смену ей лицо девушки овеял ветерок деловитости и серьезности. Диктор предоставила слово работнику отдела культуры ВЦСПС, ведавшему сектором художественной самодеятельности. Видно было, что выступавший волновался. Время от времени, как бы случайно, он опускал на стол взгляд, где под руками у него лежал текст его речи, и старался говорить так, чтобы телезритель не догадывался, что текст своей речи он искусно читает. И это ему удавалось. Только искушенные, вроде Кораблинова, телезрители могли заметить, как прочно было приковано внимание выступавшего к бумажке, лежавшей перед ним.
Огромный и с каждым годом все растущий творческий размах народа представал в цифрах и процентах… Докладчик приводил все новые и новые примеры того, как неразрывны между собой народ и искусство, как органичны в своем вечном развитии две эти общественные, социальные силы и какое взаимное влияние они имеют друг на друга. Причем выступавший варьировал примерами так продуманно и убедительно, что зримо рисовалась впечатляющая картина того, как художественное самодеятельное творчество народа пронизало все классы и все возрасты нашего общества, родилось вместе с социально освобожденным человеком и будет жить до тех пор, пока будет существовать человечество.
Потом показали несколько эпизодов художественной самодеятельности в самых отдаленных уголках страны: на крайних точках Севера, у хлопкоробов Туркменистана, у рыбаков Дальнего Востока и виноградарей солнечной Молдавии. Пели, танцевали, читали стихи, показывали комические сцены из одноактных спектаклей…
Кораблинов уже начал позевывать и прикидывать: достаточно ли у него сведений о концерте, чтобы в телефонном разговоре вести речь о всем концерте и докладе работника отдела культуры ВЦСПС. Умом Кораблинов постигал, что концертная программа цикла выступлений продумана с большим вкусом и чувством меры. Причем в каждом выступлении чувствовался и талант самодеятельного артиста, и своеобразная манера режиссуры… И все-таки… Все-таки свои восторженные оценки, которые он сегодня же выскажет, будут рождены скорее рациональным, разумным отношением к народному творчеству, чем впечатлением, которое произвел на него, художника-профессионала, концерт.
Он было уже собрался уйти в спальню и на часок прилечь, как диктор объявила, что сейчас телезрителям будут показаны картины труда и художественного творчества завода имени Владимира Ильича. Не посмотреть людей завода, где Кораблинов много лет назад снял половину фильма «Заводские сполохи» и где он впервые познакомился с молодым талантливым парнем Владимиром Путинцевым, Кораблинов не мог.
— Симочка, а ведь на этом заводе я провел почти целый месяц.
— И все-таки фильм не стал, как ты замахивался, событием в кинематографе. И я знаю почему. Особенно сейчас, когда воочию убеждаюсь, что на заводе не только делают машины, но и… — Серафима Ивановна оборвала мысль на полуфразе, заметив, какой взгляд метнул в ее сторону Сергей Стратонович.
— Что «но и…»? — холодно и отчужденно спросил Кораблинов.
— Но и выковывают сильные человеческие характеры, формируют души, которые не хуже интеллигента понимают и ценят красоту искусства. А у тебя в фильме был грохот цехов, конфликт из-за плана и грызня с заказчиками…
— Опять ты объясняешь, что Волга впадает в Каспийское море. Ты сейчас говоришь мне то, что я долблю студентам, будущим режиссерам, почти на каждой своей лекции.
— А в свои ворота этот гол пропустил.
— Но ведь консультантом фильма был в прошлом сам рабочий!.. — как бы оправдывался в своей неудаче, в которой позже, когда фильм уже шел на экранах страны, он признался и сам.
— Он — большой начальник, а ты — художник. У него план и вал — это пункт главного помешательства, а у тебя этим пунктиком всегда был человеческий характер, судьба человека во всех, как вы любите выражаться, предлагаемых обстоятельствах. А у тебя в «Заводских сполохах» предлагаемые обстоятельства замкнулись рамкой проходной, цехов, кабинета директора и «толкачей».
Кораблинов широко разбросал волосатые руки на спинке дивана.
— Ну что ж, мой Виссарион Григорьевич, давай все-таки посмотрим, что делается в Доме культуры на заводе Владимира Ильича. Там, кажется, до сих пор над драмколлективом витийствует Брылев. И, говорят, уже три года не берет в рот спиртного.
— А ведь ты когда-то Корнею обещал помочь. Говорил, что как только бросит пить, так дашь ему настоящую, его, брылевскую, роль.
— Не просит. Не буду же я бегать и искать его по Москве.
— Поручи это мне, я найду. Не иголка в стогу.
Кораблинов недовольно посмотрел на жену и промолчал.
А в это время на экране было показано крупным планом лицо улыбающейся девушки. Красивое русское лицо, значительное, твердое в своей решимости творить людям добро.
— Я это лицо где-то видела! — встрепенулась Серафима Ивановна.
Кораблинов неожиданно испытал ощущение, как будто кто-то толкнул его в грудь. Этот прямой и открытый взгляд… Он уже стоял перед ним раньше. Только теперь с лица девушки слетело туманное облачко детской припухлости, и рисунок рта стал четче и тверже. «Неужели это она?» — кольнула догадка.
А заэкранный голос продолжал передачу:
«Перед вами Светлана Каретникова, крановщица электромостового крана того самого цеха, где работает мастером ее отец и где около пятидесяти лет проработал ее дед, прославленный ветеран завода Михельсона Петр Егорович Каретников, ныне почетный рабочий завода, член завкома, депутат Москворецкого районного Совета депутатов трудящихся».
В светлой косынке и в рабочей блузе, Светлана, словно на капитанском мостике попавшего в шторм корабля, возвышалась в своей кабине над грохотом и шумом огромного цеха. Ее ловкие и красивые даже в просторной спецовке руки автоматически и уверенно ложились на штурвалы управления гигантским мостом, медленно плывущим под крышей цеха. Показывали горячий момент работы. Лицо Светланы было сосредоточено на том, что делалось внизу, в ее бригаде, которую она обслуживала. Происходила заливка концов обмотки ротора расплавленным оловом. Кораблинов видел лица рабочих, которые на какие-то минуты совершенно забывали, что за ними следит глазок кинокамеры, и вели себя так, как всегда во время работы. А может быть, съемки велись скрытой камерой?
— Это же Светлана Каретникова, племянница Капитолины Хлыстиковой. Неужели ты не узнала ее? — Кораблинов даже подался вперед, к телевизору.
— Я ее узнала сразу же, как только она появилась на экране, — ответила Серафима Ивановна. — Она и здесь, на своем рабочем месте, талантлива. Смотри, какие точные движения, какое королевское достоинство и чувство собственной значимости в каждом ее жесте. Как тут не скажешь: «Его величество Рабочий класс!»? Только не понимаю, почему рабочие у чана разговаривают с ней жестами? Неужели там стоит такой грохот, что ничего не слышно?
— Симочка, я видел этих рабочих. Это бригада глухонемых. Причем, как мне сказали, одна из лучших бригад на заводе. В цех они добровольно пришли в войну, еще мальчишками, когда было трудно с рабочей силой, а сейчас так вросли в судьбу завода, что ни о какой другой работе и думать не хотят. Меня с ними познакомили, когда я снимал в этом цехе несколько эпизодов в «Заводских сполохах».
А диктор продолжал свой заранее запрограммированный текст:
«На завод имени Владимира Ильича Светлана Каретникова пришла совсем девочкой, сразу же после десятого класса. Сейчас коллективу, в котором работает Светлана Каретникова, присвоено почетное звание бригады коммунистического труда, а полгода назад бригаде вручено переходящее знамя завода».
И вновь телекамера выхватила лицо Светланы крупным планом. С экрана смотрела девушка в рабочей блузе и в светлой косынке. Кораблинов поежился, чувствуя, что сбоку на него смотрит жена. Губы Светланы дрогнули в тонком изломе улыбки, которой она словно бы хотела сказать Кораблинову: «Ну что, Сергей Стратонович, вот мы и встретились. А вы такой же, как и прежде — знаменитый, всемогущий Кораблинов…»
