— Народ никогда не дипломатничает, — согласился Аким Морев, первым входя в палатку и думая: «И все-таки для академика здесь спасение. Конечно, сейчас пока и советовать ему нельзя, чтобы поискал нового друга жизни: Анна полонила его».
В понедельник, встретив на канале Иннокентия Жука, Аким Морев отвел его в сторону, сказал:
— Вы ведь такой же друг Ивану Евдокимовичу, как и я? Так вот что скажу вам… Он иногда выкрикивает о комочке…
— И Анну Петровну упоминает?
Иннокентий Жук покрутился на коротких твердых ногах, посмотрел во все стороны, словно что отыскивая, и, рассуждая, сказал:
— Вон чего! Да оно так и есть, когда посмотришь на новорожденного, — комочек. Диву даешься, когда на него смотришь. Мужик вырастет, даже, может, такой же силач, как наш Егор Васильевич, а сейчас с виду — комочек. А я такой комочек… ох, как любил бы, — с затаенной тоской произнес Иннокентий Жук и тут же подумал: «С Машенькой у нас… но — скрывать придется… Запишет она: «От неизвестного отца». Все равно будут знать — от меня, а официально — от неизвестного».
— Знаете что, Иннокентий Савельевич… У Ивана Евдокимовича к сыну какое-то неприязненное чувство, а надо пробудить отцовское.
— Да как же это сделать-то? Чудно.
— Доставить сына сюда. Сколько прошло времени?
— Со дня рождения? Месяца два.
— Ну, вот видите… Сын, наверное, уже кое-что соображает?
— Не говорит еще, конечно, ясно-понятно, но, пожалуй… сознательный, — подтвердил Иннокентий Жук. — Подумаю, как доставить. А теперь покажу вам штуку. Ну и штуку придумал Вяльцев!
3
В траншеи плиты укладывались сравнительно легко: люди приподнимали их баграми, сталкивали, смыкали концы, затем прогалы зарывали землей, утрамбовывали, выравнивали, и уже в ряде мест рыжий барьер из камня красовался на солнце. Сложнее обстояло дело с укладкой плит там, где размытые берега превратились в болота. Сложность заключалась не только в том, что плиты приходилось укладывать в разжиженную массу, но еще и в том, как их сюда доставить.
С согласия Николая Кораблева Вяльцев сделал своеобразные сани. Дно у них из одного полоза шириною в два с половиной метра. На такие сани с берега сталкивали плиты, и трактор за канат подтягивал их к нужному месту. Но как плиту уложить? Ведь разжиженная масса гораздо опасней воды: упал человек — и утонул, точно камень, брошенный в тину. Как же быть? Не будешь же строить для такого дела подвесную дорогу?
— Думать надо, как и что, — несколько дней назад сказал Вяльцев.
— И придумал. Смотрите-ка, Аким Петрович, — говорил сейчас Иннокентий Жук. — Вот выдумщик так выдумщик Вяльцев наш.
Рядом с санями, на которые уже была погружена плита, стоял плотик, чем-то напоминающий древнюю ладью: у него оба конца загнуты, но борта открыты. На одном — груз, на другом — люди с баграми сталкивали плиту с саней в жижу. Плита скользит, уходит в сторону. Люди шестами с железными крючьями на концах подтаскивают ее и заставляют лечь на ребро там, где надо.
Аким Морев и Иннокентий Жук несколько минут смотрели на работу и оба невольно любовались Вяльцевым, который на плотике то и дело перебегал от одного человека к другому, покрикивая.
— Вяльцева надо наградить. Молодец он у вас.
— Вот взовьется, — радостно сказал Иннокентий Жук и тут же добавил: — А относительно «комочка» не беспокойтесь. Организую… и сына академика вместе с кормилицей доставим сюда. Пришлось кормилицу пригласить. В одно время с Анной Петровной родила. Молочная женщина.
А секретаря обкома захватила уже другая мысль: ему было известно, что в ближайшее время созывается расширенный Пленум ЦК, на котором будут поставлены вопросы, касающиеся сельского хозяйства. День созыва еще не установлен, но материалы к Пленуму уже разосланы. Вопросы на Пленуме стоят крупные, государственного значения, и в этом их сложность. И Акиму Мореву захотелось свои соображения проверить в беседе с Иннокентием Жуком.
— Пройдемтесь немного, — предложил он, шагая от строительства в сторону степей, а отойдя, спросил: — Ну, а как у вас увязываются — председатель колхоза и директор МТС в одном лице? Ведь вы, Иннокентий Савельевич, конечно, понимаете, что создаете новую форму хозяйства?
— Не я и не мы, а сама жизнь диктует, — ответил Иннокентий Жук, сбрасывая с себя напускное — крестьянское. — Законы жизни, или, как ученые говорят, экономические законы, они человеку не подчинены, а диктуют стойко. Не разобрался в них — пропал: хозяйство заскрипит, или опять-таки, как ученые говорят, падет производительность труда. Стало быть, падет материальная ценность хозяйства, что отразится на производителе, то есть на человеке.
— В чем же вы это усмотрели?
— Иван Яковлевич… Астафьев правильно писал в своей статье: слияние двух хозяйств в единое устранило излишние рты, утвердило единство управления колхозом. А главное, повернуло умы колхозников. До этого как было? Пашет трактор, колхозники идут мимо и не заглянут: не наш трактор. Мое в колхозе, наше — это чувство еще крепко сидит в нашем брате, в том числе и во мне, Аким Петрович. Я-то ведь тоже все тащу к себе в колхоз, а не к соседу. Вы можете это объяснить групповой собственностью. Что же, я согласен. Но ведь она существует, и ее экономические законы диктуют свою волю и мне, и нашим колхозникам; ныне колхозники не проходят мимо, а останавливаются посмотреть, как наш трактор пашет.
Вот, значит, как! Колхозное хозяйство вбирает в себя МТС и этим самым упраздняет государственный орган, управляющий хозяйством колхоза. Значит, создается новая форма. А не будет эта новая форма, находясь в руках бывших крестьян, мелких собственников, диктовать свою волю государству?
И Аким Морев ставит перед Иннокентием Жуком вопрос в лоб:
— Овладев такой формой хозяйства, мужичок не будет нажимать на государство?
— Это-то почему же? — Иннокентий Жук даже приостановился.
— По скупости своей, — проговорил Аким Морев, полностью не высказывая истинной тревоги.
— Скупость не глупость. Побольше бы нам скупых людей, тогда не транжирили бы. Да и не в этом суть вашего утверждения, Аким Петрович.
— А в чем? — тут приостановился и Аким Морев.
— В Отечественную войну колхозники рука об руку с рабочими защищали Советскую власть, а ныне — в мирном труде будут нажимать на свое родное государство? Глупости, конечно, Аким Петрович. Это ведь все придумывают те, кто полюбил тихонько жить, сытно питаться плодами народного труда и на колхозников посматривать, как на низшее, некультурное население, зараженное мелкособственническими инстинктами.
Акима Морева эти слова вогнали в краску. Надо же было возникнуть такой дурной мысли и такому дурному выводу! Чтобы скрыть на лице краску стыда, секретарь обкома нагнулся, сорвал кудрявую, похожую на игрушечную елку, травку-солянку, сырую, но плотную и гибкую, как гуттаперча.
И секретарь обкома проговорил:
— Как только завершим строительство канала, я приеду к вам, Иннокентий Савельевич. Вы не останавливайтесь — делайте все, что вам подсказывает жизнь и совесть. Только помните: это большое, государственное дело, и мы поручили этот опыт никому другому, а именно вам.
— Не с узкой колокольни смотрю, Аким Петрович.
И они оба смолкли.
По степной дороге ехали два всадника. Они так плотно сидели в седлах, что со стороны казались неотделимы от коней. Да, казалось, и кони неразлучны: они бегут легкой рысцой, звонко отбивая копытами, прядают ушами, грызут удила и роняют белые хлопья пены. А седоки о чем-то говорят и хохочут на всю степь.
— Ибрагим Явлейкин и золотой Егор Васильевич, — снова преобразившись в колхозника, проговорил Иннокентий Жук. — Едут, чтобы проверить, как и что, а потом донести до чабанов, — и крикнул: — Эй! К чему, зачем, по какому поводу отары покинули?
Всадники приблизились. Увидав Акима Морева, Егор Пряхин застеснялся было, а Ибрагим расплылся в улыбке и, не слезая с коня, протянув руку, произнес:
— Сочинитель, э! Марьям сказала: «Нет сочинитель. Есть большой секретарь».
— Все еще помнишь, Ибра? Ты это выбрось. Шутковали с тобой, — проговорил Егор Васильевич и тоже пожал руку Акиму Мореву. — Отары покинули на помощников, Иннокентий Савельевич, едем по воле чабанов: удостовериться, хлынет вода к нам в степь или одна пропаганда?
А когда они отъехали, Иннокентий Жук сказал:
— Слыхали: удостовериться… и чабаны послали из своей среды самых знатных. Казалось бы, что им? У каждого для отары колодец есть. Что еще надо? А вот: больше воды — значит, больше овец. Для кого? Не для себя же, а для государства.
И опять смолк…
Мимо них на сером в яблоках коне промчалась всадница. Конь шел во весь опор, двигая ногами, точно рычагами, а над спиной всадницы развевалась белая накидка.
