Андрей сразу понял, к чему клонилось дело.
— Я, что ж… Не без этого…
— Я ещё в госпитале определил, что парень ты свой.
Андрею льстила фамильярность командира, он робко перешёл на «ты».
— Да и… ты мне понравился…
— Ну, вот и хорошо… Сейчас я тебе хочу вывозной полёт дать…
— То есть как вывозной?
— У нас такая компания есть. Старая организация. Соберёмся, выпьем немножечко, на гитарке побренчим. Девушки. То да сё… Старые члены выбыли: кого перевели в другую часть, кто разбился, кто женился, кто вообще оторвался от масс. Вот я и хочу ввести тебя в общество. Сегодня как раз провожаем одну девушку. Артистку. Из Москвы. Стихи читает, закачаться можно… И знаешь, скажу откровенно, я в неё… — Волк переключил машину на тихий ход: она нежно вошла в лес, — по уши. Как мальчишка. Никогда не думал. Вот почему я вздохнул на переезде: завтра в этом же поезде она отчаливает в Москву… — И Волк опять вздохнул.
Дорога струилась, уходя под колеса, густые каштаны приветственно шевелили широкими ладонями листьев, красный флажок на радиаторе отдавал им трепетный салют.
Ночью Волк и Андрей шагали через кладбище на вечеринку. По краю аллеи стояли в ряд беспокойные тополя, они шумели и пенились листвой.
Не оборачиваясь, Волк рассказывал:
— Нигде ни одной скамеечки. Давно жители на топливо растаскали.
До самой калитки Андрей не проронил ни слова. Низкий домик с кривой водосточной трубой стоял в саду. Через закрытые ставни гостеприимно улыбалась робкая полоска света, глуховато дребезжала гитара и долетал женский смех.
Волк по-хозяйски застучал в окно. «Наверно, часто бывает тут, — подумал Андрей. — Славный парень. Хоть, командир, а не зарывается». Двери открылись.
— Пришли, товарищ командир, — ответил из темноты голос летнаба Голубчика.
«Как, и этот тут? — удивился Андрей. — Тихий-тихий, а ишь какие дела проворачивает». В углу молча сидел техник Аксготкин.
— Привет друзьям! — громко поздоровался Волк. — Летчик Клинков! Сегодня я даю ему первый вывозной!
Андрей через плечо командира оглядел девушек: та, что потолще, сдирала с селёдки чешую, вторая безучастно шевелила струны гитары. На маленьком диванчике ёлочного цвета в длинном пурпуровом платье, отвернув к стене лицо и обидчиво обхватив подушку, лежала немолодая блондинка.
— Алина Константиновна! Глядите, нового гостя привел. Ишь какой сероглазый!
Блондинка с кокетливой суровостью оглядела Андрея; освещённое отражённым от платья огнём, лицо её было нежно-розовым.
— Ну и целуйтесь с ним, а я курносых не люблю.
Андрей заулыбался.
— А вот ямочки на щеках у него миловидные… Ну-ка, улыбнитесь ещё раз.
— Много не могу, скулы болят…
— Отчего у вас в лице такая мальчишность?..
Волк присел на диванчик и осторожно тронул блондинку за плечо, она отодвинулась. Волк встал.
— А в общем, один обижается, другой играет на гитаре. А раз так, начинай пир! Напьёмся, как… Вот чёрт, каждая профессия имеет свою норму. Слесари пьют в шплинт. Портные — в лоск. Плотники — в доску. Печники — в дымину. Железнодорожники — в дребезину. Попы — до положения риз. Сапожники — в стельку. Поэты, как сапожники… А вот у лётчиков нет нормы!
Волк залихватски, быстро и ловко разлил по стаканам вино.
— Начнём с белой для поднятия настроения.
— Алина Константиновна, прочтите что-нибудь вместо тоста… Бросьте дуться!
Блондинка поднялась с диванчика и в упор, вызывающе посмотрела на Волка.
— Идёт… Веселиться, так веселиться.
Она стояла, подняв стакан, светловолосая, похожая на пасхальную открытку.
— Только, чур, не мешать. Читаю Пушкина.
Она помолчала и твёрдым, мужским голосом начала:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле —
Проглянет день, как будто поневоле,
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье,
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук…
Остановившись, она быстро выпила вино и налила ещё полстакана, — это было проделано с такой ошеломляющей независимостью, что все загудели и захлопали в ладоши.
— Алина Константиновна…
— Слушайте дальше!
Она взмахнула рукой и зацепила рукавом бутылку с вином. Все вскрикнули, но Волк ловко подхватил бутылку на лету.
— А вы говорите — вылетался?.. Рефлекс на месте! — И Волк самодовольно подмигнул Андрею.
Эх, вы, сани. А кони, кони.
Видно, чёрт их на землю принёс.
В залихватском степном разгоне
Колокольчик хохочет до слез.
Эх, бывало, заломишь шапку,
Да заложишь в оглобли коня,
Да приляжешь на сена охапку, —
Вспоминай лишь, как звали меня.
Запустив в волосы пятерню, Волк невесело опустил голову.
— Волчонок, миленький, что с вами?.. Бросьте…
У Андрея кружилась голова. Он сидел рядом с гитаристкой и брезгливо рассматривал её сбоку: из-под темных низких бровей её глазки сверкали, точно кусочки антрацита. «Выглядывает, как из танка», — подумалось ему.
Вспомнилась Маруся, и ему стало стыдно.
Голубчик вовсю врал толстухе о каком-то своём необычайном полете, он разговаривал слишком громко; блондинка перестала читать стихи и отошла от стола. Волк сердито кашлянул, но Голубчик не унимался.
— Понимаешь, высота уже триста метров. Начальство диву дается: какой это отважный авиатор откаблучивает над самыми крышами?..
Толстушка застыла с приготовленными для всплеска ладонями.
— А я гну мертвые петли. Одну, другую, третью, четвертую, над самой землёй. Уже сто метров осталось. Разгоняю машину — и даю пятую…
Волк поднялся.
— Слушай, если ты загнешь ещё хоть одну петлю, сейчас же по уху получишь!
Голубчик сразу увял.
Волк попытался обнять блондинку.
— Мне нравится ваш резко-континентальный характер.
Она отодвинула его руку.
— Оставьте…
Молчавший техник подсел к толстушке.
— Товарищи, есть предложение перейти в сад!
Все задвигали стульями.
Поднимаясь из-за стола, Волк неосторожно наступил на платье блондинки и разорвал его до самого пояса. Девушки стихли в ужасе.
— Авария, стабилизатор отломился, — определил сочувственно Аксюткин.
Блондинка с печальным недоумением, не моргая, смотрела на платье, и слёзы, горячие, обидчивые, вдруг брызнули, как у ребенка.
Волк упал на колени.
— Лина, Алина Константиновна…
— У-у-у…
— Линочка!
— Нет, нет, я больше никогда не останусь здесь.
Андрей попытался вступиться:
— Он же нечаянно…
— Нет, нет, всё кончено!
— Лина… Андрей, Аксюткин, не пускайте, уговорите её…
Уткнувшись в подушку и вздрагивая, блондинка захлебывалась слезами.
— Я вас люблю, Лина. Я готов отплатить чем угодно. Ну!..
Блондинка сразу умолкла и отвернулась, словно что-то обдумывая.
— Любите? — вытирая ладонью глаза, недоверчиво спросила она.
— Лина… Хотите, застрелюсь?
— Нет.
— Приказывайте!
— Завтра утром вы провожаете меня на самолёте.
— Но…
— Никаких «но». Я так хочу! Иначе мы незнакомы.
— Ладно! — Волк хлопнул ладонью об пол, и все сразу зашумели и пошли в сад.
Андрей сидел с молчавшей гитаристкой на скамейке и слушал долетавшие из кустов стихи:
Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днем.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнем.
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая —
Знак того, что вместе нам сгореть…
— Сгореть вместе с самолётом… ради вас, — тёплым, виноватым голосом отвечал Волк.
Уже под утро Волк попросил Андрея проводить артистку на вокзал, Аксюткину он приказал идти на аэродром и готовить машину к полету.
Волк чувствовал перед Андреем некоторую неловкость. Голос у него набух и осел.
— Андрей, ты не придавай значения вчерашнему. Эта баба мне нравится. По горло. Но, как видишь, дело не клеится. Или я не нравлюсь ей, или… Не пойму. Разобьюсь, но поженимся. Я пойду, надо задание к полетам проработать, а ты проводи её на вокзал. Да смотри там, поухаживай как следует… В отряде скажешь, что отпустил тебя по служебным делам. А о том, что собираюсь лететь, никому ни слова, понял?
— Разумеется…
— Поезд когда?
— В семь.
— Нормально. Итак, замётано! Надеюсь на тебя, как на гору.
Под утро шёл дождь, прибитая, отсыревшая пыль лежала на дороге. Андрей, держа под руку девушку, тащил в левой руке её чемодан. Он не чувствовал усталости. Над телеграфной проволокой, над вершинами деревьев по светло-серому блюду неба, как растаявшее мороженое, струилось облачко.
