И опять смолк…
Мимо них на сером в яблоках коне промчалась всадница. Конь шел во весь опор, двигая ногами, точно рычагами, а над спиной всадницы развевалась белая накидка.
То была Марьям.
— Ездила посмотреть своих «дочек», — пояснил Иннокентий Жук.
4
Все шло как будто очень хорошо, и, однако, Акимом Моревым снова овладела тревога.
«А вдруг опять степь повернется к нам злой стороной? Тогда в третий раз народ сюда, как говорит Вяльцев, медом не заманишь. А ведь у нас главное не решено: подземная река все еще пучится дрянью».
Над «главным» бились все: Николай Кораблев, Аким Морев, академик Иван Евдокимович. Тут уж, конечно, Вяльцев ничего поделать не мог.
Кстати, на строительство канала добровольно съехались почти все участники пленума обкома: Чудин, Ермолаев, Иннокентий Жук, Усов, Наталья Михайловна, Марьям. В штаб-квартире Марьям появлялась несколько раз: все находила какое-нибудь дело, которое без вмешательства Акима Морева решить якобы невозможно.
«Милая девушка, — думал о ней Аким Морев. — И хитрость-то у нее какая-то наивная: нарочно ведь так поступает. Дескать, пойми и смотри на меня».
И было на что посмотреть…
За эти месяцы она возмужала: раньше, разговаривая с Акимом Моревым, стеснялась, искоса и мельком посматривала на него, теперь входила в штаб-квартиру, гордо неся свое красивое тело…
«Какая бы хорошая жена была… для Опарина», — глядя на Марьям, всякий раз думал он, уже зная, что Алексей Маркович не в шутку воспылал к Марьям. Да и у самого Акима Морева при встрече с нею появлялось радостное на душе, но это было чувство, какое испытываешь, например, при виде восходящего солнца. Однако вчера при встрече с Марьям в степи он почувствовал иное: она глазами позвала его… и он чуть было не сдался. «Видишь — люблю, — мелькнуло у него. — А Опарин? Пусть уж Опарин», — через какую-то секунду с холодной рассудочностью мысленно произнес он, и эта рассудочность сразу отрезвила его, а другое, теплое чувство заставило думать о Елене.
Да. Но самое-то тревожное там — впереди.
Впереди, на перемычке, все еще «работала» древняя река. Инженеры во главе с Николаем Кораблевым и в согласии с академиком сначала хотели обойти эту подземную реку: взять вправо или влево и прорыть дугообразный канал. Но геологи, исследовав реку, заявили, что она тянется километров на сто вправо и километров на шестьдесят влево и там впадает в огромное озеро Янтарь.
— Значит, основательно легла поперек Большого канала… поперек горла, — говорил вчера вечером Николай Кораблев. — Если бы знали раньше, то сразу бы рыли тоннель, замораживали стенки и укрепляли бы их бетоном.
— Как же это проглядели исследователи наши? — возмущенно спросил Аким Морев.
— Река шириною всего метров в пятьдесят — шестьдесят… Невозможно же исследовать каждый метр на протяжении ста шестидесяти километров.
А народ уже поверил, что строительство канала скоро будет завершено и в степи хлынет вода, — вот почему колхозы вокруг озера Дундук и ниже ускоренными темпами возводят кошары для овец, базы для рогатого скота, несмотря на то, что поперечная каналу река все еще пучилась дрянью.
5
— Она у нас, как чирей на носу, — грубовато подчеркнул Аким Морев, глядя на то, как хлюпает разжиженная масса.
— Да. Чирей, чирей, — задумчиво произнес Николай Кораблев. — Ну, мы его в ближайшие дни ликвидируем. Вам ведь уже известно, что академик предложил здесь, около горловины, полукругом загнать трубы в твердый грунт, залить их цементом и этим самым преградить движение разжиженной массы. Попробовали. Река напором выдавила трубы, как спички из коробки.
В самом деле, на берегу образовался огромный котлован, дно которого заполнилось густой пыхтящей массой, и из нее торчали ощеренные изогнутые трубы.
— Как же теперь быть? — спросил Аким Морев.
— А почему именно здесь мы должны накидывать петлю на горло этой дряни? Пойдем-ка…
Отойдя метров на двести от горловины, Аким Морев увидел: полукругом, плотно прижавшись друг к другу, заколочены в грунт забракованные стволы зенитных пушек. Они были еще пусты и потому гудели от шевеления массы, которая со всей силой напирала на них.
— Вы только вообразите себе, какой поток разжиженной дряни тронулся. Если нам удастся остановить ее здесь — а я уверен, удастся — тогда считайте: строительство канала завершено.
— Ну, а потом? Ведь тут… — Аким Морев показал рукой в сторону канала. — Ведь тут метров двести — триста будет. Вся масса, что за трубами, и поползет в канал.
— Это уже пустяки… вроде ногти на пальцах постричь! Э-э! — вскрикнул Николай Кораблев, глянув на часы. — Мне пора, Аким Петрович: сами знаете, в девять утренний звонок от Татьяны Яковлевны. Кстати, хочет сюда приехать с сыном. Вы не возражаете?
Они отправились в штаб-квартиру и тут, во второй комнате, обнаружили, чего Аким Морев в данный момент, признаться, не ждал: на столе лежали два свертка, из которых выглядывали маленькие розовые личики. За столом сидела довольно крупная женщина — кормилица Марфа и влюбленно посматривала на младенцев, изготовив губы так, чтобы вот-вот произнести: «А-гу!» Человечки лежали молча, глядя то на кормилицу, то на стоящую рядом Елену Синицыну.
Аким Морев приковался взглядом к Елене. Она очень похудела, но и в худобе своей была столь же красива. Держала она себя замкнуто. Подав руку, только и сказала:
— Здравствуйте.
Растерявшись, он не нашелся, что ответить на ее сдержанное приветствие, хотя и понимал, что иначе она поступить не могла: смерть Анны сокрушила ее.
— Как живете? — наконец спросил он.
— Что ж?.. Живем. Пока что — живем.
— Да… Живем, — произнес и он. Поняв, что его ответ нелеп, заспешил: — Простите меня, пожалуйста, за назойливость.
Елена повернулась к нему. В глазах вспыхнули искорки и тут же погасли. Но глаза сказали: «Неужели не видишь, что нужно время, чтобы зажила страшная рана?»
Он отвернулся, собираясь выйти, но в маленькой двери уже стоял Иван Евдокимович, заполняя прогал своей крупной фигурой.
Увидав на столе младенцев, академик отступил, мысленно произнося: «Один из них погубил ее. И какие все жестокие. Зачем привезли? Мне тяжело его видеть».
Елена, подметив смятение академика, положила руки ему на плечи и мягко произнесла:
— Иван Евдокимович, ведь это — Анна.
При имени умершей жены академик дрогнул и, подойдя к столу, сел на подставленный ему стул.
Кормилица, с гордостью посматривая на ребят, сказала:
— А ну, отец, разберись, который твой.
Иван Евдокимович стал всматриваться в ребенка, лежавшего по левую сторону: ни одной родной черты. Но в эту минуту ребенок, лежавший по правую сторону, улыбнулся, показав беззубые розоватые десны.
— У-у! — вскрикнула кормилица. — Сын-то сразу отца узнал: хохочет! Без отца серьезный такой был, потому и звали мы его: «Академик Иван Иванович».
Иван Евдокимович увидел смеющийся рот с розоватыми пустыми деснами, верхнюю чуть искривленную губу — губу Анны, — короткий и чуточку широковатый нос; глаза, хотя еще и бессмысленные, были глазами Анны, и ее же овальный лоб… И вдруг у него перехватило горло. Взяв на руки маленького человека, легонько прижав его к груди, он глухо произнес:
— Милый ты мой! Родной ты мой! — и впервые на людях заплакал.
Елена повернулась к Акиму Мореву:
— Оставим их, — и вышла из штаб-квартиры.
Здесь, у крылечка, они настороженными, проверяющими взглядами посмотрели друг другу в глаза и Аким Морев еле слышно проговорил:
— Пойдем в степь, Елена.
— Нет. Не теперь, Аким.
Она легкими шагами направилась к коню, легко села в седло. Кивнув Акиму Мореву, дернула повод, и конь сразу, без разбегу, взял в галоп, унося ее на ферму, к саманушкам.
Аким Морев долго смотрел вслед удаляющейся всаднице, на голове которой трепетал алый шарфик. И всадница и конь все уменьшались, уменьшались, а алый шарфик стал чернеть.
Из штаб-квартиры вышел Иван Евдокимович. До этого его холодные глаза при улыбающихся губах и шумливом голосе были страшны, а сейчас они ожили и помолодели.
— Видели, Аким Петрович… сын-то, Иван, улыбается! Ух, парень будет! Весь в мать, — со страданием добавил он, и глаза его снова похолодели. — А все-таки сын остался. Да, остался. Кормилица сказала, узнал меня: впервые улыбнулся. Наивно, конечно, но приятно. — И глаза его снова повеселели.
«Сам-то младенцем стал», — подумал Аким Морев.
6
Самолет приземлился у штаб-картиры легко, точно стрекоза присела на цветок. Из самолета вышел Петин и в палатке, осторожно разбудив Акима Морева, сообщил, что послезавтра в Москве созывается Пленум ЦК, а в обкоме еще столько незавершенных дел, «требующих вашей визы».
