Степан и есаулы засмеялись.
– Чего ты отпираться-то кинулся! Старика обыграть – это суметь надо. Они хитрые. – Степан спрыгнул с коня. – Иди суды.
Макся тоже спешился и отошел с атаманом в сторону. Тот долго ему что-то втолковывал. Макся кивал головой. Потом Степан приобнял парня, поцеловал и отпустил.
Конница все шла.
Степан сел на коня, тронул тихим шагом. Есаулы – за ним.
Степан думал о чем-то. Обернулся, позвал:
– Матвей!
Матвей Иванов подъехал, пристроил своего конька к шагу разинского.
– Чего ты мне про бога говорил? Я забыл…
– Полюбить я его хотел, бога-то.
– Ну?
– Ну и не мог.
– Пошто?
– Не знаю, не мог… Барин он, бог-то. Любит, чтоб перед им на карачках ползали. А он ишшо поглядит – помочь тебе или нет. Какой это бог! От таких-то богов на земле деваться некуда.
– А царь?
– Что?
– Царя любишь?
– А ты?
– Я тебя спрашиваю.
– А мне интересно, как ты.
– Хитрый ты. Все мужики хитрые.
– А ты не хитрый?
– Чего ты заладил: «а ты», «а ты»?
Матвей усмехнулся.
– А что, хитрый? – спросил Степан.
– Хитрый, – честно сказал Матвей. – Да рази это плохо? Тебе и надо хитрому быть – эвон люду-то сколь!
– Где ж я хитрый, к примеру?
– Да с царем с тем жа… Всем говоришь, что ты за государя, а сам… Знаю я, как ты про его думаешь. Я тоже так думаю. Обложил он нас со своей державой, как зверей… Сокольник, змей ползучий. Совсем теперь привязал мужика к поместнику – вместях травить будут. Теперь и не уйдешь никуды! Бессрочные мы теперь… Эх, Степушка!..
– Такой жа вить человек – тоже баба родила! Пошто так повелось-то? Взяли одного посадили и давай перед им лбы расшибать. Что, с ума, что ль, все посходили? Али затмение какое нашло?
– Дьявол его знает! Боятся. А ему уж – вроде так и надо, вроде уж он не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось. А небось перелобанить хорошо поленом, дак и ноги так же протянет, как я, к примеру.
Степан слушал Матвея.
Матвей смолк.
– Ну? – спросил Степан.
– Чего?
– Перелобанить, говоришь?
– К примеру, мол.
– Чижолый у тебя пример. Да ишшо если осиновый пример.
Засмеялись.
– А что Никон? – спросил вдруг Степан с искренним интересом. – Глянется мне этот поп! Взял с царем переругался… А?
– Ну и что?
– Как жа?.. Молодец! А к нам не пошел, хрен старый. Тоже, видно, хитрый.
– Зачем ему? У его своя смета… Им как двум медведям – тесно в одной берлоге. Это от жиру.
– Нет, я таких стариков люблю. Возьму вот и скажу, что Никон со мной идет. А?
– Зачем?
– Так… Народ повалит, мужики.
Матвей молчал.
– Делай как знаешь…
– А ты как думаешь?
– Опять ведь за нож схватисся?
– Да нет!..
– Дурость это – с Никоном-то. «Народ повалит!» Эх, как знаешь ты народ-то!.. Так прямо и кинулись к тебе мужики – узнали: Никон идет. Тьфу! Поднялся волю с народом добывать, а народу-то ни хренашеньки и не веришь. Стало быть, мало мужику, что ты ему волю посулил, дай ему ишшо попа? Ну и дурак… Пойдем волю добывать, только я тебя обману. Так?
Степан уставился на Матвея неподвижным взглядом.
Матвей, недолго думая, подстегнул коня и скрылся в рядах конников.
Пыточный подвал в Астраханском кремле.
На дыбе – Макся. Он уже «куняет» – почти без сознания: так избит. Устали и заплечные, и пищик, и подьячий.
Вошли старший Прозоровский с Иваном Красулиным.
– Ну, как? – спросил воевода.
– Молчит, дьяволенок. Из сил выбились…
Воевода зашел с лица Максе.
– Ух, как они тебя-а!.. Однако перестарались! Зря, не надо так-то. Ну-ка, снимите его, мы с им сейчас поговорим. Эк, дорвались, черти!
Максю сняли с дыбы. Рук и ног не развязали, положили на солому. Воевода подсел к нему.
– К кому посылали-то? Кто?
Макся молчит.
– Ну?.. Чего сказать-то велели? Кому?
Макся повел глаза на воеводу, на Красулина… Отвернулся.
Воевода подумал. И ласково попросил:
– Ну-ка, погрейте его железкой – авось сговорчивей станет.
Палач накалил на огне железный прут…
– К кому послали-то? – все так же ласково спрашивал воевода. – Зачем?
Макся взвыл, забился на соломе. Палач отнял прут, положил его опять в огонь.
– Кто послал-то? Стенька? Вот он как жалеет вас, батюшка-то ваш. Сам там пьет-гуляет, а вас посылает на муки. А вы терпите. К кому послали-то? Мм?..
Макся молчал. Воевода мигнул палачу. Тот взял прут и опять подошел к лежащему Максе.
– Последний раз спрашиваю! – стал терять терпение воевода. – К кому шел?
Макся молчал.
Палач провел прутом по спине.
Макся взвыл.
Воевода встал. Сделался совсем злой.
– Пеняй на себя, парень.
Двадцать пятого мая, в троицын день, с молебствиями, с колокольным звоном провожали астраханский флот под началом князя Львова навстречу Разину.
Посадский торговый и работный люд стоял на берегу. Смотрели на проводы. Ликований не было.
Здесь же, на берегу, была заготовлена виселица.
Ударили пушки со стен.
К виселице подвели Максю, накинули петлю и вздернули.
Макся был истерзан на пытках, смотреть на него без сострадания никто не мог. В толпе астраханцев возник неодобрительный гул. Стрельцы на стругах и в лодках отвернулись от ужасного зрелища.
Воевода понял свою ошибку, велел снять труп. Махнул князю, чтоб отплывали.
Флот отвалил от берега, растянулся по реке.
Воевода с военными иностранцами, которые оставались в городе, направился к кремлю.
Гул и ропот в толпе не утихли, когда приблизился воевода с окружением, напротив, стали определенно угрожающими.
Послышались отдельные выкрики:
– Негоже учинил воевода: в святую троицу человека казнили!
– А им-то что!.. – вторили другие.
Младший Прозоровский приостановился было, чтоб узнать, кто это посмел голос возвысить, но старший брат дернул его за рукав и показал глазами – идти вперед и помалкивать.
– Сволочи! – сказал Михайло Прозоровский. – Как заговорили.
– Иди, вроде не слышишь, – велел воевода. – Даст бог, князь Семен обернется скоро: всех найдем.
– Прижали хвосты-то! – орали.
– Узю их!..
– Сволочи! – горько возмущался Михайло Прозоровский.
Так было в Астрахани.
А вот как было на Волге, пониже Черного Яра.
Разинцы со стругов заметили двух всадников на луговой стороне (левый берег). Всадники махали руками.
– Похоже, татары.
– Они…
– Чего-то надо. Сказать, видно, хотят чего-то.
Степан всматривался в далекий берег.
– Ну-ка, кто-нибудь – сплавайте!
Стружок полегче отвалил от флотилии, замахал веслами на ту сторону.
Степан сошел на берег, крикнул вверх, на крутояр:
– Федька!..
Наверху показалась голова Федьки Шелудяка.
– Батька, звал?
– Будь наготове! – сказал ему Иван Черноярец. (Степан в это время переобувался: промочил
