Я употребил здесь слово «животное», но оно ни в коей мере не бросает тень на потрясённого Дмитрия Филипповича. Попробую объяснить.
Задумывались ли вы, почему так трогают нас страдания детей и животных? Именно детей и животных. Они терзают нашу совесть куда мучительней, чем такие же или даже более сильные страдания мужчин и женщин. Что срабатывает тут? Беззащитность, беспомощность жертвы? Но и взрослый человек, коль скоро он страдает, беззащитен перед лицом судьбы или силы. Однако он, взрослый, даже при самых отчаянных обстоятельствах может объяснить себе если не смысл, если не внутреннюю, то хотя бы внешнюю причину своих бед. Людская злоба. Невезение. Несправедливость, жертвой которой пал не он один (и это успокаивает) и которая рано или поздно будет наказана. Запоздалое отмщение за свои ли, за чужие грехи. Да мало ли что! Даже самую сильную боль приглушает понимание, что рано или поздно все кончится.
Иное дело — живое существо, неспособное или малоспособное к самосознанию. За что? Почему — вот вопрос и вот мука, которые неотступно стоят в его глазах, и они‑то, как раз они разрывают нам сердце. Мы не умеем ответить на них. Мы можем только обмануть, отвлечь, заговорить зубы, и дай бог, если нам такой обман удается.
Так вот, во взгляде Дмитрия Филипповича были не острота и не пронзительность боли, а глухое недоумение. Проданные (чисто символически: отчаявшаяся Валентина Потаповна отдала их за бесценок, но скрыла это от мужа, из собственных сбережений нарастила сумму, вручённую в полное распоряжение Дмитрия Филипповича), проданные голуби оказались птицами привязчивыми. Долго ещё возвращались они в свой двор, садились на крышу и на шест, ка землю слетали, на тот каменистый пятачок, который столько лет служил им кормушкой. В кладовке оставалось и просо, и пшеница, но ни единой жмени не сыпанул им Дмитрий Филиппович. Стоял и смотрел. Стоял и смотрел…
Валентина Потаповна не находила себе места. Отвлечь и развлечь старалась мужа, и, кажется, никогда больше не получал он столько обновок, как в то время. Носки, рубашка, шерстяное белье, до которого был особенно охоч… Напрасно. Все оставляло его равнодушным. Внимательно осмотрит, даже примерит, на цену взглянет и в сторону. «Может, пусть снова заведёт?» — не выдержала раз уже готовая сдаться Валентина Потаповна, но моя бабушка, первая помощница и советчица в этом деле, призвала её к твёрдости. «Ничего! — отрубила она, гордая этой своей ролью помощницы и советчицы. — Перебесится — человеком будет».
В Светополе только–только появились телевизоры, кое-кто во дворе приобрёл, и у экрана собирались соседи, но даже на это чудо Дмитрия Филипповича затащить не удавалось. Тогда Валентина Потаповна попыталась пристрастить его к чтению. Пачку книг приволокла из библиотеки, самых разных, и то одну, то другую начинала читать вслух; он слушал с окаменевшим лицом и все с тем же недоумением во взгляде. И все же именно книги вывели его из оцепенения. Но как! Самым непостижимым, самым неожиданным образом. Он уничтожил их. Растоптал, разорвал, зубами изгрыз все до одной, а Валентина Потаповна, у которой на свете не было ничего священней, стояла, белая, и хоть бы мизинцем шевельнула! Он был, конечно, в подпитии, но и на другой день, трезвому, она не обмолвилась про это ни словом. Молча убрала свидетельства ужасной расправы и, заботливая супруга, поставила на стол бутылек с молоком — с похмелья он любил молоко.
Ни о голубях, ни о растерзанных книгах они не говорили никогда. Вскоре Дмитрий Филиппович сам свалил шест с перекладиной, и мы с ним перепилили его на дрова.
«НЕ НАДО ТАК РАЗГОВАРИВАТЬ С НИМИ»
Ни минуты не сомневались, что кто‑то да остался из старых калиновчан, но как отыскать их? Как?
Поговорили с хозяйкой.
— Да Визалов! — сказала она, уперев руки в бока.
Эту фамилию они уже слышали. И даже видели. На аккуратном домике висела табличка, на которой значилось:
ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ГЕРОЙ
ГРАЖДАНСКОЙ И ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙН
организатор коллективизации
в Калиновском районе
почётный гражданин города
Никита Иванович Визалов.
Они такого не помнили. Да и не хотелось идти к знаменитости.
— Нам бы попроще чего, — сказала Валентина Потаповна.
— Да кого же ещё! — удивилась хозяйка, — Визалов! К нему и идите. Он, правда, мужик… — Но, недоговорив, какой он мужик, неопределённо повертела рукой и снова уперла её в бок. — А нет, в Колчеватики езжайте. Там полно старых.
Колчеватики?! Уже одно название этой деревушки на том берегу Пса, затерянное в памяти, ни разу почему‑то не помянутое, хотя только о Калинове и говорили все последнее время, и вдруг всплывшее, обрадовало Валентину Потаповну. И ещё сильнее — Веронику, которая ни в чем не хотела отставать от сестры.
Разве это не чудо, что сохранился не только Калинов, город хоть и маленький, но официальный, известный пусть не всей стране, но некоторым известный (не раз встречали они людей, слыхавших про Калинов или даже некогда побывавших в нем), не чудо ли, что не только Калинов по-прежнему стоит на реке Пёс, на левом её берегу, но и Колчеватики на правом? Вспыхнул и вновь замерцал маячок вместо обретённого, а стало быть, утерянного Калинова.
— И так же переправа туда? — спросила, светлея лицом, Валентина Потаповна.
— Ну! Зимой так, конечно, а лёд идёт — в объезд, через Шунтовку. Яйца у них там дешёвые.
— Мы по голубику туда ходили, — с мечтательной улыбкой вспомнила старшая сестра.
— А клюква! — тотчас добавила младшая.
— Клюква не там, — отклонила Валентина Потаповна.
— Нет, там! — сказала Вероника Потаповна, и начался спор, который могла разрешить только хозяйка, но вместо этого:
— Яйца у них там дешёвые.
Колчеватики решили отложить на потом, а с утра ещё походить по городу, с людьми поговорить и все‑таки попробовать отыскать кого‑то из старожилов кроме почётного гражданина Визалова, к которому у Валентины Потаповны что‑то не лежала душа, а у Вероники Потаповны не лежала ещё больше — ни в чем отставать не желала.
Начали с рынка. Сухая старуха в расстёгнутой черной жакетке продавала стаканами красную смородину.
— Здравствуйте, — громко приветствовала её Валентина Потаповна.
Старуха глянула на неё, на её спутников глянула, задержав взгляд на Веронике Потаповне в её белой шляпе, и процедила сквозь зубы:
— Здравствуйте.
Но это не смутило Валентину Потаповну, пребывающую в оптимистичном (найдут! Обязательно найдут!) настроении. Оторвала от веточки ягоду, положила в рот и скривилась — кислая. Вероника Потаповна тоже оторвала, тоже положила в рот и тоже скривилась — ещё сильнее. Выплюнула.
— Фу! Что это она у вас такая?
Смородинщица молчала. Не вызывала доверия у неё эта компания.
— Да уж какая есть, — с добродушием ответила за неё та, что была, видимо, у них главной. — Вы, простите, давно в Калинове?
Это к смородине отношения не имело. Но в шляпе — требовательно:
— Сколько лет вы тут?
— Подожди, Вера, — мягко остановила её главная. И ещё нежнее: — Мы ищем кого‑нибудь из старожилов.
— А что надо?
— Ничего не надо. Ничего! — засияла синенькими глазками Валентина Потаповна. — Поговорить хотели…
— Выяснить кое‑что надо! — отрезала Вероника и с возмущением сделала накрашенными губами «пфу, пфу», потому что кислота все ещё донимала её.
Когда отошли, так и не добившись вразумительного ответа, Валентина Потаповна сделала ей замечание. Или, лучше сказать, попросила (оптимистичное настроение!):
— Не надо так разговаривать с ними.
С ними… Это ненароком выскочившее словечко многое объясняет в отношении наших героев к калиновским старикам и старухам.
Испокон веков существовало различие в жизненном уровне между югом, богатым югом, то есть югом, где есть не только солнце, но и вода, и средней полосой. Наша земля всегда одаривала своих людей легче, щедрей и разнообразней, чем обширные территории к северу от нас, которые мало того что обидела природа, но и в течение долгого времени обделял человек. Легче, щедрей и разнообразней. И ещё изысканней, что следует отметить особо.
Какой светопольский мальчишка даже в самые трудные годы был лишён удовольствия полакомиться персиком или черешней, о которых многие его сверстники на севере (сравнительном севере!) понятия не имели! А слива «ренклод», такая невзрачная на вид, зелёная даже в момент наивысшей зрелости, но сладкая и сочная необыкновенно? Два таких дерева росло у нас во дворе, у Кошелевых. Разумеется, мы не позволяли их замечательным плодам дойти до наивысшей зрелости, но и на полпути к ней или даже несколько раньше, когда молочно–белой была ещё не затвердевшая косточка, они вполне удовлетворяли нас.
В Светополе нет моря, но до него рукой подать, а курортные места во все времена отличались этакой вольностью. Больше, чем куда‑либо, стекаются сюда живые деньги, и больше, чем где‑либо, здесь праздных людей. Отдыхают, жуируют, тянут винцо и пекутся на солнце на наших глазах, вкалывают же где‑то там, нам невидимые. А чем мы хуже?
