ноги, когда сходил со струга.)
– Татары неспроста машут. Никого там не видно? На твоей стороне.
– Нет.
– Смотрите.
– Не зевали чтоб, – подсказал Степан.
– Не зевайте!
– Смотрим!
Стружок махал уже от того берега.
Разинцы притихли. Ждали.
Стружок приближался медленно. Или так казалось.
Степана взяло нетерпение.
– Ну?! – крикнул он. – Умерли?
Наконец, когда стало мелко, со стружка прыгнул казак и пошел к атаману.
– Татары… Говорят: тыщ с пять стрельцов и астраханцев верстах в шести отсудова. Это мурза шлет.
Степан подал лист Мишке Ярославову.
– Водой только? Али конные тоже?..
– Конных нет, говорят. Волгой. Держутся ближе к нашему берегу.
– Этой большой дуры нет с ими?
– Какой дуры?
– Корабль они называют… «Орел».
– Не знаю, не сказывали.
– Мурза пишет, – встрял Мишка. – Были у его от Ивана Красулина… Три тыщи и двести навстречу нам идет. С князем Львовым. Иван передает, чтоб ты не горевал: стрельцы меж собой сговорились перекинуться. Начальных людей иноземных побьют, как с тобой сви-дются. Чтоб ты только не кинулся на их сдуру… Они для того на переднем струге какого-нибудь свово несогласнова или иноземца на щеглу кверху ногами подымут. Сам он, Иван, остается в Астрахани. И это, мол, к лучшему: город брать надо. А в городе ишшо остались, мол, и они будут сидеть…
– Все?
– Парня нашего замучили. Повесили.
Степан поднялся повыше, на камни, громко сказал:
– Казаки!.. Там, – указал вниз, – стрельцы! Их три с лишним тыщи. Но они умные, они головы свои зазря подставлять не будут. Так они пишут. А станет, что обманывают, то и нам бы в дураках не оказаться: как я начну, так и вы начинайте. Я впереди буду. Федька!..
– Слухаю, батька!
– Как увидишь, так обходи их со спины. Мы берега держаться станем. Без меня тоже не стреляй. Можа, с их-ной стороны и стрельнут раз-два – терпи. Как уж увидишь – бой, тада вали!
– Чуем!
– Максю-то… Милый мой. Нну!.. В гробину вас!..
Митрополит, созвав духовенство, устроил крестный ход вокруг всего Белгорода.
Впереди несли икону Божьей Матери (точно такая же, какой Степан прострелил лоб в Царицыне).
Обходили кругом стену.
Всякий раз, как шествие доходило до ворот, свершалось молебствие.
Прозоровский с военными осматривал городские укрепления. Обошли стены, осмотрели пушки, развели по бойницам и по стрельницам стрельцов с ружьями, саблями, бердышами, расставили пушкарей, затинщиков при затинных пищалях. Чтобы пресечь всякое сообщение города с внешним миром, завалили ворота кирпичом.
На стенах не только стрельцы, а и посадские тоже – с пищалью, кто с самопалом, кто с топором или бердышом, а некоторые с копьями. А ежали кучи камней на случай приступа, заготавливались дрова и вода, чтобы кипятить воду и лить сверху на штурмующих.
Большого оживления не заметно.
– Только не боитесь, ребятушки! – подбадривает воевода. – Ничего он с нами не сделает. Посидим самое большее – с недельку. А там войско подойдет: гонцы наши теперь в Москве уж…
– А где ж князь Семен-то?
– Князь Семен… он отступил пока. Гонцов мы надежных послали, резвых – скоро добегут. Постойте, детушки, за царя и церкву святую, не дайте своровать вору – царь и господь не оставют вас.
Ночь опустилась на землю, темная. Тишина… Все успокоилось. Или притаилось.
Вдруг тишину эту раскололи колокола. Зазвонили все звонницы астраханские: казаки пошли на приступ.
– Дерзайте, братья и дети, дерзайте мужественно! – громко говорил воевода, окруженный стрелецкими головами, дворянами, детьми боярскими, подьячими и приказными. – Дерзайте! – повторял воевода, облачаясь в панцирь. – Ныне пришло время благоприятное за великого государя пострадать доблестно, даже до смерти. И кто хочет, в надежде на бога, получить блага и наслаждения со всеми святыми на том свете, тот пострадает с нами в сию ночь, не склоняясь на прельщения богоотступника Стеньки Разина.
Все это смахивало у воеводы на молитву. Его плохо слушали: вооружались, кто как и чем. Воеводе подвели коня, крытого попоной. Он не сел, пошел пешком к стене.
– Дерзайте, дети!
– Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже до смерти, – как-то очень уж спокойно откликнулся голова стрелецкий Иван Красулин.
– Куды он ударил, разбойник?
– На Вознесенские ворота.
– Туды, детушки! Дерзайте!
Трубили трубы к бою, звонили колокола; там и здесь слышались стрельба и отдаленный шум начавшегося штурма.
У Вознесенских ворот хоть и была стрельба с обеих сторон, но не особенно густая. Казаки за стеной больше шумели, чем лезли на стену.
– Да суды ли он ударил-то? – крикнул Михайло Прозоровский.
– А куды ж?
– А там что за шум?
Судьба города решалась там, куда показал младший Прозоровский, – в южной части. Там астраханцы подавали руки казакам и пересаживали через стены.
Только один упрямый пушкарь гремел из своей пушки подошвенного боя. Туда устремились несколько казаков, и пушка смолкла.
У Вознесенских ворот продолжалась борьба.
Вдруг в самом городе пять раз подряд выстрелила вестовая пушка и со всех сторон послышалось зловещее:
– Ясак! Ясак! – Город сдавался.
– Обманули! – чуть не плакал молодой Прозоровский. – Они там уж пустили их! А здесь нам глаза отводют.
– Измена!
Это был крик отчаяния и команда к избиению начальных людей. К этому времени подбежали и первые казаки.
Младший Прозоровский бросился с саблей навстречу им, но тотчас был убит наповал выстрелом в лицо.
Дворяне и приказные бросились наутек; небольшая группа сплотилась вокруг воеводы – отбивались.
– В кремль! – велел воевода. – В кремль пробивайтесь!
Тут его ударом копья в живот свалил Иван Красулин.
На Ивана кинулись было, но казаки быстро взяли его в свои ряды и потеснили приказных, и верных дворян, и стрельцов. И прибывало их, казаков, все больше и больше.
В свалке не заметили, как верный старый холоп поднял воеводу и унес.
Уже немного оставалось дворян, и стрельцов, и боярских детей, когда появился Степан. Он прихрамывал.
– В кремль! – тоже велел он. – Скорей, пока там не закрылись! Иван, останься – добей этих. В кремль! К утру его надо взять!
Стреляли по всему городу. Бой длился всю ночь. Кое-где занялись пожары.
Воеводу положили на ковер в соборной церкви в кремле. Он стонал.
Фрол Дура, пятидесятник конных стрельцов, стал в дверях храма с готовностью умереть, но не пустить казаков.
Прибежал митрополит. Склонился над воеводой, заплакал.
– Причаститься бы, – простонал воевода. – Все, святой отец. Одолел вор…
– Причащу, причащу, батюшка ты мой, – плакал митрополит. – Не вор одолел, изменники наши одолели. За грехи наши наказывает нас господь. За прегрешения наши. Измена кругом.
Начали сбегаться в храм приказные, стрелецкие начальники, купцы, дворяне, дети боярские, матери с детьми, девицы, дрожавшие за свою
