честь. Молились.
Двери храма были затворены еще железной решеткой. Храбрый Фрол стоял у входа с большим ножом.
Еще вбежали несколько дворян – последние.
– Вошли… Через Житный и Пречистенские ворота… Пречистенские вырубили. Все посадские к вору перекинулись, стрельцы…
В дверь (деревянную) забарабанили снаружи. Потом стали бить чем-то тяжелым, наверно бревном. Дверь затрещала и рухнула. Теперь сдерживала только решетка. Через решетку стали стрелять.
Одна пуля попала в ребенка на руках у матери. Мать завыла. Ужас смертный охватил осажденных.
Решетка подалась под ударами. Упала.
Фрола изрубили.
Воеводу подняли, вынесли из храма и положили на землю под колокольней. Дворян, купцов, стрельцов – всех, кроме женщин, вязали, выводили из храма и сажали рядком под колокольню.
Светало. Бой утихал. Только в отдельных местах еще слышались стрельба и крики.
С зарей появился Степан. Стремительно прошел к колокольне, остановился над лежащим воеводой… Он (Степан) был грязный, без шапки, кафтан в нескольких местах прожжен. Злой и возбужденный – глаза блестят.
Суд не сулил пощады.
– Здоров, боярин! – сказал.
Прозоровский глянул на него снизу, стиснул зубы от ненависти и боли, отвернулся.
– Тебе передавали, что я приду? Вот я пришел. Как поживает шуба моя? Как здоровье сынка моего, Макси?
Из храма вышел митрополит.
– Атаман, пожалей ранетова…
– Убрать! – велел Степан.
Митрополита взяли под руки и увели в храм.
– Разбойники! – крикнул он. – Как смеете вы касаться меня!
– Иди, отче, не блажи. Не до тебя.
– Принесите боярину шубу, – велел Степан. – Ему холодно. Знобит.
Побежали за шубой.
Огромная толпа астраханцев, затаив дыхание, следила за атаманом. Вот она, жуткая и желанная минута расплаты! Вот он, суд беспощадный.
И Разин был бы не Разин, если бы сейчас хоть на мгновение задумался – как решать судьбу ненавистного воеводы.
Принесли шубу (ту самую, которую выклянчил воевода).
– Стань, боярин… – Степан помог Прозоровскому подняться. – От так… От какие мы хорошие, послушные. Болит? Болит брюхо у нашего боярина. Это ж кто же ширнул нашему боярину в брюхо-то? Ай-яй… Надевай-ка, боярин, шубу. Вот какие мы нарядные стали! Вот какие мы славные!.. Ну-ка, пойдем со мной, боярин. Пойдем мы с тобой высоко-высоко! Ну-ка, ножкой – раз!.. Пошли мы с боярином…
Степан повел Прозоровского на колокольню. Огромная толпа в полной тишине следила – медленно поднимала глаза выше и выше…
Степан и воевода показались наверху. Постояли немного, глядя на народ. Потом Степан сказал что-то на ухо воеводе, похоже, спросил. Тот покачал головой. Степан плечом толкнул его вниз.
Воевода грянул оземь и не копнулся.
Начался короткий суд над «лучшими» людьми города: дворянами, купцами, стрелецкими начальниками, приказными.
Степан шел вдоль ряда сидящих, спрашивал:
– Кто?
– Тарасов Лука, подьячий приказ…
Степан делал жест рукой – рубить. Следовавшие за ним казаки рубили.
– Кто?
– Сукманов Иван Семенов, гостем во граде…
Жест рукой. Сзади короткий, смачный удар с придыхом.
– Кто?
– Батюшка, не губи!..
– Кто?
– Сын боярский…
– Кх-эк!..
– Кто?
– Не скажу, вор, душегубец, раз…
– Ыык!
– Кто?
– Подневольный, батюшка. Крестьянин, с Самары, с приказу, с гумагами послан…
– Врет! – крикнули из толпы. – С Самары, только не крестьянин, а с приказу и суды в приказ послан…
– Кх-эк!..
Некоторых Степан узнавал.
– А-а! Подьячий! А зовут как, забыл…
– Алексей Алексеев, батюшка…
– За ребро, на крюк.
– Батюшка!.. Атаман, вечно богу молить буду и за детей…
Подьячего уволокли.
Еще одного узнал атаман – персидского князька, брата юной персиянки, бывшей наложницы своей.
– Князь?.. Засиделся ты здесь. – Жест рукой.
Удар сзади.
– Кто?..
У ног Степана, обгоняя его, заструился резвый ручеек крови.
– Где хоронить, батька? – спросили Степана.
– В монастыре. Всех – в одну братскую…
– И воеводу?
– Всех.
На площадь перед приказной палатой сносили всякого рода «дела», списки, выписи, грамоты… Еще один суд – над бумагами.
– Вали!.. В гробину их… – Степан успел хватить где-то зелена вина и был в том самом состоянии, когда никто не знал, что сделает он в следующую минуту.
– Все, батька!
– Запаляй!
Костер запылал.
– Звони! – заорал Степан. – Во все колокола!.. Весело, чтоб плясать можно. Бего-ом! Зарублю, черти!..
Зазвонили с одной колокольни, с другой, с третьей… Скоро все звонницы кремля вызванивали нечто веселое, игривое…
Степан сорвал шапку, хлопнул оземь и пошел с приплясом вокруг костра.
– Ходи! – заорал.
К нему подстраивались сзади казаки и тоже плясали: притоптывали, подбоченившись, приседали и «ухали» по-бабьи. Подбегали из толпы астраханцы, кто посмелей, тоже плясали.
– Ходи! – кричал Степан. Сам он «ходил» серьезно, вколачивал одной ногой… Странная торжественность была на его лице – какая-то болезненная, точно он после мучительного, долгого заточения глядел на солнце.
Плясали: Ус, Мишка Ярославов, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, дед Любим, Сенька Резаный, татарчонок, Шелудяк, Фрол Разин, Кондрат – все. Свистели, ухали.
Видно, жила еще в крови этих людей, горела языческая искорка – это был, конечно, праздник. Сожжение самого отвратительного, ненавистного, злого идола – бумаг.
Прибежал откуда-то Матвей.
– Ходи!.. Покажь ухватку, Рязань косопузая.
Матвей с удовольствием пошел, смешно семеня ногами.
Костер догорел.
Догадливый Иван Красулин катил на круг бочку с вином.
– Эге!.. Добре! – похвалил Степан. – Выпьемте, ка-заченьки!
Выбили в бочке дно; подходили, черпали чем попало – пили.
Астраханцы завистливо ухмылялись.
– Всем вина! – велел Степан. – Что ж вы стоите? А ну, в подвалы! Все забирайте! Дуваньте поровну, не обижайте друг дружку! Кого обидют, мне сказывайте!
– Дай дороги, черти дремучие! – раздался вдруг чей-то звонкий, веселый голос. Народ расступился, но все еще никого не видно. – Шире грязь – назем плывет! – звенел все тот же голос, а никого не видно.
И вдруг увидели: по узкому проходу, образовавшемуся в толпе, прыгает, опираясь руками о землю, человек. Веселый молодой парень, крепкий и красивый, с глазами небесного цвета. Ноги у него есть, но высохшие, маленькие.
– Атаман!.. Рассуди меня, батюшка, с митрополитом.
– Ты кто?
– Алешка Сокол. Богомаз.
– Так. Чего ж митрополит?
– Иконки мои не берет! – Алешка стал доставать из-за пазухи иконки в ладонь величиной.
Степан взял одну, посмотрел.
– Не велит покупать у меня!
– Пошто?
– А спроси его? Кто там? – Алешка показал снизу на иконку, которую Степан держал в руках.
– Где?
– На иконке.
– Тут?.. Не знаю.
– Исус! Вот. Так он говорит: нехороший у тебя Исус!
– Чем жа он нехороший? Исус как Исус…
– Во! Он, говорит, недобрый у тебя. Вели ему, батюшка, покупать у меня. Мне исть нечего.
Матвей взял у Алешки иконку, тоже стал разглядывать. Усмехнулся.
– Чего ты? – спросил Степан.
– Ничего.
– Как тебе Исус?
– Хороший Исус. Я б тоже такого намазал, если б умел. Строгий Исус. Привередничает митрополит…
– Где митрополит? – спросил Степан.
– В храме.
– Пошли, Алешка. Сейчас
