он нам ответит, чем ему твой Исус, не глянется.
– Ты-де обиженный, потому мажешь его такого, – рассказывал Алешка. – А я говорю: да ты что? Без ума, что ли, бьесся? Чо это я на его обиженный? Он, что ли, ноги мне отнял?
Митрополит молился перед иконой Божьей Матери. На коленях. Увидев грозного атамана, поднял руку, как для проклятия.
– Анчихрист!.. Душегубец! Земля не примет тебя, врага господня. Смерти не предаст.
– Молчи, козел! Пошто иконки Алешкины не велишь покупать?
– Ах ты, ябеда убогая!.. – воскликнул изумленный митрополит. – К кому пошел жалиться-то?.. К анчихристу! Он сам его растоптал, бога-то…
– Отвечай! – Степан подступал к митрополиту. – Чем плохой Исус?
– Охальник! На кого голос высишь?! – сказал Иосиф. – Есть ли крест на тебе?
Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и вышел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально. Слушал.
– Чем плохой Исус, святой отче? – спросил Матвей.
Митрополит поднялся.
– Господь-бог милосердный отдал нам сына свово на смерть и муки… Злой он у тебя! – вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке. – И не ходи и не жалься. Не дам бога хулить. Иисус учил добру и вере. – Митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо. – А этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон. – Иосиф показал на Степана. – Они живо сговорятся…
Степан пошел из храма.
– Конец тебе, святой отец, – сказал Матвей.
– Рука не подымется у злодея…
– У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?
– Да вот ведь!.. Во грех ввел! – Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице. – Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица…
Алешка почесал голову.
– Злой… А сам-то не злой?
– Выведете из терпения!..
Вошел Степан. Вел с собой Сеньку Резаного.
– Кого тут добру учили? – спросил он, опять подступая к митрополиту. – Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка, глянь суды! – Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Сеньке. – Открой рот, Сенька. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают? Можа, у тебя в подвалах? Ну, милосердный козел! – Степан крепко встряхнул Иосифа. – Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа-бога мать!.. Мужику голос подать не моги – вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу! – Степан выхватил из-за пояса пистоль. – Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.
Алешка подпрыгал к митрополиту, подставил иконку.
– Молись, убью! – Степан поднял пистоль.
Митрополит плюнул на иконку.
– Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!
Степана передернуло от этих слов…
Матвей упал перед ним на колени.
– Батька, не стреляй! Не искусись… Он – хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он в святые лезет…
– Сука продажная, – усталым, чуть осипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс. – Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь… Не богу ты раб – царю! – Степана опять охватило бешенство.
Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны.
Степан накалялся гневом все больше, но не знал, что делать. Сорвал икону Божьей Матери, трахнул ее об угол.
– Вот им, вашим богам!..
Алешка ахнул:
– Батька, не надо так…
– Бей, коли, руби все, – смиренно сказал Иосиф. – Дурак ты, дурак заблудший… Что ты делаешь?! Не ее ты ударил! – Он показал на икону. – Свою мать ударил, пес.
Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, начал рубить его.
– Господи, прости ему! – громко взмолился митрополит. – Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.
– Ух, хитрый старик! – вырвалось у Матвея.
– Батька, не надо! – Алешка заплакал. – Страшно, батька…
– Прости ему, господи, поднявшему на тебя руку, – не ведает он…
Степан бросил саблю в ножны. Вышел из храма.
– Кто породил его, этого изверга! Не могла она его прислать грудного в постели…
Степан шагал через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали:
– Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!
– Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш.
– С нами чару, батька?
– Гуляйте, – сказал Степан. И вошел в приказную палату.
Тут на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.
Никого в палате не было.
Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.
– Вот… Ваня… – И задумался, глядя в окно. Вошел Фрол Разин.
– Там Васька разошелся… Про тебя в кружале орет что попало.
– Что орет?
– Он-де Астрахань взял, а не ты… И Царицын он взял.
– Пень, – сказал Степан. – Здорово пьяный?
– Еле на ногах…
– Кто с им?
– Его все… Хохлачи, танбовцы… Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести.
Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.
– Сейчас он у меня Могилев возьмет.
Утром Степана разбудил Матвей.
– Степан! А Степан!.. Подымись-ка!
– А?
– Подымись, мол.
Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Баба молодая, гладкая.
– Ты кто такая? – спросил Степан.
– Женка твоя. – Баба засмеялась.
– Тю…
– Иди-ка ты отсюдова! – сердито сказал Матвей бабе. – Развалилась… дура гладкая…
– Степан, застрель его, – сказала баба.
– Иди! – прикрикнул Степан.
Баба выпростала из-под одеяла крепкое тело, сладко потянулась.
– Ох, ноченька!.. Как только я вытерпела?
– Иди, сказали! – закричал Матвей. – Бесстыжая…
– На, поцалуй мою ногу. – Баба протянула Матвею ногу.
– Тьфу!..
Степан толкнул бабу с кровати.
Баба засмеялась, взяла одежонку и ушла в другую избу.
Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.
– Помнишь что-нибудь? – спросил Матвей.
– Найди вина чару. – Степан поискал глазами по избе.
Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.
Степан отпил с жадностью, вздохнул:
– Ху!
– Степан, нельзя так… – Матвей изготовился говорить долго и внушительно. – Этак мы не токмо в Москву, а куды подальше сыграем – в гробину, как ты говоришь. Когда…
– Где Васька? – спросил Степан.
– Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот похмеляется. Ты помнишь, что было-то?
Степан поморщился.
– Не гнуси, Матвей. Тошно.
– Будет тошно! С Васькой вам разойтися надо. Пока, до беды-то. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом – куда с добром! И – уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой – неужель не понимаешь? Сопьются все с круга!..
– «Понимаешь», «понимаешь»… А не дать погулять – это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать.
– Смотрите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты – жалко до слез.
– Опять учить пришел?
Матвей на этот раз почему-то не испугался.
