Этот день наступил, и довольно скоро. И новость Агубе узнал не первым, хотя жена и могла бы ему заранее сказать. Был сход аульчан, на котором обсуждали, создавать ли колхоз и справедлива ли новая оплата труда в колхозах, которые уже созданы? В самом деле, распределение продуктов по числу едоков в семье было мерой гуманной, но она позволяла порой бездельникам и симулянтам жить припеваючи. Во многих колхозах уже давно перешли на новую оплату: выполнил порученную тебе работу — получай то, что заслужил; не сделал — пеняй на себя. Так, и только так, можно было наладить дисциплину труда, заставить лентяев своевременно выходить на работу и исполнять свои обязанности. Кажется, все ясно, и пора в Хохкау создавать колхоз на этих условиях. Но не тут-то было!! Спорили часа три. Бездельники выдвигали свои соображения: мол, как бы многосемейные не пострадали, ведь не у всех, у кого большая семья, больше и трудоспособных. И о больных, мол, стоит позаботиться. Так споры ни к чему и не привели…
Когда же собрались расходиться, попросила слова для объявления Зина. Все думали, что она будет говорить, как обычно, о детях, об их успеваемости, хвалить отличников, ругать отстающих, просить родителей, чтобы они создавали детям все условия для учебы. Она ведь добилась, чтобы на зиму у всех детей были пальто и тулупы, никто из них не выпрашивал теперь у братьев арчита[4] чтобы сходить в школу, — бывало раньше, что на троих братьев приходилась одна пара обуви. Это ведь по настоянию учительницы сельсовет выделил кожу на арчита для школьников из многодетных семей, и это решение снискало у аульчан еще большее уважение к учительнице. И теперь она опять просила слова. Наверное, думали люди, опять кое-кому достанется… Но, к удивлению всех, Зина сказала:
— Завтра воскресенье, выходной день, и каждый из вас приглашается в школу на концерт художественной самодеятельности. Не опаздывайте. Начало концерта в двенадцать часов дня.
Она так и сказала по-русски: концерт. И горцы стыдливо стали переспрашивать друг друга:
— Что там будет, в школе-то?
— Какое она слово сказала?
— Что надо взять с собой?
Наконец Дзамболат вслух произнес:
— Спасибо тебе, Зина, за приглашение. Только вот не поняли мы, что ты хочешь? Если на собрание зовешь, то почему всех, а не одних родителей? Если же что-то другое затеяла, то объясни что, а то всю ночь беспокойство глодать будет. В общем, объясни нам то слово, что произнесла…
Зина так и ахнула. Ну конечно же — откуда горцам знать, что такое концерт? Если бы она сказала — скачки или танцы, то всем все было бы ясно: и одно и другое весьма почетное и распространенное у горцев занятие… Но концерт… Как о нем рассказать?
— Вы будете сидеть в зале, — сказала Зина. — Сидеть и смотреть, а дети будут петь и танцевать. И осетинские песни и танцы, и русские, и даже кое-что из классики.
— А-а… — зашумели в толпе, раздались смешки. — Это дело известное… А мы-то думали… Ну, если танцы и пенье, то это можно… Придем… Правда, привычного застолья не будет. Ну, а все остальное — как обычно происходит на свадьбах…
— Придем, Зина, придем, — от имени всех пообещал Дзамболат…
…И они пришли. Пришло столько, что стало тесно в бывшей гостиной Тотикоевых, которая была превращена в класс, а на эти два часа — в зрительный зал. Сцены, естественно, не было. Просто три четверти помещения было заполнено стульями и скамейками. Впереди сидели мужчины, а сзади примостились женщины. Во все глаза смотрели они в угол, прикрытый висящей на протянутой веревке простыней, за которой шумно шепталась детвора и иногда слышали голос учительницы. Последним пришел Хамат. Ему уступили самое почетное место — кресло, стоящее в середине первого ряда.
— Можно начинать, — раздались нетерпеливые голоса.
Тотырбек приподнялся со своего места, попросил:
— Кричать не следует, полагается аплодировать, — и сам же первым энергично захлопал в ладоши…
Горцы несмело, поглядывая друг на друга, поддержали его. Тотчас же появилась Зина и объявила, заметно волнуясь:
— Начинаем первый концерт самодеятельного коллектива хохкауской школы. Вести концерт будет ученик первого класса Габо Гагаев.
Из-за простыни выскочил шустрый внук Дзамболата, поправил сползшую ему на глаза мохнатую шапку деда, подтянул огромный кинжал, свисавший до самого пола, и, не обращая внимания на веселый гомон горцев и ахи женщин, задорно закричал:
— Старинный осетинский массовый танец симд! Исполняют учащиеся первого, второго и третьего классов!
Это было что-то невероятное. Одно дело, когда малыш в доме родителей танцует на потеху деду и дядям. Другое — когда он выходит на люди. Выходит танцевать, нарядившись в огромные отцовские сапоги, черкеску, для солидности углем намалевав себе усы, выходит, молодцевато подбоченившись, выпятив грудь, сжав пальцы в кулаки; старательно выделывая ногами замысловатые движения, малыш поглядывает на плывущую рядом девчушку в длинном бабушкином платье…
Звуки гармошки подзадоривали каждого взрослого, вызывая желание забыть все невзгоды и заботы… Когда же Габо объявил, что теперь будет танцевать со своим другом Каурбеком Кетоевым, сыном Ирона, и сам стремительно выскочил в круг, отведя руку слегка назад, ну точь-в-точь как это делает его дед Дзамболат, — люди зашлись от смеха. Не отрывая глаз от забавных и ловких малышей, старательно копировавших старших, горцы стали в азарте подбадривать их хлопками и криками «Асса!». Иналык, тот палкой выбивал дробь, и казалось, еще минута — и он не выдержит, сам выскочит и запляшет… Женщины украдкой смахивали слезы умиления. Всем было весело, всем было интересно, все на время забыли о неотложных делах и заботах…
И все было бы хорошо, если бы вдруг Габо не объявил, что сейчас выступит юная балерина. Он забыл назвать имя танцовщицы и не объяснил, что такое балет, оставив всех в неведении.
Легко ступая на пальцах в мягких чувяках, из-за простыни вынырнула девчушка. Была она в короткой, скроенной из кофточки Зины, юбчонке — просвечивающей, шелковой, в майке с короткими рукавами… Гармонь играла нечто непонятное, и девчушка грациозно, как это удается только малышкам, прошлась сперва в одну сторону, потом в другую… Горцы оторопело вытаращили глаза на танцовщицу, пытаясь узнать в этом неземном создании, чья она дочь… Сперва раздался вздох в задних рядах, где сидели женщины, потом прошелся ропот по остальным рядам… В зале стало тихо, все замерли… Девчушка танцевала легко и красиво, а в душах аульчан боролись два чувства: восхищение и возмущение. Восхищение рождено было той сказочной картиной, которая внезапно возникла перед ними, а возмущение было вызвано тем, что эта несчастная по чьей-то воле осмелилась выйти на люди в таком обнаженном виде… Агубе внутренне ахнул, пожалев, что сам не расспросил о затее Зины, он бы ей обязательно подсказал, что такого танца исполнять в их ауле никак нельзя. Но было поздно, поздно! Оставалось уповать только на то, что красота танца заставит горцев смилостивиться, сведет на нет их гнев.
Гром негодования все-таки грянул. Иналык привстал, желая получше рассмотреть девчушку, а рассмотрев, возмущенно замахнулся палкой на танцевавшую и закричал:
— Так это же наша Серафима! Ай, бесстыдница! Уходи сейчас же с глаз моих, несчастная!!!
Бедная девчушка замерла, не окончив танца, ошарашено поглядела на дедушку, но Иналык закричал:
— В каком виде ты показалась на люди?! Да есть ли здесь твоя несчастная мать?!
Таира метнулась со своего места, подхватила дочь на руки, шлепая ее по короткой юбчонке, запричитала:
— Погибель моя! Кто осмелился тебя так нарядить?! Кровникам своим не желаю такого позора!
Бедная Серафима заплакала. Из-за простыни показалась побледневшая Зина, бросилась выручать ученицу:
— Перестань! Таира! Она же настоящий талант! Талант!
— Я не знаю, что ты называешь талантом, — взревел Иналык. — Но если это то, что ты нам показала, то молись богу, что ты женщина. Другой, если бы решился выставить девчонку нашей фамилии в таком виде, — не избежал бы смерти! Тьфу, что видели мои глаза!!! — чертыхнулся он и направился к двери, стуча в негодовании палкой о пол.
— Но это же балет! Классика! — заплакала Зина.
— Буду знать теперь, как этот позор называется! — вскричал Иналык. — Ба-лет! По-зор!
— Дорогой Иналык, подождите же! — бросилась наперерез ему Зина. — Не уходите! Есть еще у нас номера!
— С меня достаточно! — взревел Иналык и замахал рукой: — Эй, Кетоевы, все домой!
Тотырбек молча смотрел на то, как горцы поспешно вскочили со своих мест и устремились вслед за Иналыком. Он понимал, что никому не удержать разгневанных аульчан. Женщины бросились за простыню и, подхватывая на руки своих чад, торопливо уносили их…
