Администраторши гостиницы «Москва» знали Миронова. Он не шел у них по главной категории тех «областных товарищей», для которых заранее бронируются номера. Не был Миронов и тем обходительным командировочным, который носит в портфеле плитку шоколада, знает всех по именам и говорит: «Не уйду, буду сидеть всю ночь у ваших ног». Миронов был молод, серьезен, прокален солнцем и широкоплеч. И ему давали номер всегда, иногда сразу, иногда к вечеру. И оттого, что он нравился администраторшам гостиницы «Москва», у него сразу делалось прекрасное настроение, он становился веселым, с удовольствием проходил по знакомым этажам, заглядывал в буфет, в парикмахерскую, на почту, стоял у газетного киоска, здесь его тоже знали, спрашивали, надолго ли приехал.
У себя в номере Миронов вынимал из портфеля мыльницу, зубную щетку, бритвенный прибор, портфель из разбухшего командировочного превращался в умеренно-учрежденческий, и отправлялся в министерство.
Знакомая секретарша докладывала: «Завод номер такой-то прибыл». Миронов слышал «вызову» и отправлялся в коридор покурить и потрепаться с другими «заводами номера такие-то», которые уже слышали свое «вызову» и тоже отправились в коридор покурить и потрепаться с другими «заводами номера такие-то». Все были знакомы, вместе когда-то учились или работали, ездили друг к другу на заводы, часто ругались, иногда сутяжничали, но были спаяны, как люди, отдающие жизнь одному делу. Миронова знали все, он был битый-перебитый, приказы с выговорами ему рассылались по всем заводам. Но все понимали, что он делает, и следили за тем, что он делает.
Его окружали, расспрашивали, поддразнивали, но он видел за этим интерес к своей работе. Его настроение становилось еще более приподнятым, хотя он и знал, что скоро начнутся его мытарства в бесконечных министерских кабинетах, где отказать может каждый, а разрешить должны все.
В этот свой приезд Миронов сравнительно быстро протолкнул заводские дела, и только вопрос с серебром не был решен. В главке надеялись получить резолюцию Меньшова через два дня. Как ни торопился Миронов домой, на завод, он решил подождать эти два дня: возвращаться на завод без серебра он не мог, без серебра нет установки, нет ударопрочного полизола.
Надежда встретить Лилю не покидала Миронова. Иногда на улице ему казалось, что идущая впереди девушка — Лиля. Он обгонял ее, оборачивался — это была не Лиля. И тогда он решил зайти к ее сестре Вере. Веру он не знал, знал ее имя-отчество — Вера Петровна, знал фамилию мужа, известного молодого ученого.
Миронов поехал на Большую Калужскую по адресу, полученному в справочном бюро.
Дверь ему открыла Вера. Миронов сразу догадался, что это она: такие же, как у Лили, голубые глаза, льняные волосы, только ниже ростом, немного поблекшая, изящная, интеллигентная.
— Здравствуйте, — сказал Миронов, улыбаясь, — я из Сосняков.
Тревожная тень пробежала по ее лицу. Она пропустила Миронова в комнату и стала в дверях.
— Моя фамилия Миронов.
Она сразу успокоилась.
— Я вас знаю. Присаживайтесь.
Комната была обставлена модным по тому времени тяжелым темно-коричневым гарнитуром — низкий, во всю стену сервант, застекленные книжные полки, квадратные кресла чешского или немецкого происхождения.
Окна выходили во двор, в комнате было темно, и оттого и сервант, и журнальный столик, и кресла, и книжные полки, и книжные корешки казались еще темнее.
— Вы надолго в Москву?
— Завтра уезжаю.
Оттого, что он просто так, без особенного дела, без предупреждения, без звонка явился в чужой, незнакомый дом, Миронов чувствовал себя неуклюжим и назойливым провинциалом. Подыскивая оправдание своему приходу, он сказал:
— Мы с Фаиной Григорьевной работаем на одном заводе, раньше жили в одном доме, вот и решил зайти. Может быть, вы хотите что-либо передать?
Она слегка, едва заметно пожала плечами:
— Особенно ничего. Лиля уехала к маме.
— Как у нее с институтом?
— Год она пропустила, не решила, в какой подавать. Может быть, в этом году поступит, хотя всюду конкурс.
— Лиля не скоро вернется?
— Я не знаю.
— Передайте ей привет из родных Сосняков.
— Спасибо, передам, — что-то грустное и тревожное опять промелькнуло в ее лице, — я их совсем не помню, Сосняки.
Выйдя на улицу, Миронов оглянулся… Новый академический дом, бдительный лифтер в подъезде, академическая дама в кружевной гипюровой блузке… И нет уже, наверно, той Лили, Лили в ситцевом платье, с билетами в руках, Лили, печально смотрящей на горящий барак… Нет уже, наверно, этой Лили.
На следующий день Миронов явился в главк. Начальник главка не был таким веселым и радушным, как вчера. Он строго посмотрел на Миронова и протянул ему ходатайство завода о выделении серебра. На углу рукой Меньшова было написано: «А золота вам не требуется?!»
Прошло полгода после этой поездки. Однажды в цехе Фаина подошла к Миронову и попросила устроить Лилю на завод.
— Лиля вернулась?
— Что ей делать в Москве? Не для нее Москва. И здесь ничего хорошего. Не оформляет ее Ангелюк, подлец. Отцом-матерью попрекает. А она при чем? Я ей отец, я ей и мать.
— Пусть придет завтра в заводоуправление.
И вот он увидел Лилю. Он увидел другую Лилю. Не ту, с которой расстался два года назад, и не ту, какой думал встретить ее в Москве, в приличном и чинном академическом доме. Это была другая Лиля — вызывающая, беззастенчивая, в модной клетчатой юбке, с сумкой через плечо. Она еще больше вытянулась, и было в ней что-то усталое, — отпечаток, который накладывает беспокойная жизнь на очень нежные лица. И Миронов понял, что были для нее эти два года, что была для нее эта новая жизнь, в которой, по его мудрым предположениям, она должна была найти новую цель.
Она улыбнулась ему по-приятельски:
— Будешь устраивать меня?
— Попытаюсь.
— Лапонька! Ведь я ничего не умею делать.
— Научишься.
Обращаясь к Богатыреву, Миронов ставил его в неловкое положение: директор завода не занимается наймом и увольнением рабочих, он должен сделать исключение не ради ценного работника, а ради неквалифицированной подсобницы.
— Абросимова — кадровая аппаратчица, — сказал Миронов, — а ее приемной дочери мы не даем работу. Куда ей идти?
Богатырев посмотрел на Миронова: он знал, кто такая приемная дочь Фаины, и хотел убедиться: знает ли это Миронов? И убедился — знает.
Некоторое время Богатырев молчал, наклонив седую голову. Потом закрутил скрепки вокруг ладони и поднял трубку.
— Ангелюк! Богатырев говорит. Что же будет с подсобниками? Ставим аппаратчиков, платим сверхурочные… В какой цех ни приду — один и тот же разговор, слушать надоело! Привыкли, понимаешь, высокими материями заниматься. Ты это брось! Вот Миронов у меня, сегодня в ночь некого на загрузку аппаратов ставить. Пришла к нему подсобница, ты не оформляешь… Ты погоди, погоди, не перебивай, меня ее фамилия не интересует. Я по фамилиям всех помнить не могу и не хочу… Да не перебивайте вы меня, товарищ Ангелюк! С директором завода разговариваете! — И без того багровая шея Богатырева налилась кровью. — Извольте слушать! Кто, что — этого я знать не хочу, это ваше дело — знать. И ваше дело обеспечить производство рабочей силой — понял? Иначе тебя поставлю на подсобные работы. И Миронова поставлю, и всех начальников корпусов, чтобы не бегали ко мне, а делом занимались. Думайте об интересах завода, черт возьми! Сегодня ночью объеду цеха и, если увижу хоть одного аппаратчика на подсобных работах, завтра выгоню с завода начальника корпуса и Ангелюка в придачу… Это я без вас знаю. И будем требовать бдительность. Но тормозить производство не позволю. Не пропускаете по анкете — найдите другого человека. И чтобы я больше о подсобниках не слыхал!
Он бросил трубку. Помолчал. Размотал с ладони скрепки. Хмуро и устало проговорил:
— Сделано твое дело. Иди.
А Лиля сидела в коридоре, закинув ногу за ногу, и курила — молодая, красивая, хорошо одетая. И все думали: «Какая красивая, какая счастливая». А у нее обрывалось сердце в предчувствии унизительного разговора, который ей предстоит, оскорбительного отказа, который услышит. Всюду ее встречали любезной улыбкой — она сползала с лица, как только выяснялось, кто Лиля такая.
Ангелюк оформил Лилю. Но Миронову сказал:
— За кого хлопочешь, за сволочей?
— Сам ты сволочь! — ответил Миронов.
Ангелюк испуганно посмотрел на него и отошел.
В спецовке, с подобранными под косынку волосами, Лиля была совсем не такая, как вчера, простая, беленькая, растерянная девушка, впервые пришедшая на завод, на незнакомую и малопонятную работу.
— Не трудно тебе?
— Нисколько.
Он смотрел на нее.
— Я так тебе благодарна, — сказала Лиля, — надоело унижаться.
