Он смотрел на нее.
— Я так тебе благодарна, — сказала Лиля, — надоело унижаться.
— Месяц проработаешь — перейдешь на аппарат.
— Спасибо.
— Я хотел зайти к вам завтра.
— Завтра? Я думала с утра поехать в Верхний, надо кое-что купить. К вечеру вернусь.
— Вот совпадение, — сказал Миронов, — я тоже еду. У меня назначена встреча. Поедем вместе?
— На машине? Это будет замечательно. Руль дашь?
— Ты ездишь?
— Езжу.
— Хорошо?
— Чего я буду сама себя хвалить? Посмотришь. Я езжу здорово.
Она ездила «здорово» в том смысле, что гнала машину, как человек, убежденный, что с ним ничего не может случиться. Но с такими все и случается.
Миронов любил быструю езду, сам ездил быстро, ему нравились ее смелость и бесстрашие, и только в опасных местах он предупреждал: поворот, развилка, переезд, деревня. Шоссе было пустынно, изредка попадались одинокие машины, укрытые брезентом и обвязанные веревками, ранние безропотные трудяги, несущие на усталых колесах пыль дальних рейсов.
— Один раз я проехала за рулем от Москвы до Харькова, — говорила Лиля, — слово! И сразу выучилась, никто не поверил, что я первый раз. А потом села Танька, моя подружка, машина завиляла — и в кювет. Обошлось! Мы смеемся, а Таньку трясет, больше за руль не садилась. А я ездила и на «опель-капитане» и на «Победе». Будь у меня московская прописка, я бы и права получила. Здесь можно права получить?
— Конечно.
— Надо будет получить. Это ничего выглядит — девушка-шофер?
— Неплохо.
— Не хуже, чем чихать в твоем корпусе?
— Не хуже.
Они подъехали к бензоколонке. В проезде стоял самосвал.
— Алло, шеф! — крикнула Лиля шоферу. — Ты здесь не один.
— Успеешь, — ответил шофер, садясь в кабину.
— Отчаливай! — смеясь, сказала Лиля.
В магазине продавщицы были ей знакомы. И всем хотелось посмотреть, кого наконец отхватила себе Лилька. Продавщицы улыбались и перешептывались, старались ей угодить, чтобы она угодила ему, — извечная солидарность одиноких женщин, живущих отблеском чужого счастья.
— Я ведь тряпичница, — весело говорила Лиля. Она приложила к груди кофточку, вопросительно посмотрела на Миронова. — Тебе нравится?
— Замечательно.
Она положила кофточку на прилавок.
— Тугриков не хватает.
— Я тебе дам.
— С какой стати?
— Мне хочется, чтобы у тебя была такая кофточка.
Она повернулась и посмотрела ему в глаза.
— И учти, — сказал Миронов, — у меня с собой есть еще деньги.
— Давай их лучше прокутим, — сказала Лиля.
Они шли в толпе по солнечной воскресной улице мимо магазинов, кафе, закусочных. Он держал ее руку в своей, и Лиля улыбалась ему дружески и доверчиво.
Наталья Кирилловна Елохова, доктор химических наук, профессор, ученая московская дама, возвращалась из командировки и остановилась в Верхнем, чтобы повидать Миронова. Командировка ее продолжалась три месяца, она торопилась домой, в Москву, и все же задержалась в Верхнем. От Миронова зависела судьба ее очередной работы, которая должна принести ей очередную порцию славы.
Это была сорокалетняя, грузная, коротконогая женщина, с квадратными плечами и смуглым лицом, миловидность которого портило выражение собственной значительности, какое бывает у ученых женщин, сознающих свою необходимость человечеству. Она умела показать свою работу, смело отстаивала правду и справедливость, под коими понимала прежде всего собственные интересы. Притом, однако, была талантлива, работяща, прогрессивна, поскольку прогрессивным было дело, которым занималась.
В поездке ее сопровождал научный сотрудник института Леня, молодой человек, у которого всегда был такой вид, будто он вчера прилетел из Сочи. Его знали все химики, хотя в химии он ровным счетом ничего не сделал. Наталья Кирилловна позволяла себе оказывать ему покровительство за счет науки, в которой она, как известно, была первой, а сама эта наука, как известно, была первой среди других наук.
Лиля заказала яичницу — была голодна. Миронов сосиски — тоже был голоден. Наталья Кирилловна ограничилась мороженым — уже позавтракала. Леня тоже уже позавтракал, но потребовал и яичницу, и сосиски, и мороженое.
— И по рюмке чего-нибудь, — объявил Леня бодрым голосом командировочного человека, дорвавшегося наконец до компании, где ему не запретят выпить.
— Я за рулем, — сказал Миронов.
— Пока поедем, все выветрится, — беззаботно сказала Лиля, — выпей, Володя, я поведу. Ты выпей, а я не буду.
Она казалась ему изумительной за этим столиком, в этом павильоне, на этой улице — стройная, с длинными льняными волосами, падающими на светло-синюю куртку на золотых пуговицах.
— Армянский коньяк три звездочки — мимо, армянский коньяк четыре звездочки — мимо, «Двин» — о! — сказал Леня, читая карточку вин.
Наталья Кирилловна не повернулась к нему, только звякнули лауреатские значки на ее груди.
— Леня, вы не рано принимаетесь за коньяк?
— Раньше сядешь — раньше выйдешь, — ответил Леня и посмотрел на девиц, сидевших за соседним столиком.
— У вас красивая куртка, — сказала Наталья Кирилловна Лиле.
— Вам нравится? А вот…
Она начала развязывать пакет, в котором лежала купленная кофточка. Но Наталья Кирилловна уже заговорила с Мироновым. Похвалив Лилину куртку, она отметила присутствие Лили за столом, чтобы больше к ней не возвращаться и приступить к делу, ради которого приехала.
Лиля растерянно посмотрела на нее и медленно завязала шпагат на пакете.
— Надо форсировать, Володя, — сказала Наталья Кирилловна, — фактор времени — решающий. Успеем до ноября — попадем на соискание. Не понимаете, как это важно?
— Успеем, сделаем, — ответил Миронов, глядя на Лилю и улыбкой призывая ее к снисходительности. Сейчас они поговорят и разойдутся, и не будет никакой Натальи Кирилловны, и не стоит обращать на нее внимания.
Слушая себя, Наталья Кирилловна продолжала:
— В случае необходимости я напишу в правительство. Через голову Селезнева. Пусть он получит мое письмо не от меня, а из правительства. Этих людей больше ничем не пробьешь.
— Селезнев шатается, не удержится Селезнев — в ближайшем времени сковырнется, — объявил Леня.
— От вашего завода на соискание войдете вы, — продолжала Наталья Кирилловна, — от института — я, Леонид и Шебодаев. Шебодаев бездарность, но он еще не получал Сталинской, ему хотят дать, его надо вставить обязательно.
Наталья Кирилловна говорит так откровенно не потому, что Сталинская премия ей нужна, у нее их было две, а потому, что получение Сталинской премии означало признание ее работы, признание ее личности, а неполучение означало непризнание.
— Работу закончим в срок, — сказал Миронов сухо, — что касается выдвижения на премию, то ни один работник завода не может быть включен в список института.
— Что за чепуха! — возразила Наталья Кирилловна.
— Таково решение партийной организации, — сказал Миронов, хотя такого решения не было. — Как вы съездили?
В обращении с собой Наталья Кирилловна не допускала такого тона. Но уж очень нужен был ей Миронов.
— Ужасные гостиницы, — сказала она. — И во всем подражание Москве. Поезжайте в Прибалтику — там все самобытно, а у нас под одну гребенку. Построили в Москве такие павильоны, — она обвела рукой павильон, в котором они сидели, — пожалуйста, и здесь тенты, мороженое и девицы. — Она кивнула в сторону девиц, на которых поглядывал Леня.
— А чем вам не нравятся эти девушки? — спросила вдруг Лиля.
— Вам они нравятся?
— Очень. Молодые. Очень нравятся.
Медали на груди Натальи Кирилловны звякнули.
— Леня, попросите счет!
— Вы же их не знаете, — кривя губы, продолжала Лиля, — может быть, они совсем не то, что вы думаете! Пьют вино — разве это запрещено? Ведь мы тоже пьем.
— Я предпочитаю девушку с книгой, а не с бутылкой вина, — сказала Наталья Кирилловна.
— А они предпочитают бутылку вина. Кому до этого дело?
Миронов взял у официантки счет.
— Володя, Володя! — Наталья Кирилловна протянула одну руку к счету, другой раскрыла сумочку.
— Вы у меня в гостях, — ответил Миронов, расплачиваясь.
Наталья Кирилловна встала.
Я жду от вас подробного письма, Володя. А еще лучше жду вас в Москве.
Лиля сидела, опустив голову на руки.
— Ты на меня сердишься?
— Что ты, Лиля.
— Я плохо вела себя, извини. Только, знаешь, сидит здесь. А что она видела, что знает? Она в автоматных будках не ночевала, ее, как мышь, не гоняли из угла в угол. Еще смеет осуждать! Любовника содержит, корова! Она порядочная, другие непорядочные!
— Не расстраивайся, — сказал Миронов, — она маленько идиотка.
