Он хотел еще что-то сказать, но заметил, что Муминов собирается возражать, и замолчал.
— Вы, я слышал, побывали в Чукур-Сае? — спросил Муминов.
— Да, побывал, и даже, если хотите, сочувствую. Но… — Джамалов положил узкую белую ладонь на папку. — У меня тут официальная жалоба управления шахтами, Эрмат Муминович. Закон есть закон.
— Никакой закон не мог предвидеть, что так сложится с посевами…
— Да, но сложности жизни никому не дают права нарушать закон. Виновные должны быть и будут наказаны!
Джамалов постоял еще немного, как бы ожидая реплик с мест. Видя, что никто ничего не собирается сказать, он, мягко ступая, попятился к двери и вышел.
Муминов посмотрел на Рахимджанова, взгляды их встретились. Тотчас Рахимджанов встал, откинул со лба волосы. Он уже не раз намеревался вмешаться в разговор, но все не находил удобного момента. Постепенно для него стало очевидным то, о чем он уже не однажды слышал и догадывался: секретарь райкома расположен к этому молодому председателю и надеется его выгородить. Этим, как теперь ему стало совершенно ясно, и объясняется строгое указание секретаря обкома: проявлять твердость и непримиримость.
А тут еще прибавилось это злосчастное дело с трубами!
Правда, когда он побывал в Чукур-Сае, в душе зародилось сомнение. Но ведь секретарь обкома говорил недвусмысленно: выявить и наказать виновных. К тому же и его намек насчет покровителей тоже подтвердился теперь, после столкновения прокурора с секретарем райкома. Оказывается, не первый раз Муминов берет председателя под защиту, и секретарь обкома, хоть и новый человек в области, видать, хорошо осведомлен обо всем этом.
Рахимджанов медленно прошелся по кабинету и остановился перед Муминовым.
— Простите, Эрмат Муминович, — начал он. — Я, конечно, пока не знаю всей сложности здешней обстановки. Но на вашем месте я не защищал бы с таким упорством этого Каримова.
Он сделал ударение на последних словах.
— Почему же? — Муминову едва удалось сдержать нервную дрожь. — Разве у нас слишком много дельных и честных председателей?
— Но разве не каждый руководитель должен отвечать за свои проступки?
— Конечно, каждый. Однако прежде следует доказать его вину.
Рахимджанов покачал головой и улыбнулся — так взрослый улыбается безвредной шалости ребенка.
— Хорошо, допустим. — Он сел, не спеша раскурил папиросу. — Насилие над шофером, возможно, еще следует доказать юридически. Пока не коснемся и вопроса о трубах, хотя тоже, знаете, дело весьма серьезное. Но то, что председатель разрешил вести машину юноше, мальчику… Это, согласитесь… На вашем месте за одно это, за безответственность, я исключил бы Каримова из партии!
— Вряд ли.
— Как так?!
— Исключением из партии, как известно, ни вы, ни я и никто другой единолично не ведает.
Лицо Рахимджанова на мгновение залилось краской. Он резким движением сломал спичку, но сразу спохватился, пошутил, с натянутой улыбкой:
— Выходит, по головке остается погладить вашего председателя?
— Этого я, кажется, не предлагал…
— Нет, позвольте! — Рахимджанов как-то весь подобрался. — У меня складывается убеждение: вы не уяснили себе всей трагичности происшедшего. А я здесь уже не первый день, разговаривал со многими…
— И разговаривали с отцом Шарофат?
— Нет… Я разговаривал с ее мужем. Достаточно, по-моему. И в такой трагический момент вы решаетесь выгораживать председателя, главного виновника! Согласитесь, это же бесчеловечно! — И снова встал, засунул руки в карманы.
— По-моему, — Муминов тоже поднялся со стула, — бесчеловечно, если мы, не доказав виновности, погубим человека.
Рахимджанов пожал плечами с видом недоумения, и Муминов вдруг отчетливо понял: он ничего не сумеет внушить или доказать этому элегантному человеку с копною молодых непокорных волос.
— Хорошо. Перейдем к делу, — Муминов сел. — Вы видели, что творится в Чукур-Сае?
— Да. Но, полагаю, то, что происходит там, никого не выгораживает и не обеляет.
— Значит, вы требуете…
— Не я требую, — секретарь обкома!
— Чего именно? Немедленно снять с работы председателя и отдать под суд?
— Требование секретаря обкома, — внушительно произнес Рахимджанов, — применить к виновникам происшедшей катастрофы то, чего они заслуживают.
— В таком случае прошу вас передать ему: я решил не торопиться с выводами и беру всю ответственность…
— Позвольте, — перебил Рахимджанов. Он нахмурил густые брови, слегка повысил голос. — Позвольте мне самому определить, что я доложу секретарю обкома. И мне кажется, — он поглядел в окно, — оставаться здесь мне больше незачем. Надеюсь, дадите возможность уехать?
— Моя машина в вашем распоряжении. Я еще побуду в колхозе.
— Благодарю.
Муминов молча проводил Рахимджанова и Джамалова до ворот, холодно простился. «Вот и уехали, — подумалось ему с грустью. — Думают, сделали дело… А по существу, запутали все вконец».
Около правления его встретили Муборак и Мутал. Муборак вопросительно глянула ему в глаза. Мутал, казалось, сделался еще пасмурнее. Муминова это, наконец, взорвало.
— Послушай, друг мой, — Муминов подошел вплотную к Муталу, снизу вверх: твёрдо глянул ему в глаза, — Ты что это снова раскис, будто в воду опущенный? Нет, погоди! — почти закричал он, когда Мутал начал медленно поворачивать голову, отводя глаза. — Если все, что ты мне говорил, правда, то не имеешь права опускать руки! Выше голову, да за дело! Понятно? Все!
Мутал зачем-то поправил ремень на брюках, грустно улыбнулся.
— Понятно, Эрмат Муминович. Я же, вы видите…
— Вижу, все вижу, дорогой! — уже немного ласковее проговорил Муминов. — Но этого мало. Нужно еще отстоять свою правоту. Бороться за жизнь Шарофат. Сам знаешь, сколько дел… Ну, зайдемте в правление. Подумаем вместе, какая вам нужна помощь. А, товарищ парторг?
Он посмотрел на Муборак и сразу же смущенно отвел глаза. В ее взгляде были радость, восхищение, торжество.
— Спасибо вам, Эрмат Муминович! Большое спасибо!..
В этот день Усто Темирбек расстался у ворот правления с секретарем райкома, председателем и парторгом, чтобы на минутку забежать домой.
В родном кишлаке он обосновался уже после войны, а прежде, в молодости, долго жил в городах, скитался без дома и семьи, как настоящий дервиш, В городах научился он всяческим ремеслам, откуда и пошло его теперешнее прозвище — Мастер, Искусник. Женился Усто к сорока годам, и старший сын сейчас только еще заканчивал седьмой класс.
Едва Усто переступил порог, как на него навалились домашние заботы. У жены вышли все дрова — пришлось спилить старое, дуплистое дерево в углу сада, наколоть дров, перетаскать их. Потом огород полить, там еще что-то…
Уже перед закатом солнца он привел, наконец, все в порядок и почувствовал успокоение на душе. Накинув просторный халат, вышел на улицу. Солнце уже коснулось гребня холмов, длинные тени легли на землю. Кое-где ворота домов были раскрыты, на устланных кошмами супах сидели за чайниками кок-чая седобородые степенные старики. С одними Усто коротко здоровался, с другими заговаривал, шутил. Порой присаживался на супу; выпив пиалу чаю, шагал дальше.
Проходя мимо правления колхоза, он увидел в воротах Тильхата с метлой и ведром воды.
— Ну, как, брат, настроение? — окликнул его Усто.
Тот, размахнувшись, выплеснул воду на улицу, нехотя отозвался:
— Э, какое там настроение…
— Что же, опять кокнар подорожал?
— Поверите, Усто-ака, за рубль даже фунта не достанешь!
— Ага, значит, не продешевил, что продался за фунт?
— Чего? — Тильхат вздрогнул, точно ему в лицо брызнули холодной водой, разлепил сонные глаза.
— А что, неправда?. — Усто цепко взял его за плечо, притянул к себе. — Вечером приду, разговор есть. Да чтоб голова была свежая!
— Зачем разговор, Усто-ака? — высвобождая плечо, недовольно протянул Тильхат. — Лучше бы уж подкинули щепотку…
— Щепотку тебе?! — придвигаясь, с шутливой угрозой проговорил Усто.
Наркоман попятился, ощерился:
— Ой-ой, и шутник же вы, с тех пор как бригадиром сделались!
Усто хотел было снова тряхнуть его, но тут со скрипом распахнулась калитка напротив и на улицу ступила Апа.
В мире было, пожалуй, всего два человека, которых Усто по-настоящему не любил. И один из этих двух — Апа.
— А, это вы, дорогой Усто! — воскликнула она, разыгрывая изумление. — Приехали?
— Приехал, как же…
— Может, заглянули бы к нам? — Она вышла на улицу, притворила калитку, раскосыми недобрыми глазами быстро оглянула Усто и Тильхата. Затем прибавила: — Милости просим!
— Спасибо, рад бы, но дела! — Усто развел руками.
— Небось уже слышали о постигшем нас горе? И что же теперь скажете? — Ноздри у Апы слегка раздулись и задрожали. — Вы, можно сказать, были костылем в руках нашего уважаемого раиса. И вот его проделки: стольким семьям принес горе!..
