— Небось уже слышали о постигшем нас горе? И что же теперь скажете? — Ноздри у Апы слегка раздулись и задрожали. — Вы, можно сказать, были костылем в руках нашего уважаемого раиса. И вот его проделки: стольким семьям принес горе!..
— Что ж… — Усто вздохнул. — Поживем, увидим, что к чему.
И он зашагал прочь, запахнув халат. Уже сворачивая в переулок, услышал, как Апа допытывается у Тильхата:
— О чем он тебе… этот громила?
«Пойти сейчас, подергать за волосы старую болтунью? — мелькнуло в мыслях Усто. — Ладно, еще доберемся! Не надо быть на них похожим».
Успокоиться он все же не мог. Дело в том, что Абдурахман-мираб, хоть и старше годами, был его близким другом. Мало того: Усто по-отцовски горячо любил не только Шарофат, но и ее мужа Валиджана, который еще ребенком часто оставался под его присмотром. Но не меньше, чем их, любил старый Усто и председателя Мутала.
Собственно, нелёгким и хлопотным делом — освоением целины в степи — он занялся под. влиянием долгих разговоров с Муталом. А так чего бы волноваться старику? В центре кишлака, на самом оживленном месте, у него стояла небольшая лавочка-мастерская, и женщины отовсюду несли ему в починку кто самовар, кто кумган, иногда что-нибудь и посложнее. Здесь-то и проводил Усто свои дни — занимался делом, попивал чай, беседовал со сверстниками, вспоминая уже далекие фронтовые годы. Только летом, с наступлением жаркой поры, садился на свой старенький мотоцикл, выезжал в поле и работал с колхозниками до окончания страды.
Усто хорошо знал и родителей Мутала, мальчик вырос у него на глазах. Лет шесть назад Мутал, окончив институт, приехал в колхоз агрономом. Был он работящий, скромный, учтивый в обращении не только со стариками. Такой скромный, что Усто даже не поверил, когда услышал, что Мутала выдвинули на пост председателя.
Но вскоре один случай резко изменил его мнение о Мутале. Это было накануне годовщины Октября. С утра прошел слух: председатель распорядился забить нескольких бычков и баранов, мясо выдавать к празднику в счет аванса.
Колхоз тогда еще не окреп, и Усто оценил заботу о людях, которую проявил новый, только что избранный председатель. Сам Усто за мясом не пошел, хватало своего заработка.
И вдруг к вечеру новая весть: срочно созывается общее собрание по чрезвычайному вопросу.
Усто не любил собраний, но тут отправился: интересно было, что затевает молодой председатель. Пришел с опозданием, клуб уже был набит до отказа, на сцене — президиум, весь из прежних активистов времен председателя Равшана.
Вышел Мутал — и вдруг такое сказал, что все ахнули. Оказывается, эти самые «активисты» уже успели, по старой привычке, разобрать себе все мясо только что забитого к празднику скота.
Ох и досталось же тогда от Мутала этим любителям поживиться на даровщинку! Так досталось, что Усто не выдержал и крикнул своим зычным голосом на весь зал:
— Молодец, Муталджан! Так и надо этим хапугам!
Усто принадлежал к той категории горячих и искренних людей, для которых одно теплое слово или справедливый, человечный поступок дороже золота. Однажды Мутал зашел к нему и, ничего не тая, поделился своими заботами и тревогами: при прежних «руководителях» люди потеряли веру в колхоз, а без такой веры дела не поднимешь. Если бы кто-нибудь показал пример… Вот тогда-то Усто не выдержал — решил исполнить то, что уже давно задумал. Он ничего не сказал Муталу, но, как только председатель вышел, закрыл мастерскую, сел на свой старый мотоцикл. До вечера объездил весь кишлак, взял на учет всех своих сверстников. Набралось до сорока человек. На следующий день он с утра зарезал откормленного к зиме барака, сам занялся приготовлением плова, а сына на мотоцикле отправил звать всех записанных стариков в гости.
После полудня, когда плов был съеден, а чай выпит, Усто Темирбек произнес ту знаменитую речь, которую люди потом передавали из уст в уста, будто сказание древних времен. Вот его слова:
— Братья и сверстники! Мы люди одного кишлака, одного колхоза. И если колхоз наш будет крепок и богат, все мы будем жить в довольстве, как и наши семьи. Что за человек был наш старый председатель Равшан-Палван, вы знаете. И мы, не видя справедливости и пользы в его делах, не работали в колхозе. Благодарение богу, теперь у нас председатель новый, люди сами его выдвинули, и мы все его знаем. Это наш сын, человек справедливый и образованный. Разве у нас есть причины ему не верить? Нет! Однако мы, как и прежде, не работаем в колхозе. Записались в старики, отпустили бороды и сидим дома, уткнув колени под мышки. Справедливо ли это, достойно ли нас? Среди нас есть члены партии, больше половины — фронтовики, били проклятого фашиста. Неужели силы наши иссякли и мы больше не способны приносить пользу народу? Я прошу вас ответить, братья!
Тогда-то и начался долгий, страстный разговор, в итоге которого была создана знаменитая «бригада аксакалов», возглавляемая Усто Темирбеком. Почти пятьсот гектаров кукурузы, — если уж падать, так с высокого верблюда! — засеянные бригадой на пустовавших землях Чукур-Сая, вскоре и послужили тем примером, на отсутствие которого жаловался молодой председатель. Но когда сделано было так много хорошего и когда все начали верить в Мутала, подвел Кок-Булак. Хорошо, что Мутал оказался таким находчивым — не растерялся, вывернулся было. Но тут произошло несчастье с Шарофат, пострадали люди… Да, нелегко все в этой жизни!..
…Занятый такими мыслями, Усто не заметил, как подошел к дому Валиджана, открыл калитку. Мать Валиджана в глубине двора доила корову, а на супе под негустыми лозами винограда сидела мать Шарофат, худенькая, узкоплечая старушка в темном платье. Глянув на входящего Усто, она не ответила на приветствие, а уткнула голову в колени, сжалась еще больше. Спина и плечи стали вздрагивать. Столько материнской скорби было В ее согбенной фигуре, что слезы навернулись на глаза старика.
Но Усто живо взял себя в руки. Поздоровавшись, он пересказал женщинам то, что говорил давеча Муминов: за жизнь Шарофат борются лучшие доктора, они надеются на благополучный исход. Аллах милостив!.. Постепенно разговорились; чтобы немного развлечь обеих женщин, Усто начал рассказывать старинные были, знатоком которых считался по праву, вспомнил случаи из фронтового прошлого, когда спасали даже безнадежных. Незаметно завел речь о том, как дела в семье, кто где. Мать Валиджана словно только этого и ждала. Она всхлипнула и заплакала навзрыд, прижимая к лицу платок.
— Не знаю, где сын, — утирая слезы, проговорила она. — Похоже, опять пошел туда…
— Куда? — не понял Усто.
— Дружки завелись у него. Пьяный приходит на рассвете. Люди поговаривают, будто за кладбищем видели его несколько раз. Что ему делать там, на кладбище? Не знаю, что и думать, уважаемый Усто.
Направляясь сюда, Усто ожидал чего угодно, только не этого. Неужели Валиджан, который с малых лет интересовался техникой, всегда был живым, смышленым парнем, дошел до такого состояния?
Он еще посидел немного, выпил наскоро чаю, кое-как успокоил женщин и встал. Мать Валиджана проводила его до калитки:
— Только на вас и надежда, дорогой Усто. Если вы его не побраните да не наставите на путь, никто больше не поможет.
— Не тревожьтесь, сестрица. Только бы Шарофат бог от смерти уберег, а живому все по силам.
Теперь уже совсем стемнело, на улицах, покрытых пылью, теплой и мягкой, точно мука, было безлюдно. Лишь издали, от клуба, доносились говор, смех и музыка.
Пройдя немного в направлении клуба, Усто свернул влево; улица выводила к холму на восточной окраине кишлака; у подножия холма раскинулось большое старинное кладбище, называемое Муким-Ата.
Улица пролегала через лощину, за ней, поднимаясь на холм, начиналась шоссейная дорога; по краям, за дувалами, — сады. Усто на минуту задержался у развилки, откуда дорога сворачивала к кладбищу. Далеко за горизонтом, не поднимаясь выше макушек тополей, блистал в небе срезанный диск месяца, будто кусочек льда. Сады и древние карагачи, окружающие кладбище, окутала синеватая дымка. Само кладбище сверху казалось входом в гигантскую таинственную пещеру.
Не впервые приходил он сюда ночью, но никогда все вокруг не казалось таким жутким. «Тут как взглянешь — помутится в голове и не у такого парня, как Валиджан!» — подумалось ему.
У входа на кладбище возвышались два древних тутовых дерева. У каждого из них в стволе зияло громадное дупло — такое, что человека три поместятся. И все-таки оба дерева каждую весну покрывались свежей листвой, а ягоды на них были удивительно крупные, золотистые, сочные.
Сторожем при кладбище служил дряхлый старик, одинокий, набожный; здесь он и жил. Сейчас Усто разглядел его под деревом; старик повесил тусклый фонарь в дупло и, сидя на корточках, перебирал четки. Оба старика давно знали друг друга. Обычно Усто выказывал знаки почтения этому бездетному немощному человеку, и тот ценил его внимание. Сторож плохо видел, но сразу признал Усто по голосу, когда тот поздоровался.
