class="p1">Притворяя дверь, я обернулась. Месье Дюма сидел всё так же, сцепив на столе пальцы. Он смотрел мне вслед.
* * *
Было воскресенье. Я проснулась рано и, наскоро проглотив тартинку с паштетом, собралась в библиотеку, когда услышала, что Роже, наш коридорный, постучал в Тасины двери:
— Мадемуазель, к телефону...
Звонил Андрей. Только что вернулся из Америки. Тася понеслась в торгпредство.
Потом Тася стала собирать свои документы, и они с Андреем отправились на улицу Гренель, в советское консульство. Там Тасе дали листки с напечатанными вопросами, и на каждый вопрос надо было написать ответ, а кроме ответов надо было еще написать Тасину биографию, и мы с Тасей долго сидели и думали, как ее писать.
Пришел Андрей.
— Здравствуйте. Он протянул мне руку. — Андрей.
— Здравствуйте, — ответила я, несколько смущенная.
Тася поставила чайник на спиртовку.
— Маринка, неси свою чашку. И вилку захвати, и тарелочки.
— Вот это разговор, — обрадовался Андрей. — И рюмки несите. Будем ужинать. — Он достал из портфеля бутылку шери-бренди и фруктовый пирог.
Я стояла, прислонясь спиной к стене, и смотрела на Андрея, с непонятным волнением вслушиваясь в его речь. Московская, непривычная. Когда он замолкал, я нетерпеливо ждала, когда он заговорит опять. И не хотела я, чтобы мне нравилась его речь, но это было сильнее меня.
— Ну что ж, выпьем! — сказал Андрей. Он вынул из кармана складной ножик, ногтем подцепил штопор, не спеша вытащил пробку, налил нам с Тасей и себе.
— Через неделю уже этот липкий квас пить не буду.
— А что будете? — спросила я.
— Водку, Марина.
Тася бросила на Андрея взгляд — нежный, тревожный.
— Ничего, ничего, Тасюша. Пока ты тут будешь с экзаменами разделываться, в Москве и документы оформят, — сказал Андрей. — Недели пробегут — и не заметишь. Да, кстати, биографию написала?
— Да вот, — Тася взяла с камина густо исписанные листки. — Посмотри, пожалуйста.
Андрей положил их на стол и стал читать.
Мы с Тасей стали перед столом, как на экзамене, и с волнением следили за Андреем: что он скажет? Мы старались ничего не забыть — и улицу, где Тася жила в детстве, и на какой улице была гимназия, и как училась — всё, всё. Пробежав глазами две-три странички, Андрей хмыкнул:
— Дай-ка бумагу, Тасюша!
Андрей вынул ручку с минуту подумал и, придвинувшись к столу, написал всю Тасину жизнь на одной страничке.
— А почему вам нельзя ехать вместе? — спросила я.
— Как ты не понимаешь? — вскинулась Тася. — Нужно же подданство! Советское гражданство! — поправилась она.
— Кстати, девочки, паспорта-то ваши румынские не перерегистрированные — теперь уже не паспорта, — сказал Андрей. — Повисли вы между небом и землей. Бесподданные. Вы знаете, что такое «бесподданный»? Это штука страшная.
— Во Франции это не считается, — сказала я упрямо. — Даже замуж можно. Французы не будут биографию у человека спрашивать. Верно, Тася?
Я повернулась к Тасе и увидела суровые, запрещающие глаза.
— Замолчи, Маринка! Замолчи, говорю! — Тася вся залилась краской.
Но я закусила удила:
— А то нет? Никогда в жизни мне не пришлось бы писать биографию по требованию французов!
— Почему? — спросил Андрей спокойно, и это спокойствие меня особенно обидело.
— Потому что это унизительно!
— Гм... Унизительно, говорите... во Франции не требуют... То-то нечисти всякой слетелось сюда!
Тася молча покусывала губы. Мне было досадно, что я испортила Тасе и Андрею их праздник. Мне было стыдно.
— Пойду спать, — сказала я. — Мне завтра рано надо в Сент-Женевьев.
Я потушила на столе лампу, распахнула окно и села на кровать. Потом лежала и глядела в черную стену, пытаясь разобраться в хаосе противоречивых мыслей и чувств, нахлынувших на меня, пока не поняла, что это — безнадежное дело. Может быть, потом когда-нибудь... Потом я услышала, как открылась Тасина дверь и они с Андреем, тихо ступая, прошли по коридору, и скоро Тася вернулась и тихонько притворила свои двери, а потом я уснула.
На другой день Тася пошла с Андреем на улицу Гренель, в советское консульство.
— Знаешь, — сказала она мне вечером, — оказывается, не так-то легко получить советское гражданство.
— У тебя не приняли документы?
— Приняли.
— Ну так хорошо же?
— Неизвестно. В Москве решать будут, смотреть, какой я еще человек.
Проводили в Москву Андрея. Стала готовиться к отъезду и Тася. Экзамены сдавала кое-как, больше бегала по магазинам. Писала длинные письма Андрею. Из Москвы приходили коротенькие, торопливо исписанные листки: «Скоро... очень скоро... люблю... до конца...»
Вечерами, когда я возвращалась из Сент-Женевьев, Тася бывала уже дома. Сидит у себя, пишет Андрею, перечитывает его письма. И только когда ей становилось невмоготу, появлялась у меня, усаживалась с ногами в кресло и начинала разговор об Андрее. Я откладывала учебники, закрывала тетради и слушала про Москву, про Ленинскую библиотеку, что на Знаменке. Странно и непривычно звучало для меня это слово — Знаменка, и я старалась представить себе, как это Андрей ездит на эту Знаменку, в библиотеку Ленина, которая «немножко побольше твоей Национальной». Но неизменно Андрей выходил у меня из метро «Пале-Ройяль», шел на улицу Ришелье и входил в подъезд Национальной библиотеки...
Как и следовало ожидать, я с треском провалила экзамен по органической химии. Когда я вышла из аудитории, было одиннадцать часов. В высокие старинные окна врывалось солнце. В коридоре было шумно и накурено и гудели голоса. Студенты сидели на скамьях с конспектами, со шпаргалками на коленях, лихорадочно листали учебники, стояли группами посреди коридора, ходили взад и вперед. Кто уже сдал, кто еще мучился. Открывались и закрывались двери аудиторий... Мимо... мимо... мимо... Уйти, пока Рене и Жозефин еще там.
Нестерпимо яркое солнце заливало Бульмиш. Толпы студентов сновали по бульвару вверх и вниз; шли, как обычно, пестрыми стайками, веселые, шумные, по двое, по трое, толпами. Всё было как всегда, а мне казалось, что всё иначе, по-новому.
Я не помню, как
