Они спускаются по лестнице, а Воробьев глядит им вслед, — у него такое ощущение, будто он прикоснулся к чему-то очень хорошему.
Он возвращается на место немного успокоенным.
Смотрит с любопытством, но без увлечения. Пасовки, перебежки, удары... игра у ворот динамовцев... игра у ворот «Зенита»... Три игрока упали, мяч у четвертого, защитник выбивает из-под ноги противника мяч и отправляет его подальше от своих ворот... Ну чего тут так кричать? Красные майки бегут на свою половину поля, мяч у ворот «Зенита», на трибунах стон и крик, даже Груня тихонько вскрикивает... Голубой бьет в верхний угол ворот, вратарь совершает почти немыслимый прыжок, берет мяч и падает вместе с ним...
— А-а-а! — кричат на трибунах. Сто тысяч людей рукоплещут.
Воробьев хлопает и говорит, покачивая головой:
— Да, это прыжок... Здорово он!
Борьба продолжается в нарастающем темпе. Юркий игрок в голубой майке с семеркой на спине не отпускает мяч и не дает играть красной защите. Трибуны неистовствуют. Воробьеву интересно, как это он умудряется всех перехитрить, всех обвести. А вокруг стоит крик, многие вскакивают. Вратарь танцует на полусогнутых ногах, мяч перехватили у голубой семерки, несколько игроков сбились в кучу, кто-то кого-то толкнул или ударил, свисток судьи...
Судья назначает штрафной удар в ворота «Зенита». На трибунах начинается буря.
Гусаков вставляет два пальца в рот, пронзительно свистит, потом кричит во всю мощь своего голоса:
— Судью до-лой! Судью до-лой!
Его выкрик подхватывают Витя Пакулин, Кешка и другие цеховые пареньки, сидящие в ряд, — впрочем, они уже не сидят, они вскочили, яростно стучат ногами и кричат так, что их лица побагровели от натуги.
Воробьев посмеивается, но и его немного тревожит этот штрафной удар.
Судья не обращает ни малейшего внимания на шум. Динамовец бьет, вратарь «Зенита» снова в прекрасном броске перехватывает мяч, трибуны бурно рукоплещут, а игра продолжается своим чередом.
Красные майки переводят игру к воротам динамовцев, один игрок как будто бы собирается передать мяч другому — и вдруг сильно и точно издалека посылает мяч в ворога.
— Молодец! — выкрикивает Воробьев и хлопает в ладоши.
Он ликует вместе со всеми, когда на стороне ленинградской команды поворачивается круглый щиток и единица заменяется цифрой 2.
А борьба завязалась вновь, голубые торопятся сквитать счет — до конца игры осталось одиннадцать минут.
Воробьев крякает от досады, когда игра снова перекидывается к воротам «Зенита». Он свистит, когда защитник, неумело отбив мяч, посылает его под ноги динамовцу. Потом замирает вместе со всеми, потому что напряженная борьба за мяч идет в опасной близости от ворот.
Удар!
Вратарь прыгает за мячом, но сила удара такова, что ему не удается удержать мяч, и тот влетает в ворота. Трибуны ахают и скорбно замолкают.
Счет —2:2.
До конца игры осталось восемь с половиной минут. Теперь Воробьев целиком захвачен азартом борьбы. Темп игры нарастает. Обе команды стремятся уйти от ничьей. С трибун несутся выкрики:
— Давай, Коля, жми! А ну, ребята, не плошай!
Игра у ворот «Динамо», нападающие подбираются все ближе... вот мяч у красного...
— Бей! — кричит Воробьев.
Нет, не использовал возможности, замешкался... мяч отбит к центру поля... голубые стремительно бегут туда и ведут мяч на другую половину...
Трибуны стонут.
Бьет гонг — до конца игры осталось пять минут.
И под звуки гонга голубая семерка делает неожиданный точный удар в верхний угол ворот — вратарь бросается в воздух, но даже этот искусный бросок не спасает положения.
Мяч в сетке.
Счет — 2:3.
На трибунах, уже не стонут, а трагически молчат. Теперь динамовцы не торопятся, часто отправляют мяч за боковую черту и медлят выбрасывать его.
— Эй ты, пошевеливайся, тепа! — кричит Кешка.
— Время тянут, дьяволы! — стонет Гусаков и, приставив ладони ко рту, кричит: — Ребята, не сдавай!
Красные яростно атакуют, но голубые опять отправляют мяч за черту, и, как ни спешат подать мяч дежурящие у края поля мальчишки, до конца игры осталось полторы минуты.
Судья уже следит за секундомером.
Мяч с силой пущен в ворота «Динамо», но ударяется о штангу и отскакивает обратно, на трибунах рев досады, мяч ушел на середину поля — осталось двадцать девять секунд, — красные превосходно обходят голубых и уверенно ведут атаку на ворота.
— Бей! Бей! — вместе со всеми кричит Воробьев. Вот мяч у красного, тот уже отвел ногу для удара. Свисток судьи. Конец.
Общий вздох. Звуки марша, воспринимаемые как позывные всеми болельщиками страны, заглушают воркотню знатоков, осуждающих и судью, и свою любимую команду, и тренера.
— Значит, мы проиграли, дядя Яша? — недоуменно бормочет Галочка.
— А все-таки это здорово увлекательно, все на свете забываешь! — говорит Воробьев, поднимаясь вместе с семьей на верхнюю террасу.
Тенью проходит воспоминание о чем-то неприятном, волновавшем его до того, как он окунулся в этот своеобразный, всепоглощающий мир спортивных страстей. Ах да, критика Диденко!.. Но теперь Воробьев чувствует себя настолько освеженным, что происшедшее утром уже не кажется таким обидным. Подумаешь, недотрога! Три месяца ходил в опекаемых новичках — видно, хватит? Сколько раз тот же Диденко учил меня на ошибках других... почему бы теперь не поучить других на ошибках Воробьева?..
— Яков Андреич! Воробьев! — кричит кто-то, пробиваясь к нему сквозь толпу.
Это Диденко. Лоб его влажен, глаза горят. Он со всем пылом переживал игру, и сейчас ему необходимо высказаться. Проигрыш «Зенита» задел его, по активности натуры он не просто огорчается, а ищет действия.
— Надо подкрутить профсоюзы и комитет по делам физкультуры! — говорит он. — Неужто нельзя найти новых игроков и кое-кого заменить?!
Воробьев молчит. Что-то мешает ему говорить с Диденко так же охотно, с открытой душой, как говорил прежде. Но Диденко, не обращая внимания на его нахмуренный вид, подхватывает Воробьева под руку и вместе с ним подходит к Груне, остановившейся в сторонке рядом со стариками:
— О-о, и старая гвардия тут! Что, отцы, всыпали нашим?.. Ну, пойдемте выпьем чего-нибудь, пока толпа схлынет. Горло пересохло, аж дерет.
— Кричали небось? — с лаской замечает Ефим Кузьмич.
— А то нет! Покричишь, когда такое творится.
По пути они прихватывают Немировых и Саганского с женой. Клава неохотно идет за мужем, она расстроена проигрышем, и ведь последняя атака так хорошо развивалась, кто знает, если бы еще двадцать секунд...
Посмеиваясь, Григорий Петрович командует в передвижном ресторанчике, сдвигая столики и заказывая кому пиво, кому лимонад, кому мороженое.
С моря тянет прохладой, надвигаются сумерки, но здесь, на высоте, еще светло, и от закатного нежного света все вокруг еще красивей, чем днем, и особенно приятно сидеть дружеским кружком за сдвинутыми столиками, на ветерке, несущем запахи моря и цветов.
А болельщики все не унимаются. Гусаков уверяет Клаву, что штрафной был неправильно назначен, он прекрасно видел...
Ефиму Кузьмичу надоела воркотня приятеля:
— Ну что ты привязался, Иван Иванович? Вот уж истинно — гусак! Шипишь и шипишь! Кто играет, тот и проигрывает, что ж делать? Чем придираться со стороны, вспомни, великий городошник, как ты сам три раза подряд продул в рюхи этому… ну, как его? Вот память-то! Ну, верзила такой, еще в кузнице работал... Ануфриев, вспомнил! Как ты вызвал его на смертный бой да и продул три подряд, а?
— Я?!
— Ты, конечно, а кто же?
— Я продул Ануфриеву? — притворно удивляется Гусаков. — Да когда это было?
— А как раз перед самой войной. Перед первой мировой, империалистической, вот когда!
Клава хохочет и сквозь смех тихонько повторяет:
— Перед первой... империалистической... ох, не могу!
Всем становится весело, проигрыш «Зенита» забывается. Кто-то замечает Воловика с Асей и Полозова с Аней Карцевой, прогуливающихся по нижней террасе. Их окликают, подзывают.
— Кто выиграл? — безмятежно спрашивает Воловик. Тут только все замечают, что у этой четверки и волосы мокрые и купальные костюмы в руках.
— Мы были на пляже, а потом зашли стадион поглядеть, — спокойно объясняет Полозов.
Стулья сдвигают еще ближе.
— Не знаете, кто выиграл, и не знайте, я вам докладывать не обязан! — шутливо говорит Диденко. — Но вот пусть Григорий Петрович скажет, разве допустимо, чтобы начальники цехов женились, не докладывая начальству? И замотали свадьбу?!
— Ничего, не отвертится! Алексей Алексеевич, раскошеливайся!—обрадованно кричит Гусаков и выразительно сигналит буфетчице.
Буфетчица подает бутылки и рюмки. Ставит на стол тарелки с бутербродами.
