С недавно прибывшим в полк прапорщиком Перескоковым у Василия установились хорошие отношения. Из разговоров с ним Василий узнал, что взводный настроен против войны, и это привело их к более тесному сближению. Но вот уже несколько дней, как прапорщик не появлялся в полку. Пошли слухи, что Перескоков арестован и будто бы сидит в харьковской тюрьме, Василия очень насторожила встреча с незнакомцем.
В казармах начали появляться листовки. В них разоблачались виновники войны, они призывали солдат превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Начальство было взбешено. Усилили караулы и запретили отпуска в город. Но большевистские листовки продолжали находить в казармах и в цехах обозостроительного завода в городе.
В Чугуеве и застала Обласова весть о свержении царизма. Первым принес ее молодой солдат родом из Бийска Кондратий Ломов, ездивший с казенным пакетом в Харьков. Пулей влетел он в казарму и радостно выкрикнул:
— Братцы! Царя убрали! Ура! — и подбросил шапку вверх.
Ломова обступили солдаты. Подошел и Василий. Кондратий рассказывал:
— Как только стал подъезжать к Харькову, вижу — народ бежит к центру города. Спрашиваю: по какому случаю шум? Отвечают: царя сбросили, Николашку. Власть теперь народная будет. Подъезжаю, значит, к штабу. Там суета, офицерики бегают из комнаты в комнату, а начальник штаба, к которому я зашел с пакетом, сидит как индюк. Взял бумажку, расписался на конверте и махнул на меня рукой — иди! А в городе что творится! Шум, крики, песни. Люди обнимаются друг с другом, на лопотинах красные банты.
— Молодчина, Ломов. Хорошую весточку принес. Теперь, может, и мы свои серые лопотины сбросим. — Василий с радостной улыбкой посмотрел на своих товарищей.
— Качай сибирскую лопотину, — выкрикнул один из солдат, и Кондратий раза три взлетел в воздух.
— К чертям войну! Надоело вшей кормить. Айда, ребята, на митинг.
Солдаты шумно вывалились из казарм на двор, где по утрам обычно проводили занятия по строевой службе. Там уже собрались из других рот. Митинг открыл какой-то военный, прибывший из Харькова. Поздравил солдат со свержением царизма и тут же добавил:
— Товарищи солдаты! Надо держать нам тесную связь с рабочими Чугуева и Харькова. Буржуазия и контрреволюционное офицерство будут еще цепляться за власть. Предстоит нелегкая борьба. И когда настанет время, мы повернем свои штыки против тех, кто послал нас в немецкие окопы. А это время недалеко!
Многоголосое солдатское «ура» огласило двор казармы.
После митинга от Чугуевского полка избрали комитет, в который вошли солдаты из соседней роты, Обласов и двое офицеров.
Летом 1917 года полк был приписан к авангардным частям генерала Корнилова и вместе с ними прибыл под Петроград.
Прохор очнулся в немецком блиндаже. Ощупал голову, на которой была марлевая повязка, и огляделся. Рядом с ним на полу лежали раненые. Кто просил воды, кто бредил; в полумраке блиндажа наряду с русской, украинской речью слышалась немецкая.
Рана на голове Прохора оказалась неопасной, и на следующий день он с группой военнопленных был направлен к железнодорожной станции. Там пленных загнали в теплушки, и через день перед Прохором, сидевшим у небольшого зарешеченного окна, замелькали незнакомые постройки, полустанки, небольшие хутора, города и села. Поезд с каждым днем удалялся от фронта в глубь юго-западной Германии.
Город Аугсбург.
Короткая команда на немецком языке, и колонна военнопленных рано утром, когда город еще спал, двинулась к окраине — заводу, стоявшему на правом берегу реки Лех.
Длинные низкие бараки, окруженные колючей проволокой, сторожевыми башенками.
Опустившись вяло на нары, Прохор с наслаждением вытянул усталые ноги.
Начались утомительные, однообразные дни. По сигналу военнопленные до рассвета поднимались с нар. Чашка бурого кофе с ломтиком хлеба, проверка, и сопровождаемые часовым и лаем собак шли на работу. Рыли котлованы для будущих цехов, разгружали вагоны, перетаскивали тавровые балки к месту строительства. В короткий перерыв на обед — миска баланды, в которой плавали редкие кусочки зеленой капусты, десятиминутный отдых, и снова работа.
От тяжелой работы и плохого питания Прохор ослабел. Однажды, толкая тачку по крутонаклонной доске из котлована, он скатился вниз вместе с тачкой. К лежавшему в изнеможении Черепанову подбежал надзиратель и, ругаясь, пнул его.
— Руссише швайн!
Шатаясь, Прохор начал подниматься, но от нового пинка опять повалился на землю. До барака ему помогли добраться товарищи. Вечером поднялась температура, и утром его унесли на носилках в соседний барак, где. была расположена лагерная больница. Заведовал ею немец. Осмотрев больного, он распорядился отнести его в палату. На следующий день вновь подошел к Прохору. Ощупал пульс, присел на кровать.
— Дер криг ист шлехт! — сказал он, покачивая головой.
Прохор в недоумении перевел глаза на стоявшего возле кровати санитара из русских военнопленных, который понимал немецкий язык.
— Он говорит, что война — это плохо.
Прохор вновь стал прислушиваться к незнакомой речи.
— Дер фриден ист гут.
— Он говорит, что мир — это хорошо.
— Эс гипт айнен гутен дойчен, эс гипт айнен гутен руссен.
— Доктор сказал, что есть хорошие немцы, есть и хорошие русские. А тот, что пинал тебя сапогом в карьере, сволочной человечишка, — добавил от себя санитар и передал Прохору лекарство.
Доктор поднялся с койки и направился к следующему больному. Санитар последовал за ним. Провожая их глазами, Прохор подумал: «А правильно, пожалуй, доктор говорит, что есть хорошие люди как среди русских, так и среди немцев. Кому нужна война? А мне она и подавно осточертела. Только бы поправиться».
Недели через две Прохора выписали из больницы. По-прежнему пошли тяжелые дни лагерной жизни, изредка его навещал санитар, с которым подружился еще в больнице. Был он из Омской губернии, до войны работал у немца-колониста, там и выучил немецкий язык.
Как-то во время одной из встреч Прохор заметил:
— А хорошо бы и мне научиться говорить по-немецки.
Ученик оказался способным, и через некоторое время Черепанов почти свободно владел немецкой разговорной речью.
— Все-таки зачем тебе надо знать немецкий язык? — спросил его однажды сибиряк.
«Сказать или не сказать?» Мысль о побеге давно сидела в голове Прохора, и он решил поделиться ею с новым другом.
Выслушав Прохора, тот безнадежно махнул рукой:
— Гиблое дело. Французы уже пытались бежать из лагеря. Но на третий день их обнаружил патруль в районе Гюнцбурга, через который они держали путь во Францию. Они не знали, что тот район населен особенно густо и там много военных. В этом их первая ошибка. Вторая заключалась в том, что группу легче обнаружить, чем одного. Так и получилось с ними. Третья — никто из французов не знал немецкого языка, и при первой же встрече с крестьянами они навлекли на себя подозрение. А чем все это кончилось, тебе известно, — закончил санитар.
Да, Прохор знал о горькой судьбе беглецов: двое из них, не выдержав пытки в «столбе», покончили жизнь самоубийством. Не раз проходил он мимо этого сооружения, стоявшего в конце лагеря рядом с вольером, где жили овчарки. Напоминало оно приземистый, пустотелый столб из бетона, в котором заключенный не мог ни сидеть, ни стоять и находился в полусогнутом положении. В определенное время железная дверца столба открывалась и человек вываливался на землю.
— Если поймают, то вернут сюда же и столба не миновать, — говорил Прохор сибиряку.
Выбрав удобный момент во время разгрузки кирпича на станции, Черепанов вскочил на проходящий состав с углем и забился в угол вагона.
До Боденского озера он добрался благополучно. Оказавшись на берегу, вздохнул с облегчением. Рядом Швейцария и желанная свобода. Этот путь ему помог наметить сибиряк. Вспомнилось его напутствие.
— Не забудь, что берега Боденского озера, по рассказам немцев, усиленно охраняются. Дело в том, что близость границы со Швейцарией используют контрабандисты, наплыв которых немалый. Так что будь осторожен.
Спрятавшись в прибрежном кустарнике, Черепанов стал наблюдать из укрытия за берегом. «Лодок нет. Как переправиться? Противоположного берега не видно. Вплавь? Не выдержать. Если идти через Альпы, там усиленная пограничная охрана, не проскочишь. Везде кордоны». Прохор продолжал наблюдение.
Недалеко от берега прошла моторная лодка с военными. Повернула обратно, и до слуха беглеца донесся рокот ее мотора.
«Патруль на озере», — пронеслось в голове. Заслышав шаги, припал к земле. «На берегу тоже, — заметив двух немецких солдат, шагавших вдоль берега, продолжал размышлять он. — Что же делать? Дождаться ночи и перебраться выше — едва ли будет толк. Подожду вечера», — решил он.
