Юрий Рытхэу - Путешествие в молодость, или Время красной морошки

— От берега уже отчалила байдара, — сказала она. — Тебе большое спасибо. Вон там, — кивнула она на нары, — твоя доля…

Я проводил Атук-Аллу, помог ей сойти на играющую на волнах у борта шхуны кожаную байдару и вернулся в свой твиндек.

На деревянных нарах лежала красочная пачка американского армейского табака.

Да, табак в те годы был в большой цене, и это был настоящий мужской подарок.

За покрытой лужами посадочной полосой, на мысу, где ранее стояла яранга Пакайки, медленно вращался радиолокатор. За ним белели барашки бушующего залива Лаврентия.

Ветер был с холодным косым дождем, с такими огромными каплями, что они казались градинами и больно секли лицо.

Я шел по берегу, направляясь на мыс, в ту точку, где старый Пакайка когда-то возносил молитвы морским богам, выпрашивая у них хорошую погоду, обилие зверя и всяческую благосклонность. Летом сорокового года, будучи в пионерском лагере, я видел покрытые лоснящейся сажей амулеты, прикрепленные к задней стене яранги, почти сливающиеся своим темным цветом со старой моржовой кожей.

Внук Пакайки Боря Плакин заканчивал Ленинградский педагогический институт имени Герцена, а мать Бори работала в местной больнице.

Кончилась та жизнь, невозвратно ушла в прошлое, и Боря уже вернется в другое время, далеко ушедшее от времени его предков.

Мои мысли невольно обращались к Улаку, и я начинал чувствовать боль в сердце, тоску и растерянность: каково мне будет в родном селении, в разоренном гнезде, казавшемся таким незыблемым, вечным? Отчим сидит в тюрьме, дядя Кмоль умер, а тетя последовала за старшим сыном, переселившимся в другое место, сестренка вышла замуж и тоже уехала… Младший брат погиб, взорвавшись вместе с катером, груженным бензином. Бензин-то был в бочках, а спирт, который они купили — в трехлитровой стеклянной байке. Во время вечернего пиршества кто-то бросил на палубу непогашенную папиросу…

Никогда не думал, что жизнь может так жестоко, так неприкрыто, безжалостна преподнести мне одну за другой тяжкие горести. Такое впечатление, что та прошлая жизнь, о встрече с которой я мечтал в каменных ущельях большого города, рухнула и одночасье, похоронив под своими обломками даже те немногие годы безоблачного детства, сохранившиеся в моей памяти.

Вот уже несколько дней дул сырой, свирепый северо-восточный ветер-кэральгин, неся с дальнего конца залива наполненные студеной влагой низкие, лохматые тучи. Под ногами хлюпала отсыревшая тундра. На рейде стоял пароход-снабженец, и несколько вельботов с окрестных селений сновали от него к берегу, перевозя ящики, мешки, тюки с новыми товарами, продуктами.

Приезжие грузчики жили на берегу, в палатках, поставленных прямо на сырой гальке. По вечерам они зажигали костры, варили моржовое мясо и пили красное полусладкое шампанское, ящики которого, снятые с парохода, громоздились тут же.

Уназикские эскимосы, разгоряченные необыкновенным игристым напитком, пели песни, подыгрывая себе вместо бубнов пустыми жестянками.

Кормчий Нанухтак объяснил мне значение некоторых песен:

— Вот эта про перевыполнение плана, а та — о штукатурных работах на старой школе. Теперь требуют современность, вот мы и стараемся.

Правду сказать, мелодии были старые, испытанные, сочиненные столетия назад, а слова действительно новые.

Меня поместили в старом культбазовском доме. Это был добротный сруб, разделенный на комнаты-квартиры. В каждой стояла печка-плита, и она спасала меня от всепроникающей сырости. Я с утра топил ее, грел чайник и зазывал к себе словоохотливого Кикиру, парня родом из знакомого мне ближнего к райцентру селения Янранай. Он приносил бутылку красного шампанского и с порога начинал жаловаться, какой это слабый напиток, не идущий ни в какое сравнение с огненным спиртом.

У Кикиру были необычные для чукчи мелко вьющиеся волосы, толстые губы и очень темный цвет лица. Он не скрывал, что в родстве с американскими неграми, которые топили жир из моржа неподалеку от Янраная лет двадцать тому назад.

— Может, у меня в родственниках сам Поль Робсон, — с улыбкой говорил Кикиру, целясь горлышком бутылки в дверь.

В серьезные минуты нашей беседы он, однако, с горечью рассказывал мне, как хищнически бьет моржа Приморский зверокомбинат.

— Ты знаешь, что такое хоровина? — спрашивал он меня. — Да нет, не то, что ты подумал, хотя лучше так назвать это… Хоровина — моржовая кожа со слоем жира. Так вот, комбинату ничего кроме хоровины не надо. Бьют моржей даже из трофейных японских пулеметов. Мясо бросают! На лежбища невозможно смотреть — тысячи ободранных туш! Ты же знаешь, для нас моржовое лежбище — священное место. Когда мы забиваем зверя, мы чистим и даже моем гальку, чтобы не оставалось ничего такого, что может напугать моржей в следующий год. Ты бы написал куда надо. Сочинил фельетон или роман!

Однажды Кикиру прибежал ко мне в неурочный час и объявил:

— Прилетел самый главный человек из Магадана! С ним — полный самолет всяких начальников!

На самолете уже известного Гаевского сквозь ветер и низкие облака в Лаврентия прорвался председатель Магаданского областного Совета Павел Афанасьевич Яковлев, а «всякие начальники» — это заведующие отделами, журналисты. Один из областного радио, а другой — из газеты «Магаданская правда».

Районное начальство не очень обременяло меня своим вниманием, и я был весьма удивлен, когда один на работников исполкома постучался в дверь моего обиталища и пригласил меня в длинный деревянный дом, где помещались все учреждения Чукотского района.

В кабинете председателя, меблированном точно так, как тысячи кабинетов районных председателей по всей нашей огромной стране, начиная отсюда, с берегов залива Лаврентия и кончая таким же кабинетом где-нибудь в Калининградской области, за продолговатым столом, приставленным к председательскому, сидело несколько мужчин и одна полная, миловидная женщина. Навстречу мне поднялся рослый человек с округлым лицом и странноватым взглядом чуть косивших глаз. Редкие светлые волосы убегали назад от высокого чистого лба.

— Ну, здравствуйте, — с улыбкой произнес он.

Я сразу догадался, что это и есть председатель Магаданского областного Совета.

— В Магадане, — продолжал председатель, — вы, так сказать, проигнорировали Советскую власть, посетив только обком партии…

За дружелюбным тоном угадывалась укоризна, но откуда я в те годы знал всю субординацию, весь этикет, правила поведения в областных и районных центрах, да и отношение к собственной персоне, прямо скажу, не было уж таким, чтобы считать свой визит каким-то знаком внимания.

В кабинете, видимо, шло деловое совещание. Председатель, как в дальнейшем выяснилось, намеревался посетить самые отдаленные села, а местные товарищи упорно навязывали ему совсем другие.

— Как же не побывать в колхозе имени Ленина? — уговаривал местный председатель Валютин. — У них большие достижения и большие планы: заменить кочевую ярангу передвижным домиком на полозьях. Хотим произвести настоящую революцию в тундровом быте — освободить оленевода от древней, дымной яранги, как символа прошлого…

Валютин внешне больше походил на университетского профессора, высокий, тонкий, тщательно и даже элегантно для залива Лаврентия одетый.

— Погодите, погодите, — спокойно возразил Яковлев, — Достижения — это воздух социализма, наше обычное дело. Во всяком случае, так и должно быть. А обращать внимание надо на то, что мешает идти дальше… Какое селение вы советуете посетить?

Вопрос был обращен ко мне, и я, правду сказать, не был готов ответить сразу.

— Он, конечно, скажет, что надо ехать в Улак, — улыбнулся Валютин.

После долгих и далеко не радостных размышлений я уже склонялся к тому, чтобы все же побывать в Улаке, что бы меня там ни ожидало… И неплохо бы в компании большого начальства, которому, естественно, будет предоставлен транспорт. Возможно, даже и вертолет.

Но тут я сказал:

— А почему бы не поехать в Нунэкмун? Он же тут, рядом — плыть не больше часу… Тем более, как я слышал, в райисполкоме есть своей вельбот.

— Это правда? — Яковлев повернулся, к Валютину. — У вас есть вельбот?

— Вельбот-то у нас есть, — замялся Валютин, — Но некому управлять… Капитан в отпуске.

— Как же так? — удивился Яковлев. — В самую навигацию капитан в отпуске?.. А что вельбот — это большое судно?

— Какое большое судно? — усмехнулся я, не ведая того, что навлекаю на себя, — даже школьники прекрасно управляют им. У нас в школе, в Улаке, был свой вельбот, и мы плавали даже в Нуукэн и Кэнискун…

— Ну вот, — спокойно сказал Яковлев, — вы и поведете вельбот в Нунэкмун. А моторист у вас есть?