— В «чистую» какая выручка?
Но тут зашевелилась вторая скамья. Молодой горластый мужик сам себе слово дал:
— Это все ни к чему, граждане. А вот почему у нас и полсела еще паев не внесли и не вступили? Кто в этом виноват?
Но его перебил старик сосед. И как только он встал, по залу легкий смешок прокатился.
— Граждане мужики и кои бабы! Я давно в одну точку бью…
— Фисташки, что ль?
— Смеху тут никакого совсем нет. Вы только в голову возьмите: куда «они» девались?
От раскатистого хохота старик стал сердитее.
— Ведь их, граждане мужики, восемь тысяч. Шутка это!
— Шесть-то продали!.. — крикнули ему.
— Знаем, что продали, а две где?
С этого и началось. Больше других орал Ефрем, председатель собрания:
— Стойте, дьяволы… Целые полгода о фисташках свист поднимают, а какой из этого толк?..
Но не слушали Ефрема, кричали ревизионной комиссии:
— Сколько их заприходовано?
— Шесть тысяч.
— Закуплено после сколько?
— Две.
— Где же они, довезли их?
— Довезли.
— Ну, и слава богу.
Со второй скамьи опять старик поднялся.
— Слава, да не богу, да-а.
— Кому же?
— Ткнитесь-ка носом-то в накладные, увидите — кому…
Степка, стоявший все время в сторонке на сцене, метнулся к залу.
— Зря, граждане, про фисташки колгота идет. Уплачено за них, и получены все восемь тысяч сполна.
— Получено — это мы знаем, а вот сколько раз уплачено?
Фомина недоумевающе спрашивала соседа:
— В чем тут дело? Какие фисташки?
— Пистоны к ботинкам. Полкопейки штука.
Кто-то, словно укушенный, взвыл:
— Счетовода позвать!
— Счетово-о-ода!!! — подхватили все.
Как угорелый вбежал счетовод на сцену.
— Вот он — я.
— Скажи-ка по совести…
— Н-ничего не знаю.
— По книгам сам проводил?
— Сам.
— Правильно провел?
— Проведено, как есть.
Но счетоводу не верили, как не верили ревизионной комиссии, приказчику, закупщику и председателю.
— Книги тащи.
Учительница вспыхнула досадой, дядя Ефрем смеялся.
— Граждане! — с обидой крикнула Анна Петровна. — Для чего же вы нас избрали, коли сами хотите проверять!
Успокаивать ее взялся Мирон:
— А вы ничего, Анна Петровна. Раз свое дело выполнили, как давеча заявили, мы теперь — свое… Уж мы-то всем миром найдем ходы…
Тащил счетовод большие книги, пачки расписок, накладные, счета. Мирон первый же бросился к ним.
— Ищи фисташки, граждане!
Толкаясь, лезли к столу. Каждому хотелось заглянуть в книгу, прощупать четко выведенные, строки цифр.
Но вот заорал молодой горластый мужик, тот, что про пай толковал:
— Сто-ой!..
— Что там? — кинулся к нему народ.
— Наше-ол.
— Ври?..
— Как перед иконой.
— Читай всем вслух.
— Заплачено за фисташки в двух местах.
— А документы какие?
— Счет есть, а на две тысячи — расписка простая.
— Чья рука писала?
— Закупщика, дяди Тимохи.
Тогда в одну глотку, всем залом:
— Заку-упщика-а!..
Испуганно метнулся закупщик, торопливо вспрыгнул на сцену, к столу ревизионной комиссии. Руки широко развел, будто весь зал галдящий обнять хотел.
— Граждане, какого лешего вы меня путать хотите? Действительно, прикупили мы, как там по документам, две тысячи. А почему? Потому — приказчик про это лучше знает… Он принимал, его дело. А зачем прикупали, где мне знать? Может, недочет какой в деньгах был, может, концы с концами свести.
Приказчик Гриша, видимо, совсем не ожидал этого от закупщика и бросился к нему как ошпаренный.
— А ты… чего?
— Ничего я.
— Говорил-то чего, забыл?
— Не я, а ты велел написать фальшивую расписку на две тысячи.
— Ду-рак ты после этого!
К собранию закупщик обернулся, вздохнул сокрушенно:
— Пущай вон граждане рассудят, кто дурак, а кто больно умен.
А по залу неслось уже торжествующе:
— Ага-а-а!..
Приказчик задорным кочетом налетал на закупщика, кричал пронзительно:
— Он, он, граждане, это проделал сам! Моя душа знать ничего не знает! Раз счета есть, расписка есть, мое дело — принять.
Закупщик желваками поиграл, губы высохшие лизнул:
— Будет хвастать-то, будет обезьянничать… Чай, стыдно?..
— Сам ты обезьяна хорошая!
— Обезьяна? — усмехнулся закупщик — Ну, ладно. — И, прищурив глаза, полушепотом ему на ухо, но чтобы слышали все:
— А забыл… привесочки?
— Какие привесочки? — дернулся от него приказчик и побелел.
— Рожь-то где?
— Какая рожь?
— Сколько привесу за осень было на походы?
Приказчик хотел что-то сказать, но вдруг часто-часто заморгал и отвернулся к декорации.
— Ну что, Гриша, видно, песок в глаза попал?
А зал подзадоривал:
— Говори, говори, дядя Тимоха.
Тогда закупщик приостановился и повысил голос:
— Пятьдесят четыре пудика собра-ал! Это — с августа, а раньше сколько было?.. Где она, Гриша, приказчик наш кооперативный? Молчишь? Забыл, видно?
Но приказчик уже пришел в себя. Тряхнул головой и, блестя глазами, стал против закупщика.
— Нет, не забыл, дядя Тимоха, а вот ты, мотри-ка, и впрямь свое забыл.
— Что? — в свою очередь насторожился закупщик.
— А то, что людей хочешь вымазать, а сам чистеньким выйти. Да не удастся тебе, помажем чуть и твою шапку. Скажи-ка, где комиссионны?
— Какие комиссионны? — дрогнул голосом закупщик.
А приказчик — голову выше, мимо него в зал, в собрание, не словами, а плетью:
— С загконторы райсоюза.
— Вре-ошь!
Теперь уже приказчику вопил зал:
— Говори-и, Гри-и-иша-а!
— Он думает, про него не знают. Как же, прокрадешься! Пущай я пятьдесят целковых должен. Должен, а не прикарманил, корову не купил, а вот ты-то подсчитай свои, сколько их.
— Ври больше… Так тебе и поверили.
— Поверят. Тебе верили, а мне нет?
— Говори-и!.. — топали ногами.
— А сколько пропито?
— Кем? — отступал закупщик от наседающего Гришки.
— Сам скажи, с кем пил.
— Ни с кем я не пил.
— Так-таки не пил, и не врешь?
— Ну да, не пил. Если ты знаешь, скажи — с кем.
— Хоша бы со мной?!
Этого закупщик никак не ожидал.
Только и нашелся крикнуть:
— Э-эх, ты-ы!..
А народ изнемогал от восторга. Ефрем, председатель, орал громче всех:
— Тише-е, ор-рлы! Сейчас начистую выяснится, кто кого? Выкладывай, Гриша, как у попа на исповеди.
Гришка сбросил полушубок с плеч на пол и решительно поплевал на руки:
— Граждане, мне скрывать нечего. Вы нас избираете, вы нас избиваете. Ревизионная комиссия чего, разве она найдет? А у меня сейчас как на духу. Фисташки — чепуха, сами знаете, обсчитали нас, растяп, на две тысячи. Без счета принимали, ну, мы и прикупили, чтобы оплошность прикрыть. Но фисташки — задира, фисташки — кончик. Тяните за него, вытянете сотенку-другую рублей. А где эти сотенки? Кои пропиты, а кои в Тимохиной буренке ревут. Хороша коровка-то, удойная попалась. А пропито много, только покопайте. А не так, спросите дядю Данилу, вестового. У него пили, он и самогон таскал да разные жарехи с яичницей заказывал. Он один больше нашего знает.
— Один ли? — крикнул сам Данила с задних рядов. — Может, еще кто?
Тогда председатель кооператива к приказчику бросился:
— Чего орешь, черт заразный?! Откуда ты взял?
— Оттуда, откуда и ты брал! — бросил ему в лицо Гришка.
— Протранжирил денежки, теперь на других валить вздумал?
— Сам ты главный заводила!
— Нет, это ты глот. Не слушайте его, граждане! — заорал председатель, стирая с лица вдруг крупно выступивший пот.
— Кро-о-о-ой! — безудержно неслось из зала. — Крой, Гришуха!
— Закупщик-то комиссионные по пять копеек с пудика с загконторы огребал. А вывезли мы по наряду три тысячи пудов. Сами вы в подводах были, которые вам за паи засчитывались. Вот и считайте, граждане: по пятачку — три тысячи пятачков! Урожай хороший… А где эти денежки? Вот отчего наша торговля глохнет. Горло у нас широко, карманы в штанах глубоки.
Закупщика будто водой облили.
— Граждане, ежели под суд, так всех под суд. Председателя — первого, потому пили мы вместе.
— Не пил я! — крикнул председатель.
— Пи-ил, — ласково урезонил его Гришка. — Данила вон все знает. Правда, Данила?
— Правды! — донесся смешливый голос вестового.
— И закупщик?
— И он!
Тогда закупщик вспыхнул, рукой отчаянно махнул:
— Ну, коль так — пущай. Теперь мой черед слову начнется.
И собрание уже к закупщику:
— Крой теперь ты, дядя Тимоха!
