Она избегала всяких разговоров на эту тему с подругами, и не только потому, что ее шокировала обычная в таких случаях фривольность. Беатрис считала, что это не тема для болтовни, — слишком много было здесь страшного и таинственного. Здесь лежала тайна — глубочайшая тайна бытия, охраняемая грозным табу, подобно тем древним мистериям, где неосторожное прикосновение к святыне оказывалось гибельным для неофита.
И такое отношение к проблеме пола не изменилось для нее с возрастом. Мистерия оставалась мистерией, и сделать ее понятнее не могли ни наблюдения над окружающей жизнью, ни книги, ни даже лицейский курс биологии. А семнадцати лет Беатрис тайком купила у букиниста «Теорию либидо», и в истолковании Фрейда все это представилось уже настолько ужасным, что она несколько дней то и дело ловила себя на мысли о самоубийстве. Правда, это скоро прошло — она тогда была влюблена в Фрэнка, — но не могло не оставить после себя определенного отпечатка.
Так что сейчас, в истории с Яном, не было ничего случайного. Все оказалось таким, каким должно было оказаться по этому чудовищному закону природы, который делает пол точкой соприкосновения самого высокого и самого низменного, сплавляет воедино со стыдом и страданиями наиболее полное и всеобъемлющее физическое наслаждение и, делая человека богом-творцом в акте созидания новой жизни, именно в этот момент превращает его в животное…
И винить было некого — разве что природу? Или все же ее, Дору Беатрис Альварадо, — за слабоволие, за отсутствие твердых взглядов, за то, что при первом же испытании развеялись прахом все ее принципы? Пожалуй, дело было не только в природе.
А что, если прав был тот старик в Гаасбеке, и катастрофа случилась с нею именно потому, что слишком легкой — материально — была вся ее жизнь? Возможно, будь у нее занятие, работа, какие-то обязанности, ничего этого не произошло бы, потому что не было бы главной причины, толкнувшей ее к Гейму, — одиночества…
Словом, все было чудовищно непонятно и перепутано. И — самое ужасное — за это время физическое влечение к Яну не только не исчезло, но, напротив, приобретало силу привычки, становилось потребностью. Вначале близость с Яном доставляла ей только страдания, теперь Беатрис уже находила в его объятиях какую-то темную и страшную радость — единственное свое вознаграждение за мрак и пустоту этой «любви».
Из поездки на мыс Пунта Моготес они вернулись около пяти часов. У Яна что-то разладилось в его мотороллере, и он поехал к механику, договорившись встретиться вечером в порту — поужинать на поплавке, где подавали всякие морские диковины.
Беатрис медленно шла по улице, еще не придя в себя после пятнадцатикилометровой гонки по раскаленному шоссе; когда ее окликнули, она не сразу это сообразила. Лишь услышав повторное «Ола, донья инфанта!», Беатрис оглянулась и увидела высунувшегося из окна Хиля Ларральде.
— Заходите сюда! — крикнул тот. — Входите смело, здесь семейное отделение!
Беатрис, поколебавшись секунду, вернулась и вошла в кафе. В семейном отделении, за перегородкой, сидели у окна Хиль и Пико.
— Мосо!! — заорал Хиль, усаживая ее за столик. — Иди сюда, шарлатан, и убедись собственными гляделками, что наша дама пришла! Не хотел нас сюда пускать, — сказал он Беатрис, — хотя мы сказали, что ждем даму. А небо послало нам не кого-нибудь, а донью инфанту, конечно в награду за наши добродетели. Вы что пьете?
— Если я скажу коньяк, вы все равно не поверите, поэтому закажите мне что-нибудь попроще и похолоднее. Скажем, бильц или кока-кола. Ну а ты, Пико, как поживаешь?
Пико неопределенно скривился, зажигая от окурка новую сигарету.
— Ты почему куришь? — удивленно спросила Беатрис. — Да еще одну за другой! За чем вы смотрите, дон Хиль?
Хиль добродушно махнул рукой:
— Не помрет. Эй, мосо!!
— С легкими у меня уже все в порядке, — объяснил Пико, — на прошлой неделе делали радиографию. Вот я и наслаждаюсь! Послушай, ты не встречала здесь такого Гейма — помнишь, приятель Нормы? Он о тебе справлялся недели две назад. Я ответил, что ты где-то здесь.
— Да, я его видела, — сказала Беатрис, глядя в окно.
— А, ну значит нашел. Что ему было от тебя нужно?
— Не знаю. — Она пожала плечами. — Наверное, просто решил навестить от скуки. Как донья Элена?
— Да ничего, — сказал Хиль. — Живет, цветет. Мальчишка у нее хороший.
— Я их видела, — кивнула Беатрис. — Малыш просто прелестный. Он уже говорит?
— Так, лепечет что-то. Вы приходите, посмотрите на него вблизи — это, знаете ли, зрелище. Получше всякого зверинца.
— Спасибо, зайду как-нибудь, — неопределенно сказала Беатрис. — Вы поселились все вместе?
— Да, классическим треугольником, так сказать. Донья Элена сняла домик, и наверху оказалась нежилая комната, которую мы с одноруким отлично освоили. Правда, ее всю продувает сквозняками, но по такой жаре это даже хорошо. Словом, паразитируем за счет бедной вдовы.
— И долго вы еще думаете здесь пробыть?
— По-разному, донья инфанта. Элена с малышом останется, очевидно, до конца февраля, а мне нужно удирать дня через три…
— У вас что, отпуск? Тогда конечно. А ты, Пико?
— Да я тоже думаю возвращаться. Понимаешь, я здесь себя, в общем, глупо чувствую. Купаться все равно не купаюсь…
— Стыдится своей культи, идиот, — снисходительно вставил Хиль. — Я бы на его месте только ею и красовался, и еще привесил бы этикетку: «Кордова, семнадцатое сентября».
— Иди к черту. Дело не в стыде, а просто я не могу теперь плавать, еще не научился. Говорят, со временем это можно освоить… А пока скучно.
— Ты человек богатый, мог бы от скуки побаловаться и рулеткой, — не унимался Хиль. — Спустил за ночь тысяч пять — смотришь и развлекся. Или завел бы себе красивую любовницу — тоже занятие.
— Боюсь, не из веселых, — сказала Беатрис. — Такого развлечения я бы тебе не посоветовала, мой Пико.
— Вы-то сами что в этом понимаете? — изумленно уставился на нее Хиль и захохотал. — Тоже мне, жрица любви!
— Кстати, о моем богатстве, — громко сказал Пико, бросив на Хиля косой взгляд. — Ты ведь, Дорита, еще не знаешь, что я со всеми переругался…
— Ну да, ты мне звонил, когда вернулся от Ван-Ситтеров.
— Ван-Ситтеры — это что! — Пико рассмеялся с довольным видом. — Я после них порвал еще и с некими Ретондаро, как говорится, c’est le prémier pas que coûte[98]…
— Ты что, серьезно? — спросила Беатрис. — Из-за чего?
— Все из-за того же, Дорита, все из-за того же! Когда я информировал своего родителя о известном тебе мендосском инциденте, он пришел в ярость, которая меня даже удивила, так как Люси ему в свое время не нравилась. Ты понимаешь — если бы не это удивление, ничего бы не случилось, потому что я просто оборвал бы разговор и ушел, но меня разобрало любопытство — почему старику так вдруг понадобилось, чтобы я женился на Люси? Короче говоря, я стал выяснять отношения, и оказалось, что Ван-Ситтеры — в качестве приданого — должны были финансировать начало моей адвокатской карьеры. Ты понимаешь? А теперь, значит, либо я должен срочно найти себе новую богатую невесту, либо Ретондаро-старшему придется выложить деньги на открытие юридической конторы из собственного бумажника. Ну, что касается первого варианта, то это обстоятельство, — Пико хлопнул себя по пустому рукаву белого пиджака, — делает его практически неосуществимым, и старик прекрасно это понимает. Знаешь, что он мне в конце концов заявил? Как, говорит, у тебя хватило ума нарушить помолвку накануне свадьбы, — ведь уже через год можно было бы разойтись, а раздел имущества — дело долгое, ты выплатил бы им эти деньги по частям совершенно безболезненно для дела, ну и далее в таком же роде…
— Какой заботливый родитель, — завистливо вздохнул Хиль, качая головой. — Ты, конечно, этого не оценил, неблагодарное ты животное. Вот так и производи на свет потомство, донья инфанта!
— Тебя, наверное, удивляет, что я рассказываю о своем отце такие вещи, — усмехнулся Пико.
Беатрис, которая действительно почувствовала себя несколько шокированной, отделалась неопределенным междометием.
— Дело в том, Дорита, что я уже давно фактически отошел от семьи. Я ведь даже жил отдельно весь последний год — до бегства.
— Ах вот как…
— Да, мы как-то давно уже перестали друг друга понимать. Ну а теперь я ушел окончательно. Плюнул, фигурально говоря, на всех своих ларов и пенатов, отряхнул прах на пороге и ушел.
— Ну хорошо, а… как же ты теперь думаешь жить, Пико? Открыть контору действительно стоит больших денег?
— Еще бы, черт возьми! А на дьявола мне теперь контора? Мне предлагают работу, я уже согласился.
