Беатрис не смутилась и не отвела глаз.
— Я не знаю, отдаете ли вы себе отчет в полном значении произнесенных вами слов, — сказала она сухо, словно беседуя на отвлеченную тему. — О, я не в смысле ответственности, не думайте! Меня просто интересует, что вы подразумеваете под словом «любовь».
— То же, Беатриче, что подразумевали под ним всегда, — сказал Гейм, перестав улыбаться. — Это одно из самых старых слов на земле. Кто может вложить в него новое значение?
Беатрис помолчала.
— Ян, вы способны выполнить мою просьбу?
— Любую, Беатриче.
— Тогда я попрошу вас никогда в жизни не произносить больше это старое слово в моем присутствии. Хорошо?
— Хорошо, — просто ответил Гейм. — Я и не надеялся ни на что другое. Теперь вы поняли, почему я не сумел ответить на ваше «для чего»?
Беатрис опустила голову.
— Вы на пляж? — спросила она через минуту. — Ну что ж, идемте. Какая погода в Буэнос-Айресе?
— Вчера была гроза — утром, когда я уезжал. — Гейм тоже говорил теперь совсем спокойно, небрежным тоном, словно между ними ничего не произошло. — Кстати, здесь сегодня тоже какая-то предгрозовая духота.
— Да, — кивнула Беатрис. — Уже несколько дней.
Они пришли на почти пустой пляж — было два часа пополудни, время обеда и начала сиесты. Гейм сразу разделся и пошел к воде. Беатрис сидела с поджатыми ногами, разравнивая ладонью песок. Когда Гейм отошел на несколько шагов, она не утерпела и посмотрела ему вслед и тотчас же быстро отвела взгляд, до боли прикусив губы.
Немногие купальщики, которые еще оставались на пляже, постепенно исчезли один за другим, и теперь вокруг нее было совсем тихо и безлюдно. Только шумел прибой, и где-то далеко торопливый и неразборчивый на расстоянии голос диктора передавал последние известия. Неподвижными мертвыми складками висел красный флажок на сигнальной мачте, а еще выше в ослепительном и пустом небе густого, почти ультрамаринового цвета неторопливо описывал круги альбатрос на широко распростертых, словно изломанных под странным углом крыльях.
Беатрис сидела, скорчившись на песке, придавленная зноем, тишиной и совершенно четким, беспощадным ощущением катастрофы.
Вернулся Гейм. Опустившись рядом, он осушил руки о песок и достал из брошенной рядом одежды сигареты и зажигалку.
— Хорошо, — сказал он. — Но прибой такой, что трудно удержаться на ногах, хотя там, дальше, почти штиль. Здесь что, всегда так?
— Да, — коротко ответила Беатрис.
Задумчиво пощелкав зажигалкой, Гейм бросил незажженную сигарету и лег на спину, закрыв глаза.
— Мне лучше уйти, Беатриче? — спросил он через минуту.
Она долго молчала, не поднимая головы, потом сказала негромко, с выражением тоски и усталости:
— Ничего я теперь не знаю… что лучше, что хуже…
Она понимала, что говорит совсем не то, но никаких других слов у нее не было. У нее не было сейчас даже никаких отчетливых мыслей, а только то же леденящее сознание катастрофы — не надвигающейся, а уже совершившейся. Ей очень хотелось повернуть голову и взглянуть на лежащего в трех шагах Гейма, но она боялась встретиться с ним глазами, а еще больше хотелось уйти, убежать, но убегать было уже поздно — она это понимала.
Они долго молчали — может быть, полчаса. Молчали и не двигались с места. Потом Гейм приподнялся на локте и посмотрел на Беатрис:
— Вы не думаете купаться?
— Да… в самом деле, нужно выкупаться, — сказала она.
Гейм встал. Беатрис достала из сумки резиновую шапочку и нерешительно расстегнула пуговку на блузке. Она почувствовала вдруг странную неловкость при мысли, что сейчас Гейм увидит ее в купальном костюме, как будто она никогда не появлялась в нем на пляже, под сотнями мужских взглядов. Словно отгадав ее мысли, Гейм отвернулся и пошел к воде.
— Прыгнем с мола?. — спросил он, когда Беатрис догнала его, заправляя волосы под шапочку. — Там гораздо тише. Вы умеете нырять?
— Я ныряю, правда не очень ловко, — ответила Беатрис.
Они дошли до конца мола. Беатрис прыгнула первой, следом за нею почти бесшумно нырнул Гейм, скользнув в глубину большой золотистой рыбой. Он оставался под водой так долго, что Беатрис уже начала беспокоиться, потом вынырнул так же стремительно и бесшумно и поплыл в сторону Торреона, жестом пригласив Беатрис следовать за собой.
Они провели в воде около часа. Небо тем временем начало затягиваться тонкой облачной пеленой, сквозь которую солнце жгло, казалось, еще сильнее. Перевернувшись на спину, чтобы отдохнуть, Беатрис тотчас же зажмурилась — так больно было глазам от этого раскаленного оловянного блеска.
— Ян, вы не знаете, отчего так получается? — спросила она, покачиваясь на зыби с раскинутыми руками. — Облака обычно дают тень, а сейчас наоборот…
— Это, наверное, зависит от их плотности, — отозвался Гейм. — В тонком слое лучи не задерживаются, а просто рассеиваются, и тогда кажется, что они идут из любой точки неба… — Он прикоснулся к ее пальцам. — Посмотрите-ка, Беатриче, альбатрос…
— Не хочется, — сказала Беатрис, не открывая глаз и не убирая руку. — Не хочется мне смотреть ни на каких альбатросов…
Здесь, вдали от берега, поверхность океана была совершенно спокойной, она дышала ровно и размеренно, и их тела медленно поднимались и опускались в сонном, убаюкивающем ритме, и пальцы Беатрис тихонько лежали в руке Гейма, словно притаившись и чего-то выжидая, и не зная, как поступить. Они покорно, словно ничего не сознавая, подчинялись ласке, потом вдруг сжали мужскую руку судорожным ответным движением и выскользнули. Резко перевернувшись, Беатрис ушла под воду, вынырнула и быстро поплыла к берегу.
— Следите за волной! — крикнул Гейм, когда их подхватил прибой. — Рассчитайте, чтобы попасть на гребень!
Из попытки рассчитать ничего не вышло — Беатрис попала в интервал и, едва почувствовав под ногами дно, услышала сзади стремительно настигающий рев. В ту же секунду она полетела кувырком, сбитая с ног страшным ударом в спину, и покатилась куда-то в кипящем грохоте, ослепнув и захлебнувшись соленой горечью, обдирая колени и плечи о песок. Выбравшись из воды, она обнаружила, что шапочку с головы сорвало и в волосы набилось песку.
Почему-то до смешного огорченная этой маленькой неприятностью, Беатрис чувствовала, что может разреветься в любой момент. Полежав четверть часа, она села и начала натягивать брюки.
— Уже уходите? — спросил Гейм.
— Да. Вы удивительно догадливы.
Гейм тоже оделся.
— Вы на меня сердиты, Беатриче? — спросил он, когда они вышли на лестницу.
Беатрис оперлась на его руку и помотала ногой, вытряхивая песок из сандалии.
— Я сердита, но не знаю на кого, — ответила она виноватым тоном. — Простите меня, Ян, я просто превращаюсь в истеричку.
— О, это жара, — улыбнулся Гейм. — И я не думал на вас обижаться, Беатриче.
Они молча дошли до ее отеля.
— Ну вот, — сказала Беатрис. — Я дома!
— Вы здесь живете?
— Вон там. — Беатрис мотнула головой вверх. — Третий этаж… комната двадцать шесть. До свидания, Ян.
— А где это свидание состоится? — спросил Ян, задерживая ее руку в своей. — И когда?
— Не знаю, — сказала Беатрис. — Всего хорошего!
У себя в комнате она села на кровать и долго, не двигаясь с места, смотрела в окно. Прошло три часа с тех пор, как она была в этой комнате последний раз, и за эти три часа все совершенно изменилось. Но что? Почему?
В комнате было очень жарко, несмотря на раскрытое настежь окно и прикрытые сквозные ставни, защищающие от солнца. Чувствуя, что буквально задыхается, Беатрис встала, походила из угла в угол и снова села, опустив голову на руки. Волосы были непривычно жесткими от соли и набившегося песка. «Сейчас выкупаться, вымыть голову», — подумала она. Но как все же быть с этим Геймом?
Она разделась, с трудом стащила влажный и колючий от песка купальник. После горячей ванны ей стало немного прохладнее, но настроение не улучшилось, странная тревога не оставляла ее ни на минуту. Начав одеваться, она передумала и решила, что лучше всего принять снотворное и поспать несколько часов.
Услышав в коридоре голос горничной, Беатрис быстро надела купальный халатик и выглянула за дверь:
— Тереса, нельзя ли попросить кого-нибудь сходить в аптеку?
Я схожу, сеньорита, — ответила горничная, — мне как раз нужно в город. Я сейчас только фартук сниму и зайду к вам, вы мне на бумажке напишите, что купить…
Подойдя к столу, Беатрис вырвала листок из блокнота и стала искать закатившийся куда-то карандаш. В дверь постучали.
— Да-да, входите, — сказала она не оборачиваясь, — я сейчас напишу…
