— По этому делу я к вам и заглянул. Трудно мне с нею, не с печалью, а с Дашей. — Барсуков сердито разломил рака. — Дарья Васильевна, ваша дочка, а мой политический наставник, не идет со мной в ногу.
— Не поспевает? Известно, у баб шаг не размашист.
— Суть-то не в шаге, а совсем в другом.
— В чем же? Обижает?
— Я сам пожелал, чтоб Дарья Васильевна стала моим замом по культуре и секретарем парткома. Сам ездил в райком, рекомендовал. Думал, что получу облегчение. А что имею? Одна сплошная критика! Считайте, с первых дней пошла Дарья Васильевна на меня тараном, авторитет подрывает.
— Примеры? — озабоченно спросил Василий Максимович. — Есть они, примеры?
— Сколько хотите, к чему ни обратись, — живо ответил Барсуков. — Вот вчера, не спросясь, не посоветовавшись, выступила на заседании парткома и начала меня песочить. И нету у меня самокритики, и якобы я поставил себя над людьми. Каково это слушать?
— Тимофеич, а может, сидит в тебе какой ретивый черт или что-нибудь такое-эдакое? — Василий Максимович улыбнулся в усы и повертел над виском пальцем. — Ить свою дочку я знаю, зазря напраслину накликать не станет. Вот и я слышу, частенько ты повторяешь: «Я сам», «Я сам». На кой ляд тебе это «я сам»?
— Привычка, да и что тут такого? — Барсуков налил пива Василию Максимовичу и себе. — Ну, допустим, есть во мне что-то такое… я не знаю — что. Но зачем же подрывать авторитет, говорить открыто, при всех? Могла бы сказать мне лично, что у меня не так, какие замечаются промашки, — и все. А она при всех коммунистах, а они — мои подчиненные. — Барсуков озабоченным, просящим взглядом посмотрел на Василия Максимовича. — Я знаю, вы душа в душу жили с моим покойным отцом, воевали вместе… Вот так бы и нам жить с Дарьей Васильевной, дружно, согласно, без критиканства. Родились мы в Холмогорской, почти что сверстники, вместе кончили школу, вместе вступали в комсомол, и, как она, я считаю вас своими родителями.
— Спасибо, Миша, спасибо, — сказала все время молчавшая Анна Саввична. — Но мое суждение, Миша, такое: зазря ты поставил Дашу рядом с собой. Ходите вы теперь в одной упряжке, завсегда находитесь вместе, а это, как я смыслю, нехорошо, люди всякое могут думать.
— Почему же нехорошо, мамаша? — искрение удивился Михаил. — И что люди могут подумать? Ничего плохого. Мы с Дашей делаем общее дело, вот и все!
— Не маленький, сам знаешь, о чем я толкую, — ласково, по-матерински, Анна Саввична смотрела на Барсукова. — Когда ты был парнем, а Даша девушкой, вы были так дружны и неразлучны… И ты мог быть бы нашим зятем.
— Верно, мог бы, да вот не смог, — ответил Барсуков. — Из той нашей неразлучной дружбы, мамаша, ничего не получилось.
— А серденько небось и зараз еще побаливает?
— Вы это о чем?
«Ну и какая же вы догадливая, Анна Саввична, все уже вам известно, — подумал Барсуков. — Да, верно, сердце мое иногда побаливает, и я до сих пор все так же люблю Дашу, и мне приятно, что она находится рядом, что вижу ее каждый день»…
Он улыбнулся и, краснея, сказал:
— Былое, мамаша, давно быльем поросло, и вспоминать о нем нечего.
— Он, мать, ведет речь не об том, о чем ты думаешь, а о деле, — сказал Василий Максимович. — Михаил, известно, человек деловой.
— И то, о чем я заговорила, тоже дело, — стояла на своем Анна Саввична. — По станице пойдет балачка, зачнут бабы судачить.
— Батя, а вы угадали, я пришел, чтоб поговорить с вами о деле, — сказал Барсуков. — И еще я пришел, чтоб просить вас: батя, скажите Дарье Васильевне, и как ее отец, и как старый коммунист, пусть она занимается моральным настроем и разными культурными делами и лично мне не мешает. Как старый большевик и наш почетный колхозник, дайте ей при мне поучающее слово. Пусть не лезет в мой огород и не мешает мне…
— Огород-то один, — скучным голосом заметил Василий Максимович. — Общий, нераздельный.
— Пойдемте к ней на квартиру и вместе побеседуем…
— Пойти можно бы. А нужно ли?
— Для нее ваше слово, ваш совет…
— Нет, Тимофеич, уволь… Не пойду.
— Что? Не хотите подсобить?
— Хочу, только дело это тонкое и такое не простое, что родителям вмешиваться в него негоже… Тимофеич, вы с Дарьей сами, без меня, действуйте…
И опять мысленно обратился к холмам.
«И какому это умнику пришло в голову строиться на холмах? — думал Василий Максимович. — Видно, пусть Никитин подождет, а я проскочу к Барсукову и от него обо всем разузнаю. То он ко мне заявился с просьбой, а теперь я к нему припожалую»…
Не раздумывая он спустился с холма, подошел к мотоциклу, усевшись в седло, включил мотор. Побежали, потянулись обочь дороги то озимые с метелками уже выбившихся колосьев, то крупнолистые подсолнухи ростом до колена, и вот уже улица.
В кабинете у Барсукова всегда людно. Хлопали двери, кто-то приходил, кто-то уходил.
— Антон, голову мне не морочь! — кричал Барсуков в селектор, не замечая вошедшего Василия Максимовича. — Я и без тебя знаю, что начальников в «Холмах» много, хоть пруд ими пруди! Это не отговорка! Я хочу знать точно: когда начнешь отправку свиней?.. Опять завтра? Ох, смотри, Антон, не корми меня завтраками, кончится мое терпение!
Сердито нажал кнопку, платком вытер багровую, мокрую шею, и суровое лицо вдруг расплылось в улыбке. Не ждал увидеть старика Беглова, удивился и обрадовался. Вышел из-за стола, протянул руку, усадил на диван, сам сел рядом. Главного агронома и главного зоотехника попросил после зайти и вдруг с тревогой в голосе спросил:
— Батя, что-нибудь случилось?
— Ничего такого особого не случилось. Тимофеич, ходит по станице балачка насчет холмов, будто какое-то строительство… Скажи: это правда или брехня?
— Правда.
— Вот так штука! Зачем же изничтожать холмы?
Барсуков молчал, не знал, что сказать. Поднялся, за спину заложил толстые в локтях руки, прошелся по кабинету.
— Мясопромышленный комплекс строить мы будем не только для «Холмов», а для многих хозяйств, и вопрос этот уже решен, — сказал он твердо, не переставая ходить. — Поймите, Василий Максимович, нам нужна настоящая фабрика мяса. Сто двадцать тысяч центнеров в год! Обычные фермы такого количества мяса никогда нам не дадут. Вы, батя, зачинатель колхозной жизни в Холмогорской, и вы обязаны понять: ныне в сельское хозяйство входят комплексы, то есть промышленное производство, и ничего в этом удивительного нет. В тридцатом году вы были молоды, а нас еще и на свете не было. Теперь вы постарели, и на ваше место стали мы, ваши дети, — жизнь не стоит на месте.
— Это я понимаю, — сказал Василий Максимович. — А где намереваетесь ставить тот комплекс? Неужели на холмах?
— Вот этот вопрос еще окончательно не решен. Место подбирает ваш сын Дмитрий, разумеется, с нашим участием. Дмитрий, как вы знаете, автор проекта, и последнее слово за ним. — Барсуков помолчал, постоял у окна. — Так что пока беспокоиться вам нечего. Холмы и для меня дороги, на них пролита кровь моего отца… Но строить-то надо, от этого никуда не уйдешь. — Он снова присел на диван. — Батя, не хмурьтесь. Вам зараз куда? Домой или в степь? Могу дать машину.
— Спасибо, я на своем бегунке.
По дороге в тракторный отряд Василий Максимович немного успокоился. «Нет, Тимофеич на холмы не посягнет, он понимает, — думал он, проезжая проселочную дорогу. — А Дмитрию я сам накажу, чтоб искал другое место. Только что-то не по душе мне слово „пока“. Знать, пока я могу не тревожиться, а опосля что? Дмитрий может и без Барсукова посягнуть на холмы. Тогда что? Надо бы побеседовать с Дмитрием, пояснить: возвышения-то не абы какие, и как же мы останемся без них»…
В тракторном отряде ни души. Даже кухня, как обычно, не дымилась: не для кого было готовить обед. Поднимать пары еще не начали, культивацию подсолнухов вели Андроновы, а на прополке кукурузы задержался один Никитин. В ряд стояли лобастые машины с подвесными плугами. Проходя мимо, Василий Максимович подмигнул своему трактору. Траки гусениц, лемеха уже не блестели, как они всегда блестят на пахоте: успели и потускнеть, и кое-где покрыться ржавыми потеками.
— Что, дружище, тоскуешь без меня? — спросил Василий Максимович, обращаясь к трактору. — Вижу, помрачнел от безделья. Скоро начнем поднимать пары, снова засверкают и гусеницы, и лемеха.
Навстречу ему шел диспетчер Алеша Калюжный, Старому механизатору нравился Алеша Калюжный и тем, что дело свое знал, и тем, что любил и потанцевать, и песню спеть. «Только слово „диспетчер“ никак не подходит к Алеше, — думал он, — и непонятно, зачем придумали для парня такое название, натощак не выговоришь»…
— Привет, Максимыч! — издали крикнул Алеша. — Что-то вы задержались?
— Задержали дела. А где Петро?
— Не дождался вас и уехал в станицу.
