7
В середине недели крепко подморозило и, хотя снег на солнце все-таки подтаивал, к вечеру лед обещал быть хорошим. Конькобежцы цеха сговаривались встретиться вечером на катке, многие звали и Аню — приходите, последний лед!
Аня отнекивалась — некогда.
Уходя с завода, она видела группы молодежи с коньками под мышкой, направляющиеся к заводскому стадиону. Мимо нее пробежала Валя Зимина, тоже с коньками и в затейливом свитере и шапочке — и то и другое очень шло ей. За нею с мрачным лицом прошел Аркадий Ступин — без коньков, с папиросой, ожесточенно зажатой в зубах.
Аня уже пришла домой и расположилась заниматься, как вдруг подумала: ну а я-то что же? Почему я не пошла вместе с другими: разучилась или состарилась? Да нет, какая ж это старость — тридцать два года?! Вот если распустишься, сама себя запишешь в старики — тогда и начнешь дрябнуть. Душой дрябнуть. Не хочу! Не поддамся!
Собраться — дело нескольких минут. Ничего, что нет спортивного костюма, — суконное платье и шарф вполне заменят его. А коньки можно взять напрокат.
Еще на подходе к стадиону Аня попала в ту особую атмосферу, что возникает сама собою при всяких спортивных сборищах. Конечно, молодежь задавала тон, но попадались и пожилые люди, а перед совершенно седым конькобежцем в щегольском обтягивающем костюме и специальной, облегающей голову шапочке почтительно расступались:
— Здравствуйте, Николай Анисимович!
— Дядя Коля, привет!
И от группы к группе неслось:
— Дядя Коля пришел! Глядите, Николай Анисимович тут!
Скинув в раздевалке пальто, Аня сразу почувствовала морозный холод, врывающийся снаружи в открытую дверь, но это ее мало тревожило: побегаю — мигом разогреюсь. Хорошо, что есть теплые носки, ботинок прочно охватит ногу, а все остальное — чепуха!
Сдвинула на лоб шапочку, закинула концы шарфа за плечи, чтоб не мешали. Неуклюже протопав по мокрому полу раздевалки, Аня вышла на ледяную аллейку, которая вела на каток, смело побежала и тут же споткнулась: то ли конек застрял в трещине, то ли отвыкла за столько лет.
Рассердившись на себя, Аня неторопливо и размеренно пошла вперед, постепенно переходя с шага на скольжение — и вот уже ловчей и уверенней стали ноги, вернулось ощущение ритма и точного движения. Быстрей, еще быстрей! Аня выбежала на каток и с разбегу включилась в пестрый круг конькобежцев, дважды обежала стадион и остановилась на краю ледяного поля, переводя дух. Запыхалась — значит, неправильно дышала. Сейчас пройду еще два круга...
Размеренными вдохами перебарывая одышку, она разглядывала милую с детства суматоху, царившую на катке. Как всегда при взгляде со стороны, казалось, что в этой суматохе люди должны неминуемо сталкиваться, налетать друг на друга, так медленно и робко катили одни и так стремглав неслись другие, проскакивая перед самым носом у новичков и нарочно врезаясь в пугливые цепочки девушек. А тут еще и вездесущие мальчишки мчатся по всем направлениям и делают лихие развороты так, будто они одни на катке. Однако никто не сталкивался и не налетал на других, и в этом беспорядке был все-таки свой несомненный порядок: никто не посягает на центр поля, где два-три фигуриста свободно выделывают свои замысловатые фигуры, и никто не сунется на специальную беговую дорожку, окаймляющую стадион, — по ней один за другим несутся бегуны; вид у них деловой, они бегут, пригнувшись всем корпусом, заложив руки за спину.
Постепенно среди десятков мелькающих перед нею лиц Аня находит знакомых. Женя Никитин бережно, двумя руками, ведет толстенькую девушку с замирающим от сладостного испуга лицом. Аркадий с Валей бегут по широкому кругу; он — неумело, но решительно, она — плавно и словно играя. Загремело радио, и с первыми тактами вальса Валя покинула спутника, крутым поворотом вырвалась в центр ледяного поля и, подхваченная одним из фигуристов, вальсирует с ним, как на паркете. Аня восхищенно смотрит на ее крепкие ножки в высоких ботинках, непринужденно скользящие по льду, потом разыскивает взглядом Аркадия. Он так и застыл на месте, конькобежцы со всех сторон огибают его, выкрикивая не очень лестные замечания, но Аркадий стоит, приоткрыв рот, и неотрывно следит за ножками в высоких ботинках.
Паренек в валенках с привязанными к ним коньками, по-ребячьи прикрученными щепками, задом въезжает в круг и мчится по нему, налетая на нерасторопных конькобежцев, делая вокруг них пируэты и снова катя задом наперед с комическими ужимками. Аня узнает Кешку Степанова. Фокусы Кешки явно мешают другим, но его ужимки и ухарство таят в себе настоящее умение, так же как настоящее умение скрывается под ужимками циркового клоуна, будто случайно повторяющего сложнейшие упражнения воздушных гимнастов.
Аня снова устремляется на лед. Теперь она дышит глубоко и ровно, переходит на длинный и ритмичный шаг — правой, левой, правой, левой... Я молода, я сильна, мне хорошо, и жизнь вовсе не кончена, все еще будет!..
Правой, левой, правой, левой — все как полагается, только держится она слишком прямо, не по правилам — в этом есть щегольство, выработанное еще в школьные годы; ноги скользят как бы сами по себе, а корпус выпрямлен и голова свободно поднята — вот она, я!
— Анечка! — на весь стадион кричит Гаршин и, подкатив к ней, хватается за ее руку, чтобы не упасть. — Побегаем вместе, а?
— Если вы меня не свалите, побегаем.
Они сплетают руки крест-накрест, и бегут.
— Здорово, что вы пришли!
— Могли бы и пригласить.
— Да разве я знал, Анечка, что вы катаетесь!
— По-моему, лучше вас!
— Хвастунья! Разве я плохо?..
В эту минуту он спотыкается и растягивается на льду, кто-то наскакивает на него и падает тоже, на них — нарочно или по неопытности — валится цепочка девушек, поднимается визг и хохот, голос Гаршина выделяется над всеми голосами.
Аня сумела удержаться на ногах, ее тотчас подхватила чья-то сильная рука. Почуяв в нежданном помощнике хорошего конькобежца, она на бегу поглядела, кто такой, и не сразу признала Диденко.
— А ну, прибавили ходу! — крикнул Диденко, увлекая Аню в такой головокружительный бег, что она сразу забыла о своих щегольских замашках и пригнулась: ветер резал лицо, веселый ветер скорости.
— А вы молодчина, не теряетесь! — одобрил Диденко, пробежав с нею несколько кругов, и, с разбегу повернув ее, посадил на скамью.
— Так ведь под надежным партийным руководством, — прерывисто дыша, сказала Аня.
Диденко храбрился, но она заметила, что и он дышит тяжело, а на лбу выступили мелкие капельки пота.
— Вам на беговых надо, — сказала Аня, косясь на его хоккейные коньки. — Призы брать будете.
— Я бы брал, да когда? — обрадованный похвалой, сказал он. — За всю зиму не больше десяти раз выбрался, и то комсомольцы вытаскивали насильно. У них ведь расчет простой...
Он вытер лицо платком, улыбнулся:
— Я бы руководителей в порядке партийной дисциплины заставил спортом заниматься. Поглядишь иной раз — завод большой, богатый, а стадиона нет, катка нет, спорт в загоне... Почему? Меня комсомольцы с первым ледком на каток тянут — приду, увижу своими глазами: коньков мало, музыки нет, раздевалка тесна. Ну и позаботишься, чтоб все было как следует.
— Тогда вас надо всеми видами спорта охватить!
— Вроде того и получилось, — сказал Диденко. — Я ведь из монтажников, товарищ Карцева, а наше дело такое: сегодня на север, завтра на юг. Лыжный костюм и трусики всегда наготове. Что такое монтаж турбины, вы должны знать. Работаешь, себя не видишь, а когда выпадает свободный час — прямо как с цепи срываешься, на воздух, на солнышко, на простор тянет. Ну и кидаешься: если лето, — так в море или там в речку какую ни на есть, если зима, — на лыжи или на коньки, что попадется. И гимнастику от своих хлопцев требуешь, чтоб размяться с утра; ну, а раз с других требуешь, то и сам первым разминаешься.
Он вдруг схватил Аню за рукав:
— Глядите, глядите, дядя Коля пошел!
Седой конькобежец, перед которым расступались при входе, взял старт на беговой дорожке. С ним бежало еще трое, остальных будто ветром сдуло, зато зрители выстраивались по всему пути.
Аня не могла понять, что отличает дядю Колю от других бегунов: он как будто так же держался, так же широк и ритмичен был размах его длинных, узких коньков, все так же, как у других, только был он намного старше, — и все-таки он оторвался от остальных и без видимых усилий шел впереди, всего на шаг, потом на два шага; так прошел круг и вышел на второй, мельком оглянулся и вырвался еще на шаг вперед.
— Дядя Коля, да-вай, да-вай! — кричали десятки голосов.
— Давай, давай, жми! — закричал и Диденко, приподнимаясь.
На третьем круге дядя Коля начал сдавать. Между ним и вторым бегуном расстояние медленно, но упорно сокращалось. Теперь видно было, что дядя Коля напрягается, стараясь удержаться впереди.
