Сначала был на должностях незначительных, пребывал где-то едва ли не на самых последних ступеньках бюрократической иерархии нового порядка, а затем — да здравствует война и победа! — нежданно-негаданно на склоне лет получил Отто Цвибль место ортскоменданта, полного и всевластного хозяина целого района, пусть и дикого, неизведанного, иногда таинственно-страшного, но своего, такого, который в недалеком будущем мог стать и личной собственностью, принести гауптману не только достаток, богатство, но и желанную приставку к фамилии. Фон Цвибль. Отто фон Цвибль-Калинов, гауптман и ортскомендант, к вашему сведению…
Черты болезненно-бледного, аскетического лица Отто Цвибля заметно обострились, глаза светились молодо, он действовал энергично, с тем же непедантичным педантизмом, благодаря которому мог одновременно решать десятки дел, не выпуская из поля зрения ни одной инструкции высшего командования. Инструкции приходили в Калинов от Бормана и Кальтенбруннера, Геббельса и Коха, от самых высоких вельмож рейха, начиная от самого Гитлера и кончая малоизвестными шефами и мини-фюрерами, были эти инструкции самыми разнообразными по объему и форме, касались самых неожиданных, как глобальных, так и незначительных, проблем.
Нормальная человеческая голова была не в состоянии их запомнить, но не голова Цвибля. Не зря ему еще в давние, кайзеровские, времена, в эпоху первой мировой войны, предрекали славное будущее. Такая голова, как у Цвибля, тщательно раскладывала по полочкам, регистрировала каждый параграф самой мизерной инструкции, чтобы потом явить ее миру в нужный момент.
… Потеряв счет времени, став безразличным ко всему, что его окружало и ожидало, закоченевший и почерневший от подвального холода и темени, Качуренко все-таки был способен уловить шум, приглушенный топот чужих ног у себя над головой, ловил и пытался разгадать, что означало это движение, представить, что делается там, наверху, в его собственном кабинете. Но воображение не могло нарисовать ему того, что делалось теперь в помещении райисполкома. Откуда ему было знать, какие конкретные указания выстукивал Отто Цвибль для подчиненных музыкальными пальчиками Гретхен, с какими словами обращался к калиновчанам, как радостно и величественно встречал команду Кальта, принесшую ему первую победу, как собирал в обставленный по собственному вкусу кабинет тех из калиновчан, кто или сам изъявил желание прислужиться, или же имел такое мягкое и податливое сердце, что просто не посмел отклонить предложение новой власти пойти на службу в новосозданные учреждения.
Только под вечер, отпустив аборигенов, согласившихся работать в разных учреждениях, и немного расслабившись после диетического ужина, заботливо приготовленного музыкальными пальчиками все той же Гретхен с волосами пепельного цвета, ортскомендант вспомнил о недавнем хозяине своего кабинета и, подумав, взвесив обстоятельства, решил пригласить его на первый разговор.
По своему характеру Отто Цвибль, хотя и служил на протяжении всей своей жизни богу войны, считал себя человеком гуманным, не одобрял насилия без явной потребности или необходимых на то причин, полагая, что в случаях, когда это возможно, лучше обойтись без кровопролития и излишней жестокости. Как победитель, как лицо, имеющее право требовать от побежденного безоговорочной покорности, он велел всем немедленно сдать любое оружие, которое в силу тех или иных обстоятельств пребывало в руках людей. Если этот приказ будет выполнен надлежащим образом, он, Отто Цвибль, никого из здешнего населения преследовать не будет. Что касается дальнейшей судьбы этих людей, это уж компетенция не Отто Цвибля, а соответствующих органов, которым и надлежит этим заниматься.
Он ждал разговора с недавним руководителем района, где теперь сам был полновластным хозяином, с необычайным интересом. Кто он, этот Качуренко, какую пользу или вред может принести разговор, по сути, с обреченным человеком именно ему, ортскоменданту Калинова? Он не поленился проинструктировать подчиненных о подготовке к встрече.
Лениво растянувшись в неизвестно где раздобытом кресле и прищурив глаза, отдыхал за чашкой кофе. Тихо, как тени, сновали по кабинету Гретхен и переводчик Петер Хаптер, бывший петлюровец Петро Хаптур, сумевший уже так онемечиться, что свободно переводил с немецкого на украинский и наоборот.
Когда через порог тяжело переступил Андрей Качуренко, никто и бровью не повел. Гретхен неспешно расстилала постель на двуспальной кровати в углу кабинета — ортскомендант изъявил желание и днем и ночью пребывать на своем высоком и ответственном посту. Петер Хаптер держал в окостеневших руках газету и, не шевелясь, смотрел в нее.
Качуренко на переводчика не обратил никакого внимания, хотя уже был знаком с ним. С удивлением отметил: в комнату натаскали столько разнообразных вещей и так заставили ими углы, что бывший его деловой кабинет стал то ли спальней, то ли технической лабораторией. Единственное, что осталось, — это огромный сейф. На столе стояло несколько странных аппаратов неизвестного Качуренко назначения, на другом — большие бутылки с напитками и маленькие с одеколоном, громоздились металлические и кожаные коробочки и коробки, привлекали взор сложенные в стопку блоки разнообразных сигарет и сигар. Далее заметил кровать, широкую, из карельской березы, увидел возле нее молодку в аккуратно подогнанном по фигуре военном обмундировании и про себя удивился: неужели из самой Германии притащила молодка с собой это квадратное сооружение, которому не хватало разве что шелкового балдахина.
Наконец выхватил из всего, что здесь нагромоздилось, фигуру Отто Цвибля. Тот, наконец оторвавшись от спинки кресла, подался вперед и широко раскрытыми глазами, в которых переливались расплавленная сталь с небесной лазурью, бесцеремонно изучал пленника.
Но вмиг новый обладатель бывшего райисполкомовского кабинета поднялся на ноги и шагнул на середину комнаты. Качуренко невольно обратил внимание на его моложавую стройную фигуру, подумал: вот он, хваленый немецкий офицер, продукт вермахтовского воспитания…
А Отто Цвибль все пристальнее всматривался в Качуренко и убеждался в том, что этот тип в грязной, нелепой одежде, сшитой по установленному фасону, — широкие, как ворота, штаны-галифе и полувоенная рубашка с тяжелыми накладными карманами и стоячим воротничком, — обутый в неуклюжие сапоги, с небритым, обрюзгшим лицом, не просто дикий скиф, а волевая личность, один из тех фанатиков, на ком держится вся эта неизведанная страна. Оставшись довольным своей оценкой пленного, Цвибль бросил взгляд в сторону Хаптера. Тот тут же приступил к исполнению своих обязанностей.
— Ваша фамилия, имя, отчество, уважаемый?
— Зачем спрашивать то, о чем вам хорошо известно? — это был не голос, а скорее скрип немазаного колеса чумацкого воза, сырой подвал обезобразил природный баритон Качуренко, немного резковатый, но сильный и глубокий.
— Предупреждаю: вас допрашивает высокий чин немецкой оккупационной власти, и вы обязаны честно и точно отвечать на каждый вопрос.
— Моя личность здесь известна, я представляю законную власть, поэтому обвиняемым себя не считаю.
Голос Качуренко набирал силу, но от этого стал еще более зловещим и для человека, не понимающего его языка, мог в самом деле показаться голосом давно исчезнувшего скифа. Видимо, именно так и воспринимала его Гретхен, потому и бросала тревожно-нетерпеливые взгляды на шефа, удивляясь, почему тот не прервет его одним решительным словом.
— Еще раз предупреждаю: вы стоите перед человеком, от одного слова которого зависит ваша личная судьба, как и судьба каждого, кто проживает на территории, подчиненной…
— Территория эта — советская земля, и не ему решать нашу судьбу. Он властен уничтожить все, к чему дотянутся его руки, превратить все окружающее в обыкновенный бордель, так же как превратил в него комнату, в которой я, народный избранник, выполнял свои обязанности…
Петер Хаптер привык к разным ответам, но такого еще не слышал. Краешком глаза посмотрел на Гретхен и рассмеялся. Рассмеялся по-своему, по-хаптуровски, без смешливого выражения в глазах.
— Эти слова я не перевожу шефу. И больше не советую тебе, красный выродок, говорить что-либо подобное…
Теперь уже рассмеялся Качуренко. Правда, лицо его страдальчески перекосилось, но из горла вырвались хриплые, отрывистые звуки.
— Вот так лучше. Теперь ты заговорил на своем языке.
Отто Цвиблю, видимо, надоела непонятная ему перебранка, он властно и решительно поднял руку; переводчик слушал его, по-собачьи склонив голову.
— Господин ортскомендант, узнав об аресте самого высокого представителя бывшей власти в этом районе, заинтересовался арестованным и хотел бы услышать ответы на интересующие его вопросы…
