пору оно кишит бездонными промоинами-окнами, прикрытыми нежной обманчивой зеленью, а сейчас рыжо. Солнце согнало с болота снег, но оно все еще сковано льдом, и лед этот не растает под слоем умерших трав до середины лета. Хочешь — мох дери для строительства, хочешь — клюкву собирай, не провалишься. Лед крепкий, человека исправно держит.
Человека, но не машину. А старый взрывник Фрол Сучков, присевший по дороге на штольню перекурить в тени сосен, обнаружил на болоте именно машину.
Сучков полулежал на склоне, навалившись на сумку со взрывчаткой, и курил махорку, приправленную для запаха вишняком. Одет он был в брезентовые штаны и куртку, на ногах — резиновые чуни, прихваченные шпагатом, чтобы не спадывали. Заметив машину, Фрол стянул с головы облезлую кожаную шапку, которую упорно носил в штольне заместо каски, и поскреб желтой от аммонита рукой макушку.
— Блазнит! — решил взрывник и отвернулся. Он потеребил прилипшую ко лбу грязно-серую челку, тоже местами пожелтевшую, и обвел взглядом склон. Все было на месте — и жилухи, и устье штольни, обложенное для крепости красным кирпичом. Фрол глубоко затянулся, дунул на вспыхнувшую самокрутку и повернулся к болоту.
Машина приближалась, огибая опасные места, росла на глазах.
— Ай, медведь? — сказал вслух Сучков, хотя отчетливо видел, что по болоту идет газик с серым брезентовым верхом.
Морщинистое малоподвижное лицо Сучкова ничего не выражало, но он поднялся и, оставив на месте сумку, зашагал к крайней избенке, где располагался начальник инженер Голубович.
— Потонет! — сказал Фрол Голубовичу. — Сколь не потрепещется, а потонет — конец известный.
Голубович, молодой прямоносый парень с растрепанными русыми волосами, поднял голову от какой-то своей писанины, вскинул на Сучкова отсутствующие глаза и расстегнул ворот застиранной ковбойки.
— Что-что? — переспросил он.
— Думал — блазнит, — объяснил Фрол.
— А-а, — сказал Голубович и стал писать дальше. Инженер писал письмо подружке, вернее, переписывал, тщательно следя за формой и содержанием.
«Синенькая, — писал Голубович синей пастой, а потом менял стержень в своей четырехцветной ручке и дальше продолжал черным. — Мы уже заложили вторую штольню, но нет кирпича и свод рушится. Ты не представляешь, как я скучаю без тебя, Синенькая…»
И во втором случае инженер не забыл сменить стержни. Разноцветное письмо казалось ему более выразительным.
— Пал Палыч, — сказал Сучков. — Машина на болоте тонет.
Голубович очнулся, бросил письмо и вышел из избы. Газик подошел почти к самому берегу и остановился, потому что подле берега лед был разъеден ручьями, впадающими в болото. Из машины выбрался Гаврилов и замахал руками, подзывая поближе.
— Мостовики! — узнал Голубович. — Видно, мост режет…
— Ишь ты! — сказал Сучков. — Жизни не щадят люди.
— Придется помогать, — вздохнул Голубович. — Сколько взрывчатки у тебя?
— А вся в сумке! — кивнул Фрол.
— Ты как? — инженер не смотрел на взрывника.
— Так надо же, — сказал Фрол.
— За пилой сбегаю! — обрадовался инженер и пошел к складу.
Фрол Сучков надел шапку, которую до сих пор держал в руке, и отправился на берег. Вскоре Голубович пришел к соснам с пилой и топором.
— Жалко! — сказал он.
— Известное дело, — пробурчал Фрол.
Они прикинули, как ловчее свалить сосну, чтобы достала до твердого льда, подрубили и стали пилить. «Не голова пала!» — бормотал Сучков, подбадривая себя.
— Было семь, стало шесть! — подвел он итог, когда сосна заскрипела и, прошумев вершиной, рухнула, ломая собственные ветви.
— Семь и будет! — возразил инженер. — На карте написано — семь!
— Только что — на ей! — согласился взрывник.
Вершина пришлась метрах в десяти от машины. Гаврилов бросился, намереваясь выбраться на берег.
— Оставайся там! — заорал Голубович. — Принимай старика!
Сучков вырубил палку для опоры, закинул за плечи сумку и засеменил чунями по медному стволу дерева. Гаврилов встретил его в вершине, перехватил сумку.
Пока Гаврилов наскоро благодарил начальника геологов, Сучков уселся в машину.
И газик снова заюлил между островками осоки.
— Сидишь нормально? — спросил Гаврилов.
— Годится.
— Дверцу открой! — на всякий случай посоветовал Гаврилов — выбираться удобнее, если нырнем.
— А ты не ныряй! — сказал Фрол. — Взрывчатка-то вся тут.
Дверцу он не открыл.
Сирота прибился к мостовикам в середине зимы. Он добрался до мостотряда одновременно с председателем рабочкома треста Зариповым, рыхлым низкорослым татарином, явившимся на точку по поводу выполнения плана по членским взносам.
— Самый раз, — выслушав Зарипова, возмутился обычно уравновешенный Гаврилов. — Кольца для опор лучше бы привез!
— Зачем так говоришь? — сердился Зарипов.
— Мне кольца в первую очередь нужны! Во вторую — дизель, в третью… — инженер плюнул с досады, сообразив, что считать придется долго.
— Это надо же! — ехидничал он. — План по взносам на пятерку недовыполнили…
Сеня Сирота стоял за тоненькой рассохшейся дверью каморки Гаврилова, прислушивался к разговору и выжидал нужный момент, не желая попадать под горячую руку.
Гаврилов остыл так же быстро, как и «завелся». Он посмотрел на хмурого насупленного Зарипова и неожиданно рассмеялся, подумав, что и на уютной месткомовской работе нужны нервы.
Сеня сообразил, что наступила «разрядка напряженности», поправил на примороженном ухе берет и с достоинством переступил порог.
Гаврилов сидел за столом из плохо оструганных досок и вопросительно смотрел на него, потому что до ближайшего населенного пункта было пятьдесят километров, до отказа набитых снегом.
— Работать! — коротко объяснил свое появление Сеня, подумал, что начальник как будто ничего, и сел на обрубок бревна, повинуясь приглашению.
Гаврилов с любопытством перелистал трудовую книжку С. А. Сироты, разбухшую от вкладышей до размеров бухгалтерской книги. В свои 29 лет Сеня успел побывать во многих местах: строил Братскую электростанцию, искал в Якутии алмазы, проводил какую-то ЛЭП, был матросом и ремонтировал часы в Омске… Последняя запись была сделана в совхозе, где Сирота числился трактористом.
— Так!.. — сказал Гаврилов, изучив книжку. — Из совхоза, стало быть, за пьянку?..
Сеня подтвердил, потому как запись в книжке, которую держал в руках инженер, не оставляла на этот счет ни малейших сомнений.
Гаврилов покосился на Зарипова, но ничего не сказал.
— Не пьешь теперь? — схитрил он, помогая С. А. Сироте ступить на дорогу раскаяния и порадовать хмурого предместкома, но Сеня неожиданно обиделся:
— Что я — у бога теленка съел — не пить-то?
Гаврилов хмыкнул, а Зарипов оторопело уставился на Сеню.
— Пить нельзя! — строго сказал он. — Понимаешь? Не надо!
Сеня прикинул, кто бы это мог быть, не определил, но на всякий случай сказал, что ага, алкоголь — зло. Зарипов победно поглядел на Гаврилова, гордый за «перевоспитанного» Сеню.
— Слушай, Сирота, — сказал Гаврилов, подумав, — а скажи-ка, что ты не умеешь делать?
Пришлось задуматься и Сене. Вопрос был не простой, а ему хотелось ответить честно.
— Мозаичные работы — не смогу! — покаянно заявил он наконец. — Не довелось освоить.
Гаврилов улыбнулся.
Сеню приняли.
