— Остался час. Подкрепите верхние уступы по-хозяйски, с затяжками.
Когда шли домой, Санька Лукин вдруг захохотал:
— А мы расплакались: «Пожалейте нас, товарищ Рогов!»
— Мы бедные комсомольцы! — подхватил Черепанов. — Нас чужой дядя обидел!..
Все дружно расхохотались. После таких вот случаев было не обидно, а стыдновато, но дышалось свободнее, хотелось работать особенно хорошо. Работа стала доставлять радость, а настоящая человеческая дружба согревала.
Взять того же Хмельченко. Он явился в общежитие вместе с комсоргом Аней Ермолаевой на второй же день после памятного стахановского слета. Поздоровался, постоял у порога и неожиданно спросил:
— Здесь и живете?
— Здесь и живем, — ответили ему хором.
— Здорово! — без особого энтузиазма отметил Хмельченко. — Ничего не скажешь, грязновато живете… С такой культурой наш Кузбасс далеко не ускачет.
Повернувшись к Ермолаевой, он поднял короткий толстый палец и сказал негромко, но веско:
— Тебе даны почетные обязанности от комсомола, так куда же ты смотришь? Да ну вас на самом деле! — махнул он вдруг рукой. — Не буду я сегодня разговаривать с вами, зайду завтра.
Назавтра комнату побелили, белье на постелях засияло снежной чистотой, Юрий Саеног уже не валялся на кровати в брезентовых штанах…
Хмельченко пришел и улыбнулся в реденькие усы.
— Смотри-ка ты, перевоспитались! — не то похвалил, не то съязвил он.
В бригаде ожидали, что забойщик немедленно же приступит к оформлению договора на социалистическое соревнование.
— Он же такой дотошный! — уверял Санька Лукин, паренек из местных. — Он даже свою выработку записывает каждую смену.
Но Хмельченко ничего оформлять не стал, а просто побыл часа два и поговорил обо всяких разностях. Молодежь быстро освоилась с ним. Митенька с Санькой заспорили о том, кто является главной фигурой на шахте.
— Забойщик! — утверждал Митенька.
— Хватил тоже — забойщик! — презрительно сплюнул Лукин. — Инженер — самая главная фигура.
— Ну-ну, фигуры! — примирительно заметил Хмельченко. — Главный тот, кто лучше работает.
— В-вот… В-вот! — подхватил заикавшийся Юрий Саеног. — В-в-в-озьми О-очередько. Т-тоже итэ-эр, а что у него к чему — н-не разберешь.
— Пустяк-человек, — согласился Хмельченко, — пыжится, пыжится, думаешь — гору родит, а поскреби такого сверху самую малость — останется одна голая сущность.
С легкой руки Хмельченко в бригаде начальника участка так и прозвали: «голая сущность».
Как-то утром Черепанов вдруг открыл глаза и повернулся на спину. Черт! Какая нескладица получается: Очередько, эта «голая сущность», теперь уже не начальник участка, а «исполняющий обязанности районного инженера». А Рогов, рядом с которым так хорошо работалось в последнее время, Рогов почему-то уходит на десятую. В бригаде услышали про это и долго молчали. Потом Санька Лукин начал издалека, что вот у него на десятой тетка живет, она, может быть, и не тетка, а просто родственница, но очень уж хорошая женщина и давно приглашает его, Саньку, переехать к ней. Следует, пожалуй, подумать об этом всерьез.
— А она, случаем, всю бригаду не поселит к себе? — простовато спросил Митенька и тем выдал общую тайную думку: хорошо бы всем на десятую, поближе к Павлу Гордеевичу. Пришлось бригадиру самому вмещаться и сказать, чтобы бросили эти пустые разговоры: не об этом думать нужно. Думы-то эти и мешают сейчас уснуть, да и поздно, скоро на смену. Михаил прислушался к новому спору товарищей. Речь шла о вывеске — тоже изобретении Митеньки.
Вчера в городской газете был напечатан очерк Чернова об их бригаде — «Молодые силы». Душевный очерк получился, но Митенька его по-своему продолжил, написав на входных дверях в общежитии: «Здесь живут молодые силы».
Саеног сейчас решительно возражает:
— Убрать! Смех один для прохожих.
— Правильно, мы же шахтеры, — гудит Сибирцев. — Какие тут «молодые силы», мы бригада имена Героя Степана Данилова!
— Может, проголосуем? — предлагает Лукин.
Но Черепанов в это время встает, смотрит на часы, и спор моментально прекращается. Пора на смену.
Работалось в этот раз не плохо. Пришлось немного повоевать из-за порожняка, из-за леса, а вообще получилось здорово, даже в костях слегка гудело. Зачистив свой пай, Черепанов прошел по всей лаве и убедился, что все делается по-настоящему, надежно. Только почему-то Митеньки нет в верхних уступах.
— А где Голдобин? — обратился Михаил к Сибирцеву.
Георгий не торопясь приладил клин между стойкой и кровлей, одним ударом загнал его намертво и только тогда отозвался:
— Кто ж его знает, где он… Часа два как закончил уступы.
На вопрос Черепанова табельщица тоже ответила, что «такого не видела». Немного обеспокоенные, пришли в общежитие. А Митенька, оказывается, был дома и, уже умытый, розовый, кипятил чай.
— Ты что же это? — набросился на него Саеног и осекся, заметив сидевшего у окна Дубинцева.
— Пейте чаек, стахановцы и ударники Кузбасса, — заюлил Митенька, перетаскивая ведерный чайник на стол, — я захватил в магазине сахарок, хлебушко..
Бригадники никак не выразили своего удовольствия по этому поводу, а Черепанов молча снял бушлат, взял чайник и вылил кипяток в умывальник.
— И чего вы в самом деле? Норму-то я выполнил, — попробовал улыбнуться Митенька, но, не отыскав на лицах товарищей и следа сочувствия, он потоптался на месте и растерянно, бочком присел на кровать.
— По какой линии будем — по административной или по комсомольской? — обратился к бригадиру Лукин, исполнявший обязанности группкомсорга.
— По всем сразу, — решил Черепанов.
— А в чем дело? — удивился Дубинцев, который зашел для того, чтобы провести по поручению парткома беседу о пятилетнем плане бригады.
— П-прогулял! Д-два часа! — разъяснил Саеног.
Первым выступил Черепанов. Сдерживая обиду, готовую прорваться в грубом слове, он объяснил, в какое положение попала бригада в связи с прогулом Митеньки. На днях нужно подводить итоги по соревнованию с Хмельченко. Но какие же это итоги, когда в бригаде прогул? Этого же не скроешь! Да и от кого скрывать? От государства?
К тому же вчера поступил вызов на соревнование от молодежной бригады Севастьяна Емельянова. Чтобы ответить на это, нужна тоже чистая совесть. Черепанов постучал кружкой о стол.
— Всем это понятно?
— В-выгнать! — категорическим тоном заявил Саеног.
— И опубликовать! — поддержал Лукин.
— Присоединяюсь, — осторожно привстал Георгий Сибирцев и так же осторожно сел, потому что редкий стул выдерживал его тяжеловесную фигуру.
— Давайте все же разберемся, — предложил Дубинцев. — Мне непонятно: зачем было Дмитрию позорить бригаду?
Страсти немного улеглись. Стали разбираться по порядку. Попросили объяснений от самого Митеньки.
— Я, конечно, виноват… — сказал забойщик и беспомощно оглянулся.
— В чем же? — спросил Дубинцев.
— Ну… что ушел раньше… Думаю, вскипячу чаек, все приготовлю… Придут, да еще и похвалят: удалой, скажут…
— А норму, значит, выполнил?
— Вот насчет нормы! — ожил внезапно Митенька. — Я больше не согласен на это. Нас шесть человек, а уступов в лаве двенадцать, выходит по два на пай. Я не согласен на это… Скучно.
— Это правда, — быстро согласился Сибирцев, — получается какое-то баловство…
— Т-тесновато, к-конечно, — согласился и Саеног.
— В тесноте, да не в обиде! — попробовал выйти из положения Лукин.
— Кто не в обиде: шахта или ты? — нахмурился Черепанов и вопросительно оглянулся на Дубинцева.
Самый молчаливый в бригаде Алеша Алешков или попросту «цыганенок», как его звали, недоуменно почесал смоляные кудри.
— Что ж теперь — разбегаться кто куда?
Над этим всерьез задумались, забыв временно о Митеньке. В самом деле, что же делать? Пока работа налаживалась, пока душой и сердцем входили в дело, учились, завоевывали право называться шахтерами, все было ладно, привыкли чувствовать рядом друг друга, так теплее жилось. Но незаметно для себя они выросли, и им действительно стало тесновато в лаве.
Дубинцев, сам вступивший только что в большую жизнь, с удовольствием смотрел сейчас на молодых забойщиков, занятых поисками ответа: как же работать дальше, как устроить, чтобы и вместе быть и не мешать друг другу? Дубинцеву пришлось признаться себе, что он проглядел, как недавние ученики выросли в настоящих шахтеров.
Вывод напрашивался простой: тесно в двух уступах — пусть берут по четыре. Но так как лава невелика, бригада должна из односменной превратиться в суточную. Дубинцев стал прикидывать вслух, где бы взять еще трех забойщиков, чтобы на каждую смену выходило по три.
— Не надо, не надо, — запротестовал Черепанов и возбужденно прошелся по комнате. — Мы будем по двое выходить в лаву.
