— Не надо, не надо, — запротестовал Черепанов и возбужденно прошелся по комнате. — Мы будем по двое выходить в лаву.
— По шесть уступов на пай? — удивился Дубинцев.
— Честное слово! — подхватил Сибирцев и, неосторожно повернувшись, выжал из стула такой жалобный скрип, что все укоризненно оглянулись.
— Вот только Очередько… — усомнился Черепанов и подосадовал: — Эх, нет Павла Гордеевича! И зачем только его погнали на десятую шахту, ведь при деле был человек?
— Это особый разговор, — заметил начальник участка и, заразившись общим нетерпением, спросил, подзадоривая: — Значит, по два человека на смену?
— А как же со мной? — робко подал голос Митенька.
К нему повернулись шесть сразу поскучневших лиц.
— Вот загвоздка, — сказал Черепанов озадаченно, но уже без особой неприязни. — Если выгнать иp бригады, душа не поворачивается.
— Ты скажи лучше, как мимо табельщицы улизнул? — поинтересовался Лукин.
— Как?.. — Митенька поморгал белыми ресницами. — В старой лаве есть лазейка… в брошенный шурф проникнуть можно, если на животе…
— И ты, значит, проник? — без видимой надобности переспросил Сибирцев.
— Честное слово! — взмолился Митенька. — Ну куда я без вас денусь?
— Влепить выговор, — несмело предложил Саеног.
На этом и порешили. Собираясь уходить, Дубинцев заметил, как тот же Саеног, загнав Митеньку в угол, крутил у него под носом пальцами и угрожающе предупреждал:
— Это официально, понимаешь, официально! А в рабочем п-порядке… п-позднее, мы еще поговорим!
Черепанов был прав, когда высказал опасение, что Очередько заартачится. Не успел Дубинцев заикнуться о переводе молодежной бригады на суточный график, как Очередько замахал руками.
— Что ты, молодой человек, с ума сошел? Мы и так с добычей по самому краешку ходим. Затея наверняка провалится, и тогда на чью голову позор? Не желаю!
Дубинцев пожал плечами, как это делала Аннушка, и пошел в партком. После этого Бондарчук беседовал с Очередько минут пятнадцать.
Выскочив из кабинета парторга, Очередько удивил подвернувшегося ему Черепанова тем, что вначале довольно вежливо поздоровался, а потом вдруг свирепо крикнул:
— Жаловаться?
Бригада все же была переведена на суточный график.
Весь этот день Рогов провел в техническом отделе. «Смутное время», как он называл дни своего вынужденного отпуска, он решил посвятить подготовке документов по новому угольному полю.
Это была кропотливая работа, она требовала большого внимания и зачастую не отличалась разнообразием. С тем большей радостью позволял себе инженер в короткие перерывы — за папироской или просто шагая по коридору — обращаться к мысли, которая возникла у него недавно.
И в воображении и на бумаге набрасывал он схему работы забойного щита с необычайно длинным ходом по простиранию пласта.
По замыслу Рогова щит должен был проходить не восемь — десять метров, как это принято на прокопьевских шахтах, а сто шестьдесят — сто восемьдесят, непосредственно с первого на третий горизонт, делая, таким образом, промежуточный второй горизонт ненужным. Трудно пока было представить, какую огромную экономию средств это могло принести.
Слева от Рогова, у чертежной доски, трудилась Аннушка; напротив, за широким столом, ежеминутно крутил ручку телефона начальник отдела Севастьянов.
— Честное слово, эти участки меня зарежут! — воздевал он руки над головой после каждой телефонной перепалки. — Без ножа зарежут!
Слушая его, можно было и на самом деле подумать, что люди на участках только о том и думают, как бы зарезать начальника технического отдела. А вообще-то это был дельный инженер, немного замотавшийся от производственной текучки, но жадно хватающийся за все новое.
— Как ты сказал? — кричит он в трубку. — Я этого и слышать не хочу, понимаешь? Инженер Рогов пока что жив, я вот сейчас гляжу на его шевелюру и говорю тебе: скоростную проходку притормозить не позволю! Что главный инженер? Ну попробуй, поговори с главным инженером — он тебе устроит баню… Очередько реформами занимается, — коротко сообщил он не то Рогову, не то Аннушке. — Не понимаю, о чем Дробот думал, когда выдвигал это чучело.
Севастьянов несколько раз останавливался за стулом Рогова и что-то неопределенно гмыкал, потом не выдержал и ткнул пальцем в карандашный эскиз щитового забоя.
— Что это?
Рогов нехотя и довольно общо рассказал о своем замысле, думая, что начальник отдела не примет его всерьез. Но тот вдруг загорелся, поскреб розовую лысину и навалился Рогову на плечи, разглядывая эскиз.
Они проговорили до вечера. Севастьянов совсем вошел в азарт и наконец отобрал у Рогова перечеркнутый, переправленный чертежик, сказав, что будет тоже думать над этим. А через минуту спросил;
— Не ревнуешь?
Они расстались друзьями, и, выходя в ночную темень, прорезанную светом из окон шахтоуправления, Рогов отметил про себя: «Нашего полку прибыло».
Домой итти не хотелось. Он чувствовал, что мысли о Вале снова охватят его, как это часто случалось в последние дни, а мыслям этим поддаваться было нельзя, особенно сейчас, — тоска заест.
Только он вошел в раскомандировку, на него налетел Дубинцев.
— Павел Гордеевич, что Очередько черт знает что вытворяет. Приказал рассовать бригаду Черепанова по мелким нарезкам.
— Что-о?.. — Рогов зло посмотрел на техника. — Значит, черепановцев расформировали? И ты согласился?
— Не думайте, что я ребенок! — Дубинцев выпрямился, встретил взгляд Рогова прямо, открыто, повторил строго: — Не думайте, что я ребенок! Я понимаю, что Очередько фактически расформировал черепановцев — это особый разговор…
— Но для чего? — перебил его Рогов.
— Неотложное дело… — Дубинцев скупо усмехнулся. — Назначил на сегодня районный инженер рекорд. В лаву ставит одного Деренкова. А я не могу разрешить этого, понимаете, Павел Гордеевич, не могу! Это же штурмовщина! Вы же сами часто говорите о рутине. Я считаю такой скоропалительный рекорд тоже рутиной! Это… хулиганство!
— Точнее!
— Что точнее? Разве вы не знаете тридцать первую лаву? Она не готова к такой работе! Я с нее уже и глаз не спускаю: ее на посадку пора. Но командует-то сегодня Очередько!
Рогов и сам знал, что тридцать первую пора пускать «на посадку».
В зависимости от устойчивости кровли существует технологическая норма — «шаг посадки», при которой угольный пласт по всей ширине лавы вырабатывается на строго определенную длину. После этого в непосредственной близости от «груди забоя», то есть недалеко от целика, ставится «комплект» — два сплошных ряда стоек. Вся кровля, оставшаяся позади «комплекта» в выработанном пространстве, искусственно обрушивается. Таким образом давление верхних породных толщ у самого забоя сводится до минимума, а работа становится безопасной.
— Кровля в тридцать первой очень капризная. При большой осторожности можно было бы проработать еще одну-две смены, но рекорд в таких условиях… — продолжал взволнованно убеждать Дубинцев.
Рогов тревожно посмотрел на техника.
— Дроботу говорил? Что он?
— Сначала заругался: вот, говорит, остолоп, а потом усмехнулся и руками развел.
— Делай наряд по старому графику, — посоветовал Рогов. — А если Очередько все же вмешается, позвони Дроботу и объясни, что в бригаду имени Героя Советского Союза Данилова завтра придет сам Данилов, — зачем же, мол, вы сегодня молодежь разгоняете?
— Павел Гордеевич! — у Дубинцева глаза стали совсем круглые. — Неужели сам герой?
— Конечно, сам. И передай Черепанову, чтобы ребята подтянулись: Степан — мужик строгий!
Рогов протиснулся через толпу шахтеров, загородивших вход в раскомандировочный зал. Шла обычная производственная летучка. С подмостков, на которых во время собрания обычно размещался президиум, держал речь Афанасий Петрович Вощин. Рогов заинтересовался, потому что выступал проходчик редко, да и вид у него был сейчас необычный, взволнованный.
— Пятилетка-то идет, — возбужденно и быстро говорил он. — Одну смену прохлопаешь и ее уже не вернешь. А у нас что? Удивительные дела происходят! С большим трудом, но держали первое место по тресту, даже знамя получили, а теперь вторую неделю работаем косолапо. Что такое случилось? Почему такие куцые цифры стали писать: то девяносто процентов, то восемьдесят? Не знаю, как вам, а мне стыдно!
— А ты не колдуй, все про свой стыд выкладывай! — поторопил кто-то недружелюбно.
— И выложу! — рассердился Вощин. — Выложу, будьте спокойны. Тут кое-кто так решил: война кончилась, от Гитлера одни ошметки остались, куда же теперь торопиться, можно и отдохнуть! Есть и такие, которые норовят бочком мимо работы.
