с Верой, но идет молча. Лишь когда Костя ненадолго отстал, встретив товарища, тихо спросила:
— А о чем говорить-то там будут?
— О праздниках религиозных и обрядах. Ведь интересно, наверное, узнать, кто установил эти праздники и обряды, правда? Вот, к примеру, почему появился обычай украшать дом на троицу зеленью, а?
— Ну… Так уж принято… — смущенно пожимает плечами Валентина. — Не нами это установлено…
— А кем же?
— Бог его знает, — не сразу отвечает женщина.
— Хм, бог, — смеется Вера. — Вот сейчас, на лекции, мы и узнаем, кто это установил… Вы можете подумать, что неправду будет говорить наш лектор?
Валентина неожиданно краснеет, отводя глаза, но молчит.
— Угадала я? — щурится Вера. — Так лекции-то мы не из своей головы выдумываем. В них собраны такие факты, которые и сам батюшка ваш, отец Сергей, да и другие церковники, не могут опровергнуть. Подумай-ка об этом, когда лекцию будешь слушать…
Подходит Константин, веселый, улыбающийся.
— Еще одного слушателя завербовал, — шутливо говорит он Вере, кивая назад. — Наш парень, из бригады. Пошел к соседям в «козла» забивать, а я его сагитировал сюда. Хорош из меня помощник, а?
Вера в ответ на шутку признательно улыбается Константину. Он и действительно нравится ей своей уверенной напористостью.
«Побольше бы нам таких помощников», — думает она, а вслух произносит:
— Что, Константин Ефимыч, если вы всегда мне помогать будете, а? Я с парторгом переговорю, пусть это считается как ваше общественное поручение.
— Не надо, — гасит улыбку Константин. — Свободное время будет — помогу, а чтобы постоянно… Бригаду я только что принял, там дел много, успевай только крутись… Ее вот, — кивает на жену, — привлечь к этому надо. Полезное дело и для нее и для вас. Не смотрите, что она сегодня хмурая у меня, — снова шутит он. — Как войдет в курс — поленом не отгонишь…
— Замолол, Емеля, — отворачивается Валентина, но в голосе ее уже не слышно прежнего раздражения.
— Точно, точно, — не отступает Костя. — Вы только наседайте на нее покрепче…
— Хватит тебе, — хмурится Валентина. Она на миг представляет себе, как будет ходить от дома к дому, собирая народ на лекции, и на сердце делается беспокойно: не к чему ей портить отношений со вчерашними подружками. Скажут — отступила от бога, переметнулась в активистки… Нет уж, просто так приходить на лекции она еще сможет, а в активисты идти ей никак нельзя, не любит она ссор с соседями…
— Ну, идемте, что ли? — зовет она Костю и Веру, боясь, что они продолжат неприятный разговор.
— Ладно, Валя, — кивает Вера. — Мы еще поговорим обо всем потом. Сейчас и впрямь надо спешить, ждут, наверное, нас…
И украдкой снова глянула на Константина Ефимыча, решив непременно рассказать завтра Сойченко, каким молодцом оказался Пискунов. Верила, что с помощью Кости она со временем привлечет на свою сторону жену его Валентину.
«Главное — не спешить, — довольно размышляет Вера. — В бога она, видно, не очень-то верует, но все же надо соблюдать осторожность, чтобы не оттолкнуть ее чем-нибудь».
А от водоразборной колонки уже шел навстречу Вере лектор из «Ориона».
Устинья Семеновна недалеко от дружинников. И Андрея она видела.
— Ходит наш помощничек милицейский, выглядывает что-то, — тихо говорит она, мельком глянув на дочь и Ванюшку.
— Кто такой? — настораживается Ванюшка.
Напоминания о милиции он не любит по левацкой шоферской привычке. И сегодня он с Костей Петуховым сделал на базар два левых рейса, прежде чем появиться у дома Устиньи Семеновны. Машина была Костина, и в случае шума вся ответственность пала бы на того, но Ванюшка побаивается огласки: не поехал в колхоз, сказавшись больным, и вдруг обнаружится, что он на базаре…
— Ну кто… Андрюшка, известное дело, — говорит Устинья Семеновна. — Попросила на базар — некогда, а шляться — время есть.
— Где он? — встрепенулась Любаша. Она привстает на носки и старается поверх голов увидеть Андрея.
— Ну-ко, взбалмошная, — одергивает ее Устинья Семеновна. — Бесы, что ли, мутят? Постеснялась бы. — И искоса поглядывает на Ванюшку. Лицо у него хмуро, неподвижно, губы твердо сжаты.
— Шли бы вы в поселок, там… — начала было Устинья Семеновна, но Любаша перебивает:
— Нет, нет, здесь лучше. А если не продашь всю картошку, кто поможет обратно везти?
К столу притиснулся пожилой мужчина с землистым лицом. Он, прижав под мышкой мешок, перекладывает картофелины из одной кучки в другую, щупает их, жмет в пальцах, потом спрашивает:
— Почем у вас, хозяйка? Ого, а что дорого?
— Одна цена на всем базаре, — скупо бросает Устинья Семеновна и отворачивается: уже знает, что очкастый будет сейчас торговаться, спорить. Не любит она этот сорт покупателей: цепляются за каждую копейку, а овощи любят брать на выбор, хорошо разбираясь в них. Видно, из тех, что сами закупают для жен продукты и ведут кухонные дела.
«Жена, чай, полеживает сейчас на мягком диване, книжечки почитывает», — с неприязнью косится снова на очкастого Устинья Семеновна, будто не жена его, а он сам ведет праздную жизнь.
— Дорого, дорого, хозяюшка, — повторяет очкастый.
— По деньгам, — роняет Устинья Семеновна.
— Так деньги-то у нас одни — советские!..
Но она осекает его:
— А ты, милок, думаешь, мы-то чьи, аль заграничные? В деньгах-то и мы толк понимаем… Хошь бери, не хочешь — вон у соседей подешевле есть…
Занявшись этим покупателем, Устинья Семеновна не заметила, как потихоньку от нее ушла дочь.
А Любаша в это время протискивается в толпе, получая толчки от людей, толкая их сама, и идет туда, куда смотрела Устинья Семеновна, когда заговорила об Андрее.
«Господи, ну помоги мне найти его… — горячо молится она, вглядываясь чуть ли не в каждого встречного парня. — Очень прошу тебя, господи! Тебе не трудно это, ты видишь его сейчас, приведи меня к нему… господи…»
И ни на один момент в ее голове не блеснет мысль: зачем ищет она Андрея, что скажет ему? Просто поняла, что он сильно обиделся. Но что могла она поделать? «Только напрасно он ревнует к Ванюшке, глупо это, — мелькает в мыслях Любаши, пробивающейся к выходу из базара. — Но мама… Ведь знала же, что так нельзя, она жизнь прожила, понимает, как лучше, а почему так сделала? Господи, зачем это я на маму-то! Нет, нет, я не хочу о ней плохо думать! Согласилась же она, чтобы свадьба у нас была…»
Но на сердце не легче оттого, что Любаша старается с благодарностью думать о матери. С того вечера, как узнала о подписи ее в протоколе, она перестала доверять матери там, где дело касается Андрея.
Любаша останавливается в стороне на травянистом, не вытоптанном ногами, пригорке и
