— Да, ты что!
— Антон Бельяминович ее письмо вложил, просит помочь.
— И ты пошлешь?
— Надо. Он там так для меня старается, виллу приготовил. Неужели я ему в такой ерунде откажу?
— А деньги у тебя есть?
— Достану, мне одна женщина должна.
— Значит, еще одна посылка будет?
— А время-то сколько? — спросила Вера Васильевна. — Ты с летчиком в пять назначила.
— Вот клуша! Завертела ты меня.
— Я тоже забыла. Письмо так и не написала.
— В следующую посылку вложишь. Давай по последней. А то холодно.
Они выпили еще, и Вера Васильевна стала смотреть чем бы заткнуть бутылку.
— Виктору понесешь? — спросила Тоня.:
— Вот еще! Пусть тут стоит. А может, какому-нибудь доброму человеку пригодится.
— Как же, доброму! Бичи выпьют. Лучше я домой возьму.
— Ну беги, — сказала Вера Васильевна, — а я потихоньку. После ко мне зайди.
По дороге Вера Васильевна думала о том, где бы ей взять деньги на магнитофон. Это рублей двести нужно. Если бы Анна Ивановна сразу отдала, то вот бы она и вывернулась. Хорошо бы этой курице еще чего-нибудь: хотя бы на сотняшку продать, все равно оставлять придется. А туфли для Галочки она подберет, есть у нее две пары тридцать седьмого размера. Не очень, правда, модные. Но уж, извините, какие есть. А модного сейчас в магазине ничего не купишь, за модным неделю гоняться нужно. Это с ее-то здоровьем! Лучше всего было бы сейчас к Анне Ивановне зайти, но сил нет. Как она в такую даль пойдет? Никуда Анна Ивановна не денется, на работе увидятся. Завтра ей к врачу, а послезавтра уже, наверное, выпишут.
Анна Ивановна дожидалась ее на лестнице, перед дверью. Еще внизу Вера Васильевна услыхала, что кто-то на втором этаже как слон топчется.
— Ты чего? — спросила Вера Васильевна.
— Шульга послал. Он велел спросить, ты завтра вечером можешь выйти, а то Земфира заболела.
— Да у меня больничный до вторника.
— Ты ночь подежуришь — и опять два выходных. Плохо, что ли?
— Это я знаю. Заходи.
В руках у Анны Ивановны была туго набитая сумка. Нехорошее предчувствие кольнуло Веру Васильевну, но она отогнала эту мысль, потому что тогда уж ее положение станет совсем аховым.
— Мороз-то какой! — сказала она. — Жмет и жмет. Раздевайся, сейчас чай попьем.
— Я по улице шла, жарко было. А у тебя под дверью замерзла.
— Давно ждешь?
— Минут тридцать.
— Я чай поставлю.
— Да ты не беспокойся, я пойду уже. Значит, Шульге сказать, что выйдешь?
— Ладно. Ты раздевайся.
— Так и передам. Спасибо. Знаешь, я ведь вещи обратно принесла.
— Это почему? — спросила Вера Васильевна. — Или дорого показалось? Так я с тебя лишнего не просила. Цены можешь проверить.
— Да ну ее, — сказала Анна Ивановна, — не стоит она подарков. Представляешь, мы вчера пошли, а подарки я нарочно не взяла, дай, думаю, посмотрю, подарить я всегда успею, а обратно ведь не возьмешь. Пришли, а у них гости. Сначала ничего, познакомились, за стол посадили. Ирка от меня не отходит, соскучилась по бабушке, потом к деду перелезла. Он с ней забавляется, оба смеются, даже гости притихли, все на ребенка смотрят. А как же на нее не смотреть, если она такая забавная? Это я совершенно объективно говорю. И тут она вазочку с вареньем перевернула. Мать как вскинется: «Ах, такая-рассякая! Рано тебе еще со взрослыми сидеть!» И на кухне в угол ее поставила. Представляешь? Мы к ребенку пришли, а она ребенка отняла, наказала. Выходит, что она нас наказала. Я вижу, что у Шульги уже губы дрожат. А Борис молчит, как теленок. Гости даже смутились, а она их развлекает, анекдоты рассказывает, и такие, что срам один. Я и говорю Шульге: «Пойдем, нас тут не очень понимают. Мы тут, наверное, лишние!» Так она хотя бы для приличия задержала. Сейчас, говорит, я вам свет в передней зажгу. Представляешь, какая? Не буду я ей никаких подарков делать. Вот твои вещи в целости и сохранности.
— А я думала, ты деньги принесла, — сказала Вера Васильевна.
— Буду я на нее тратиться!
— А в долг ты можешь мне еще рублей двести дать?
— Откуда? И так Шульга спрашивает, куда сто рублей дела. Ты уж, пожалуйста, не задержи, если японских вещей достать не можешь. Мне только с ним скандалов не хватает.
— Конечно, — сказала Вера Васильевна, — я отдам. Ты не бойся.
— Ну и хорошо. Я Шульге скажу, что ты завтра в ночь выйдешь.
Чтоб ей пусто было! Чтоб ее разорвало и шлепнуло, эту ревнивую бабушку. Надо ведь, как подвела. Ну где теперь деньги взять? Хоть на большую дорогу с кистенем выходи. «На муромской дороге стояли три сосны…» Про что это? Ни при чем все это, ни при чем. Какие еще парень с девушкой? У них дело молодое, все еще будет. А если она от Антона Бельяминовича откажется, что ей остается? Ничего, одни гадики. Как же тут его просьбу не выполнить? А как ее выполнить, если денег нет? Так и написать, что, мол, извините, нет средств. Но, ему, такому большому человеку, это дико покажется; как это денег нет? Или подумает, что жадная она, он ведь в Магадане бывал, знает, что магаданцы — народ денежный. А, скажет, жадная! Ну не скажет, подумает только. Вызову ее, подумает, а она все в свои руки заберет, и даже после бани пивка не выпьешь. Стоп, стон, стоп! Какое пиво? Какие бани? Видано ли, чтобы такой человек в баню ходил? Он ведь небось с оружием ходит, где он в бане своей пистолет оставит? Какой пистолет? Пистолет здесь при чем? Пистолет она где возьмет? С кистенем только и остается. Как Илья Муромец. Он ведь тоже муромлянин, а точнее, из села Карачарово, которое славится огурцами. Там сидел на печи тридцать; лет и три года. С детства ноги были, наверное, парализованы. А может, он и без кистеня обходился. Может, голыми руками управлялся.
— Ты чего в темноте сидишь? — спросил Виктор Степанович, входя в комнату.
— А? — спросила Вера Васильевна. — Сколько время?
Она и не слышала, как он пришел, как дверь открывал, как раздевался. Только и увидела, когда он свет зажег в большой комнате.
— Да что с тобой? Случилось что-нибудь?
«Конечно, случилось! — подумала Вера Васильевна. — Как же я сразу не сообразила? Ведь несчастье произошло. И поэтому прочь обиду. Все равно никто, кроме Виктора Степановича, не поможет. А ты уж помоги. В последний раз тебя прошу. Ведь не такой уж плохой я женой была. Гораздо хуже бывают. Только ты мне поможешь!»
— Да не плачь ты, говори! Что? Игорь?
— Тетка, — сказала сквозь слезы Вера Васильевна. — Пожар у нее был, все сгорело.
— Тьфу ты черт! — вздохнул Виктор Степанович. — А я правда испугался.
— Да, тебе тьфу. Ты ее никогда не любил, а она у меня единственная родственница.
— Я не про то. Я думал, что умер кто-нибудь. А вещи — ерунда.
— А натерпелась сколько! Дом как свечка горел, — Вера Васильевна словно сама поверила этой выдумке, слезы у нее текли самые настоящие. — А без вещей как она будет жить? Ведь ничего не осталось.
— Написала она, что ли?
— Я на переговорный бегала. Она говорит, стою в одном халатике, больше ничего нет и все смотрят. Пришлите, говорит, сколько можете.
— Сколько?
— Рублей триста нужно.
— Ладно, пятьсот пошлем. Только не реви, а то опять печень заболит. Сейчас, что ли, в сберкассу сбегать?
— Сходи, я бы завтра отправила. А я пока ужин приготовлю.
Виктор Степанович перед уходом заглянул в уборную, способом номер два — бутылка в бачке, стакан там же утоплен — выпил полстакана. И даже крякнул от удовольствия, так хорошо пошло. Он подумал, что этот пожар даже очень кстати подвернулся, а то Вера бы педелю дулась, а так все сразу наладилось. Правда, пятьсот рублей — это сумма, ну уж ладно, тетка все-таки.
— Я быстро! — крикнул он от двери. — Может, пельмешек сделаешь?
«Ну это он много хочет! — подумала Вера Васильевна. — Да и не из чего пельмени лепить, сегодня столько забот, что даже в магазин не сходила. Или у него фарш уже куплен?»
Только в кухню пошла посмотреть — звонок, Тонька.
— Все в порядке, — сказала она, — отдала. Летун тоже удивился, что письма нет.
— А когда он летит?
— Сегодня, наверное. Но он сказал, что на днях обратно будет, за один рейс все не возьмут. А тут напрямую лету на военном самолете всего два часа. Так что ты готовься.
— Письмо я завтра на дежурстве напишу, мне в ночь идти. А ты не знаешь, какой магнитофон купить?
— Вместе пойдем.
— Это хорошо бы. А то я как его потащу? Но я тебя вот еще что попросить хотела. Может, ты узнаешь в милиции, как они новый паспорт дают, если потеряешь? Я боюсь чего-то.
— А за границу ехать не боишься?
— Да тихо ты. Чего ты орешь?
— Ты мне еще креп-жоржет должна, — сказала Тоня, — за это письмо.
— Дам, не бойся.
— А за милицию что дашь?
— Какая ты ненасытная, право. Даром даже плюнуть не хочешь.
