— Будьте, как дома!
Скоробогатову есть не хотелось. Он следил за каждым движением ее маленьких рук. Мария Петровна стала рассказывать, как они жили на Украине.
— Я не люблю сидеть на одном месте… Я все собираюсь поехать к вам на прииск… У вас много там рабочих?..
— Да, человек двести!
— Ого… Когда поедете, заезжайте за мной. Я поеду с вами. Лесом… Здесь, должно быть, чудные места.
Макар удивился. Его кольнула дерзкая мысль. Он отогнал ее… но она возвратилась. Мало-помалу он понял, что его тянет к Марии Петровне и что в сердце его растет ревнивая досада при мысли о Маевском, который стоит между ним и этой женщиной.
О своей женитьбе Макар совсем не думал. На предложение родителей, отрицательно качая головой, сказал:
— Не пришло еще время. Когда вздумаю, вас не спрошусь.
Якова покоробил такой ответ. Он почувствовал, что сын ушел из-под его влияния. Яков замечал, что сын часто стал похаживать к Маевским в то время, когда «самого» нет дома. Наконец, старик спросил:
— Ты это зачем к управляющихе-то?..
— Это мое дело, хожу, — значит, нужно!
— А ты слыхал про нее?
— Чего?..
— А то!.. За ней жандармы следят…
Макар гропустил это мимо ушей: — «Чепуха! Что за ней следить!». Гораздо больше его удивила просьба Маевского:
— Ты, Макар Яковлич, об этих пятистах рублях, что мне подарил, не проговорись жене.
Макар о деньгах уже забыл. Так же потом он забыл и о просьбе Маевского. Мысль о совместной поездке на рудник не давала ему покоя, но заехать за Марией Петровной он не решался.
Веселым майским утром, отправляясь на рудник, он встретил горничную Маевских. Та ему приветливо кивнула и что-то сказала. Макар остановил лошадь. Настя вспыхнула до ушей.
— Ты куда пошла?
— На базар!
— А как живет Мария Петровна?..
— Хорошо… Они говорили, почему к ним не заезжаете?..
Макар молча подхлестнул лошадь и погнал к особняку Маевских. Но только он переступил порог, его встретил молодой жандарм. Во всех дверях стояли жандармы. В комнате они вскрывали шкафы, ящики, комоды, доставали книги, какие-то бумаги. Ротмистр в белом кителе с золотыми погонами молча, сосредоточенно раскрывал книги, вытряхивал из них что-то, от чего книги странно ершились листками. Ему помогали высокий, как жердь, околоточный и какой-то незнакомый штатский человек. Мария Петровна сидела в кресле и нервно курила папиросу. Увидев Скоробогатова, она сказала:
— Вы за мной на рудник? Подождите… Вас теперь все равно не выпустят. Они кончат, и мы поедем!
Ошеломленный Скоробогатов по просьбе ротмистра присел. Мария Петровна улыбалась. Ее синие глаза потемнели, лицо побледнело. Скоробогатову показалось, что она за это время похудела, стала еще меньше и красивее. Среди разбросанных книг и бумаг она сидела спокойная, отвечая ротмистру кратко и строго:
— Читайте, я думаю, вы — грамотный человек…
Или:
— Это меня не касается, и я вам отвечать не хочу.
Ротмистр недовольно отводил глаза в сторону. Жандармы, приближаясь к самому начальнику, козыряли, странно вытягиваясь, круто поворачивались и уходили, а в соседних комнатах они осторожно ступали большими сапогами, точно боялись поломать пол.
Овладевшая Скоробогатовым оторопь прошла. Насмешливые улыбки Маевской в сторону полиции веселили его. Он с любопытством следил за движениями людей и недоумевал: «Что ищут?» Но когда ротмистр стал допрашивать Макара, он густо покраснел:
— Я золотопромышленник… Я на рудник собрался… За Марией Петровной заехал! — пробормотал он несвязно.
Ротмистр, худенький, с золотым пенсне, посаженном на большой нос, подозрительно прищурил глаз. Он вежливо, но строго заявил:
— Я вынужден вас обыскать!
Скоробогатов покорно поднял руки и, расставив широко ноги, стоял, пока старый, изношенный жизнью жандарм, с большой серебряной медалью у шеи, и незнакомый штатский, выворачивали ему карманы. Обнаружили револьвер и туго набитый деньгами бумажник.
— Зачем вы носите такие большие суммы денег? — спросил ротмистр.
— Нужно, значит, потому!… Я люблю деньги!
Ротмистр улыбнулся. Просмотрел свидетельство на право ношения огнестрельного оружия. Потом он дружелюбно улыбнулся Скоробогатову и, подавая его вещи, сказал:
— Вы зайдите ко мне в камеру!
— Сейчас?
— Нет, на днях!
Когда жандармы ушли, гремя сапогами и позвякивая шпорами, Мария Петровна, растопырив пальцы, показала им вслед нос.
— Мы сейчас поедем… Мерзавцы!.. Я минуточку.
Она вышла и скоро возвратилась с маленьким саквояжем.
— Ну, едемте, — сказала она, надевая синее пальто.
Теперь Макар чувствовал эту женщину возле себя так близко, что на минуту забыл об обыске. Ему хотелось говорить такое, что бы сделало Марию Петровну еще более близкой, но он неловко молчал. Мария Петровна сосредоточенно смотрела вдоль дороги. B нырках она хватала его руку и плотно прижималась к нему. От этих прикосновений у Скоробогатова сильно вздрагивало сердце и было несколько обидно, что Мария Петровна упрямо молчит. На ее лице лежала какая-то скрытая забота.
Было жарко. По небу плавали облака. Они вздувались на горизонте белыми клубами. Похоже было, что там кипят огромные котлы и, пенясь, поднимают горы густого пара. В тихом мареве лес задумчиво молчал, обдавая горячим, смолистым дыханием.
— А, пожалуй, нас накроет с вами! — сказала Маевская.
— Кто?
— Гроза!
— Едва ли…
— Вы думаете?.. Фу, как жарко!
Мария Петровна распахнула пальто. Высокая грудь обрисовалась под кисейной блузкой. Макара обдало запахом духов.
— Как от вас приятно пахнет!
Маевская расхохоталась. Этот смех Макара смутил.
— Вам скучно со мной? — спросила она.
— Н-нет… не скучно.
— Но у вас какой-то кислый вид. Вы не обижайтесь на то, что я молчу. Мне почему-то хочется молчать. Вы бывали когда-нибудь в таком состоянии, когда ни о чем не хочется говорить, а хочется молчать и думать?
— Бывал, — ответил Скоробогатов и добавил мысленно: «когда с похмелья»..
Предсказание Маевской сбылось. Сбоку надвинулась тяжелая, темносиняя туча. Подул прохладный сырой ветер, будя лес. Как из-под земли, донесся глухой раскат грома. Скоробогатов подхлестнул лошадь.
— Вот видите?.. Я правду говорила, — кутаясь, сказала Маевская.
Гроза быстро надвигалась. Лес тревожно зашумел. Высокие шпили елей плавно закачались.
— Вы не боитесь грозы? — спросила Маевская.
Скоробогатов отрицательно покачал головой, следя за бегом лошади. В почерневшем небе начали появляться тонкие змейки молний. Казалось, что небо дает трещины, ломается, рвется, а из огненных трещин, с оглушающим грохотом, падают на землю огромные железные листы. Брызнул редкими, крупными каплями дождь.
Макар круто свернул с тракта на узкую лесную дорожку. Сжатые двумя стенами деревьев, они потонули в глухом шуме леса. Вверху бешено ревел ветер, пригибая вершины деревьев, а внизу он мотал и рвал кустарник. Где-то далеко, в глухой чащобе загудел ливень. Скоробогатов выдернул из-под сиденья кожаный плащ и накинул его на Маевскую, а она заботливо прикрыла полой плаща голову и плечи Скоробогатова. Эта заботливость обдала его приятной теплотой. Маевская плотно прижалась к нему.
Ливень докатился до них. Смокшая лошадь, фыркая, бежала по плотному грунту лесной дорожки. Земля, как подогретая, кипела.
Выехали на широкую елань. Сквозь стеклянную кисею дождя показалась покосная избушка, прижавшаяся в угол к темному ельнику. Лошадь свернула к ней.
— Переждем в балагане, — сказал Скоробогатов и взглянул на Марию Петровну. Он ее не узнал. Ветром и ливнем точно смыло с ее лица бледную тень заботы. Она порозовела, а глаза весело заискрились.
Слушая легкую живую речь ее, Скоробогатов следил за каждым движением ее маленьких рук. Она, смеясь, отжимала подол юбки. Видны были ее стройные ноги. Никогда еще она не казалась Макару такой желанной. Он представил себе, как ее руки обнимают его шею… В избушке было тихо, сухо, пахло свежим сеном, примятым на нарах. В углу жужжали осы.
— Ну, что же вы молчите? — сказала Маевская. — Или теперь на вас нашел такой стих? — Она растянулась на нарах. — Ах, как хорошо! Как приятно здесь отдохнуть! — Она закурила папироску. — Прилягте, отдохните, Макар Яковлевич! Дождь скоро пройдет.
У Скоробогатова потемнело в глазах. Он бессознательно вскочил на нары и, схватив Маевскую, крепко ее обнял. Мария Петровна удивленно вскрикнула и, рванувшись, отскочила к двери. Глаза ее загорелись гневом.
— Вы это что?
Скоробогатов растерялся. Он почувствовал стыд и страх. Маевская, попрежнему стоя у порога, бледная, спросила:
— Вы что хотите от меня?
— Простите, я… думал…
— Кажется, я никакого повода не давала вам…
