Третий принцип управления Кореей — освоение ее японцами.
Этими моими правилами мы должны регулировать деятельность конституционных учреждений, которые возникли в результате реформ 1919 года».
Таковы три принципа адмирала Сатоми — политграмота японского офицера.
К концу учебного дня подполковник Садзанами снова вызвал к себе Аратоки.
— Разрешите поехать в офицерский городок, занять комнату, отдохнуть, если разрешите, подполковник-сударь.
— Вам придется поехать в город. Нужно знать работу гарнизона. Послезавтра я отправлю вас в операцию… Сегодня отправитесь на завод промышленника Сена. Он выполняет заказы текущего ремонта.
— Я познакомился с ним, подполковник-сударь.
— Предупредите, что восемьдесят бомбодержателей, заказанные у него для наших самолетов, должны быть готовы не через пять дней, а завтра. Проследите за исполнением.
И Аратоки отправился снова в город.
Солдаты, несите в колонии
Любовь на мирном штыке,
Азбуку в левом кармане,
Винтовку в правой руке,
А если эта сволочь
Не примет наших забот, —
Их быстро разагитирует
Учитель наш — пулемет.
Конструктор модельного цеха пел, поворачиваясь над огромным картоном, по которому были расчерчены шпангоуты.
«Ночь, аптека, переулок, — произносил он слова, — белые вишни цветут. Я один… Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви…»
В мыслях он ворчал:
«Приятные новости… С женитьбой вас, господин, вы, кажется, хотели жениться?.. Все лимиты окладов понижаются на пятнадцать процентов. Эй, аптекарь, дай лекарства!.. Спасибо, господин хозяин, нас уравнивают с чернорабочими… Белые вишни цветут, я один… Теперь, извините, мне плевать, пусть разрушают весь цех, я не скажу ни слова. Эй, аптекарь, дай лекарства от невиданной любви!..»
Судоремонтный и механический завод господина Сена считается самым крупным предприятием в Кион-Сане. В путеводителе Кука и Смиса он отмечен крестиком, и сказано следующее:
«Кионсанский завод… Число рабочих 1425, из них женщин и детей 627. Большинство китайцев. Жилища рабочих, расположенные на юго-западной стороне порта, выделены в особый маленький городок, огражденный стеной. Иждивением господина Сена для них выстроен специальный театр».
Да, театр выстроен. Это китайский театр, маленький угрюмый барак, где раз в месяц даются представления:
«Геройский патриотизм некоторой жены».
«Цветы — кровь — пепел — огонь».
«Растущий бальзамин».
«Благородные поступки японского дворянина».
Но живут рабочие в полных крысами чуланах и едят гнилые водоросли. Работают в сутки четырнадцать часов. Еженедельного отдыха нет — праздник раз в месяц. И заводчик удерживает из жалованья плату за вход в театр.
«Эй, аптекарь, дай лекарства от невиданной любви!..»
Модельный цех находился в низкой кирпичной казарме на берегу залива. Лед в заливе был разбит ледоколами и плавал редкими зелеными комками среди стоявших у прикола судов. Возле самой каменной кромки залива торчали ржавые ребра судна «Темено-мару» с отстающими листами дырявой обшивки. Нос был высоко поднят над остовом, наполовину вмерзшим в тающую льдину.
На поднятых лесах трое рабочих клепали обшивки морских катеров.
Усатый Сен в синей ватной робе, наклонившись, поворачивал пневматическое сверло, со свистом впивавшееся в железо.
В ворота завода, охраняемые тремя дюжими сторожами, вошел японский офицер. Никто не взглянул на него.
— Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.
— Ты!
— Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.
— Ты!.. Эй!
— Извините, барин, не заметил.
— Где ваш старший?
— Приказчик, барин, здесь. Мастер, барин, уехал к хозяину. В конторе, барин, господа счетоводы.
— Пришли сюда!
— Сейчас… Бей! Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так. Сбегай за приказчиком!
На лесах двигался темный сморщенный человек в сапогах, в толстых грязных штанах и надутой ветром кацавейке. Он подавал клепальщику на штанге раскаленные докрасна заклепки.
Оглушительный звонкий удар разнесся вместе с ветром.
— Сейчас, барин офицер…
Медленно поворачиваясь, человек стал слезать с лесов. Когда он спустился на землю, Аратоки увидел, что это женщина. Она была черна и худа. Лицо ее состояло из плоских заостренных костей, обтянутых тонкой кожей.
«Эти звери, неужели они живут друг с другом? «Дорогая, я шел в дождь и плеск, был я тонок, одинок и чист, в темноте я услышал золотой, чистый, тонкий, одинокий свист». Да… Скажу я вам!.. Что же он?.. А где приказчик?.. Женщины низких сословий у всех наций одинаково безобразны»…
Через минуту прибежал к Аратоки главный приказчик.
— Точно так, господин капитан, это для нас честь, что нам поручили военные заказы. Когда вам только будет угодно. Мы сегодня не распустим наших рабочих. Не извольте волновать свое сердце, через двадцать часов все зажимы и амортизаторы будут готовы. Не извольте волновать свое сердце, бомбодержатели нам не в первый раз. Мы нарезали уже трубки для бомбовоза. Это для нас большая честь.
И, кланяясь, повел капитана по заводу.
Перед механическим цехом, навалившись на стальную доску, сварщик в очках врезал в металл жестокое белое пламя, заслонясь темным листом от света, разрывавшего глаз. Он не слышал окриков главного приказчика:
— Эй, друг!
Он оторвался от пламени и оглянулся. Люди показались ему молочно-белыми, а день вокруг сверкал чернотой.
— Сегодня, друг, придется оставаться часов на шесть сверх нормы.
— А плата?
— Военный заказ…
— Я и так работаю тринадцать часов.
— Дурак! Военный заказ. Вот так все с этим народом, господин капитан. Ленивы и глупы, господин капитан.
От сварщика пошли в просторный холодный дом, полный визга разрезаемой стали и жара, сгущенного на ледяном сквозняке. Автогенщики поджигали в форсунках тонкие струи разлетающихся брызг бензина, ловкими движениями джиу-джитсу сражаясь с металлом. От стальных полос сыпались огненные стружки.
— Сегодня, ребята, придется остаться часов на шесть лишних! Военный заказ.
— А плата?
— Военный заказ. Ты понимаешь, дурак, по-корейски, что такое военный заказ? Я говорил вам, господин капитан.
(«Я подозреваю, что здесь в цехе есть члены профсоюза. Мы это еще выясним, господин капитан».)
Подходили к неподвижным мрачным людям, зажатым среди движущихся и стучащих машин. Здесь гнулись шпангоуты, работала механическая пила, двое тонких мальчишек вытаскивали из печи раскаленные добела болванки.
— Останетесь сегодня часов на шесть!
— А плата?
— Вот это видел?
— Извините, господин приказчик.
Прошли в литейный цех, где была беготня и движение, цех напоминал кионсанскую площадь в базарный день. Здесь кинулась в нос горелая копоть. Полуголые рабочие стояли над жаром. Болтливой улицей растекался жидкий красный чугун. Здесь шатались мелькающие тени движения. Высокие трубы, вставленные в формовки, вытягивали огонь и дымные искры из остывающего литья.
— Сегодня останетесь часов на шесть!
Ни одним движением не показали, что слышат его слова.
— Е-сей, посмотри, чтобы не делали перерыва.
— Знаем, господин приказчик.
Потом сказали те же слова китайским плотникам, бесшумно двигавшимся среди свежих смолистых стружек деревянного цеха. Этот зал был похож на длинные залы старинных мануфактур.
Так обошли все цехи.
Тихим голосом главный приказчик отдавал попутные распоряжения:
— Опять вижу — простой. Станок Джон-Смит работает вхолостую. Скажешь табельщику, что я тебе сделал вычет в размере двух часов работы. Опять вижу, — вручную идет клепка переборок. Опять Ку Сун-лин стал молотобойцем. Скажешь табельщику, что я тебе сделал денежный вычет в размере полдня работы.
(«Какой народ! Страшно подумать — ведь каждый из них может оказаться членом профсоюза, господин капитан».)
— Господин приказчик, прошу, пожалуйста, отпустить. Мать заболела в деревне, в Кентаи. Прикажите выдать паспорт.
— С богом! Отработаешь сегодня заказ, получишь расчет.
— Спасибо, господин приказчик.
Снова день. Грузно выкатилось солнце из воды.
Мир повторяется.
Снова брань и снова труд.
Снова хлёбово из трав.
Глава тринадцатая
ЭСКАДРИЛЬЯ В ПУТИ
Как всегда, привычным и будничным было отправление на старт. Дотошно наставлял подполковник Садзанами; закончил словами:
