принципиально не будет писать. Но, представьте, написал!
— …Нельзя сравнивать! У нас же — самые мокрые лапы в бассейне, чуть недоглядел — и заштыбовало транспортеры…
В какую-то короткую паузу прорывается, привлекая общее внимание, громкий басок Лизунова:
— Ер-рунда! Лет с десяток назад даже нам с вами и половине из тех, что здесь сидит, можно было бы сло-ободственно припаять пятьдесят восьмую статью. И это сдерживало языки, ясно? Нашим братом без палки управлять нельзя, вожжи надо нам, вожжи! И потом понимать надо: диктатура пролетариата! Не какая-нибудь сусальная демократия, а ди-кта-тура, ясно?
— Позвольте, то, что вы говорите, разве имеет общее с диктатурой пролетариата? — хмурится атакованный Лизуновым сосед справа. — Я никак этого не могу найти у Ленина в сочинениях…
— И не найдете, — кивает Лизунов. — Историю делают живые люди, сообразуясь с обстоятельствами, а обстоятельства в те времена…
— Но ведь двадцатым съездом доказано, — перебивает сосед, распаляясь, — что никаких обстоятельств подобного рода не существовало! Что же еще? И потом… Историю делаем мы, народ, а не те, у кого оказалась палка в руках.
— Давай, давай, Никола! — весело кричит молодой парень.
— Видите ли… — усмехается Лизунов, подымая холодные, мутноватые глаза на соседа справа. — Я хотел бы… — тянет он, свысока посматривая на всех.
— Не знаем, что ты хочешь, а мы хотели бы, чтоб помолчал, людям раны не ковырял, — зло вырывается у Веры, и Василий подталкивает ее, покачав головой. Но Лизунов услышал.
— О чем это вы, детка? Я, быть может, веду себя непозволительно? Вы желаете меня поправить…
— Ничего не желаем, — вспыхивает Вера и торопливо встает из-за стола.
Из смежной комнаты врывается мелодия вальса. К Вере подходит сияющий Виктор Яковлевич и приглашает ее танцевать.
— Вот так, Верочка, шестидесятый пошел мне. На год от века отстал. Скоро, наверное, и до внуков дело дойдет, — тепло улыбается Виктор Яковлевич, посмотрев на нее. — Не спешите только что-то вы с моим Васей, не спешите.
Вера краснеет и сбивается с такта.
— Неприятный какой-то этот Лизунов, — уклоняется она от разговора, предложенного Вяхиревым. — Всех против себя настроил.
— Не любит, когда ему возражают. Это в его характере было еще до Севера.
— Так он работал в те годы на Севере? — приостанавливается изумленная Вера. — Вон что…
— Был. Но строго судить, знаешь… В каждом из нас есть доля вины. Были винтиками, и упрекать не нужно.
Вера молчит, потом вздыхает, невесело качнув головой:
— Обидно…
— Ну, конечно, обидно! — быстро отзывается Виктор Яковлевич. — Но кто будет отрицать то хорошее, что сделано за прошлые годы? Мы превратились в мировую державу с громадным экономическим потенциалом. Хозяйственная-то наша тележка, знаете, не только окрепла, но и все больше становится современным поездом.
Они кончили танцевать и идут просто так, разговаривая.
— Эх, Виктор Яковлевич… А слезы, пролитые невинными людьми, вас не трогают?
— Что ж, мы — первые, и нам не удалось, конечно, избежать ошибок. И крупных, может быть… Но это же естественно для первооткрывателей, а?
— Естественно, разве я спорю? — говорит тихо, с болью Вера. — Но у первооткрывателей должно быть и одно из замечательнейших качеств исследователя: уметь не только признавать ошибки, но быть смелым и бесстрашным до конца при их исправлении! А такие вот, — она кивает в сторону стола, за которым сидит Лизунов, — имеют эту смелость? Судя по всему, нет!
Вяхирев щурится:
— Чтобы иметь смелость, решительность, твердые убеждения — надо прежде всего, чтоб была голова на плечах… А этот Юрий Борисович — середнячок… Погоду он, поверь, не делает… Но гадить может… Доверять им ответственные посты нельзя… Освобождать их надо от работы — только и всего. Чтобы души людей не калечили…
Вера поднимает на него глаза и одобрительно кивает.
Однако остаток вечера у Веры был испорчен. Отец Василия ее все же в чем-то не убедил. Домой возвращалась она одна — провожать себя никому не разрешила.
В автобусе ее настроение меняется. Нравится ей стоять вот так, стиснутой со всех сторон, вслушиваться в острые шутки приодетых по-вечернему парней, слышать заливистый, возбужденный смех девчат и знать, что ты просто частица той большой и обычной жизни, которая бьется во всех этих людях.
«Вот они рядом, мои современники. Они работают, живут, творят историю. И завтра будут, и послезавтра, а там год, три и десять лет… Потом кто-то сменит их… и меня. И это будут похожие и совсем незнакомые люди. Потому что жизнь уйдет намного вперед, и она впитает в них что-то новое, неизвестное нам. И где-то там, впереди, по земле пойдет новое поколение, которому странны будут многие наши сомнения и раздумья… А так будет когда-то, будет!»
Смеются парни, шумят девчата, автобус отходит от автостанции. И в нем она, Вера, как-то удивительно повзрослевшая за эти короткие минуты раздумий.
В низком и длинном зале ресторана уже много посетителей.
Леня Кораблев, еще не сдав фуражку, заглядывает туда через плечо швейцара, присвистывая:
— Ну и молодцы торгаши! Знают, что на многих шахтах получку выдали — пива подбросили. Не всегда летом нас этим балуют.
Едва входят в зал, Кораблев уверенно направляется в дальний правый угол, бросая на ходу:
— Пошли… Там быстрее обслужат.
Играет радиола, люди закусывают и о чем-то тихо переговариваются, кидая ничего не значащие взгляды на соседей. Под их взглядами Андрей чувствует себя неловко.
— Как на смотру, — хмурится он, занимая место напротив Кораблева.
— Что?
— Рассматривают, говорю, как на выставке…
— А-а, не обращай внимания, — успокаивает его Кораблев. — Машинально получается. Смотрят на тебя, а не видят, своим разговором заняты. В эти часы здесь просто обедающих людей раз, два — и обчелся! Сюда, особенно за дальние столики, на весь вечер приходят. А вот и официантка, — заерзал на стуле Леонид. — Машенька, сюда, сюда!
Машенька с блокнотом в руках идет, конечно, не сюда. Но, увидев Кораблева, делает полукруг на одной туфельке и спешит к ним.
Андрей уже заметил, что рослый, симпатичный Кораблев пользуется успехом у девушек. Но знает, что крепкой дружбы Леня ни с одной из них не имеет. В бригаде это точно известно.
«Сами же разбаловали парня, — поглядывает сейчас на Леню Андрей. — Что легко дается человеку, тем он не очень-то и дорожит. А вот встретил бы Леня отпор от одной хотя бы да пострадал бы, помучился — конечно, и он сердцем бы прикипел к такой девчонке».
Полуобернувшись к Машеньке, Леня с обворожительной улыбкой заказывает такую уйму закусок, вина и пива, что Андрей не выдерживает:
— Да ты что, Леонид, ночевать здесь думаешь? Где же нам все осилить?
Кораблев приподнимает ладонь:
— Спокойненько… Чтоб двадцать раз не заказывать.
