мире. Даже в комнате у… извините, конечно… у продажной женщины найдешь статуэтку какой-то Зои или какого-то Матросова.
— Что же вы хотите? — решается вступить в разговор и Андрей, с любопытством приглядываясь к Ястребову. — Я так и не понял: или вас нервирует наличие идей в обществе, или просто угнетает собственная опустошенность, как у этого вот сосуда, — кивает он на пивной фужер. — Мы народ рабочий, неясностей не любим.
Он и впрямь недолюбливает такого рода нечистоплотных мужчин, которых можно иногда встретить в закусочных и чайных, где они допивают остатки пива и вина из кружек подзагулявших компаний, охотно философствуя под ржанье пьяных о наступивших временах, жонглируя двумя-тремя сомнительными идейками «о человеческой жизни-борьбе», о мудрости скудоумия («дурачку жить легче»), о великом и малом в нашей бренной жизни, варьируя эти темки в угоду веселящейся компании.
Ястребов задерживает взгляд на Андрее и неожиданно улыбается.
— Смышлен, смышлен… — качает он головой, гася улыбку. — Апполинарию надо отвечать прямо. А прямой ответ — это снова пристрастие к какой-то идее… В этом и вся суть.
— На мой взгляд, — жестко смотрит Андрей в глаза Ястребову, — суть совсем в другом. В том, что вам надоело повторять старые свои истины, а новых у вас нет. Тупик духовный, если говорить прямо. Трудно, конечно, вам. В безделье-то вы отстали в своих идеях, а люди старье сейчас неохотно слушают. Изобретайте что-нибудь поновей, иначе скоро вам и стакана вина за вашу дряхлую философию не поставят.
— Давайте-ка, ребята, выпьем, — поморщившись, машет рукой Кораблев. — Идеи, идеи… Может, налить тебе вина за наши идеи?
— Да я… знаете…
— Ладно, налей, Пахом… А наши идеи — вот они! — Кораблев бросает на стол широкие ладони. — Работать надо, вот что! А на одних идеях далеко не ускачешь. Мы вот идейно поработали — идейно и гуляем… Пей, пей, чего там.
А сам не торопится брать со стола рюмку, Достает из кармана уже знакомую Андрею записную книжку и листает ее.
— Вот оно! — восклицает Леня, и все за столом невольно оглядываются на него. — Нашел! Помню, что где-то у меня о традициях было записано. Вот вы говорите, — остро смотрит он на Ястребова, — что отрицаете традиции и идеи. Значит, вы тем самым отрицаете и движение, как основу жизни?
— Хм… — морщится Ястребов. — Этого, кажется, я не говорил. Вообще относительно материи у меня свои особые взгляды.
— Постойте, о движении поговорим, — перебивает Леня. — Вот, слушайте… Охранять традиции — значит давать им развитие, так как то, что гениально, требует движения, а не академической неподвижности. Это Станиславский.
— Но при чем же здесь вообще традиции, — подается вперед Ястребов. — Здесь же о их сохранении, так сказать. Этому-то как раз я и противник.
— Неверно же! — машет рукой Кораблев. — Вы на словах против, а в жизни… Есть у нас хорошая традиция — уважать старших. И вас она вполне устраивает, вы на нее ревизию не наводите, так как она удобна для вас. Правда ведь? Представим, что бы с вами, пожилым человеком, было, коль мы все, сидящие здесь, отказались от этой традиции. Улавливаете мысль?
Андрей с уважением поглядывает на разошедшегося Кораблева. Право же, он и не подозревал, насколько силен в подобных спорах Леня. На вид — простоватый парень, с этакой снисходительной улыбочкой, не пропустит ни одной девчонки, чтобы не посмотреть вслед, а сейчас вот, поди-ка, припер этого мудрствующего поэтика к стене…
— И о работе, и о труде, — продолжает между тем Кораблев. — Андрей-то ведь прав, — кивает он на Макурина. — Коль человек перестает заниматься трудом (любым — физическим или умственным), он поневоле деградирует, останавливается в своем развитии, отстает от тех, кто постоянно трудится. И ответ тут прост: только целеустремленное трудовое занятие сделало человека мыслящим существом, и оно же непрерывно продолжает его совершенствовать. Непрерывно, ясно? Природу не обманешь, она рано или поздно накажет того, кто хочет ее обхитрить. Вот где корень несчастий у многих, даже очень одаренных от природы, людей. Я так понимаю, что и духовный тупик приходит к людям по этой же причине.
— Минуточку внимания! — прерывает торопливо Ястребов. — Согласно вашим утверждениям, самым разумным существом должна быть… лошадь, так? Ведь больше-то ее едва ли кто работает, — и хитровато оглядывает Андрея и Пахома: вот-де, как я положил вашего дружка на обе лопатки.
Но Леня Кораблев ничуть не смущается.
— Старо, Апполинарий, старо, — легко улыбается он. — Такими приемами в трудные годы можно было огорошить противника в споре. Сразу видно, какой сермягой попахивает от ваших мыслей. Вы же забыли, что я говорил о целеустремленной трудовой деятельности. Если вы докажете мне, что лошадь способна на это, я подниму руки… Ну, пытайтесь! Кстати, — тряхнул он записной книжкой, — здесь есть еще кое-какие дельные записи против вас, но их я позднее двину, согласны?
— Вот черт! — изумленно смотрит Пахом на Кораблева. — Ловко ты его…
Лагушин даже не стесняется Ястребова: настолько восхищен он своим товарищем.
— Силен, братец, — неохотно соглашается и Апполинарий, покручивая в руке пустой фужер. Заметив это, Леня наливает всем вина.
— Ладно, хватит мудрствовать. Давай, Ястребов, двинем еще по одной. А ты, Андрей?
— Нет, мне хватит, — поднимается тот. — Времени одиннадцатый час, а хозяева у меня строгие.
— Да ну, слушай…
— Нет, нет.
— Ну, ладно, — с сожалением произносит Кораблев. — Мы с Пахомчиком еще часок посидим. Так завтра в первую смену?
— Ну да… Смотрите, до чертиков не спивайтесь.
Шагая к автобусной остановке, Андрей думает об Ястребове.
«Тип, однако… Интересно, чем он кончит в жизни? Ну его к черту! Не такие главное в жизни. Двигают ее, конечно, те, кто действительно работает, добывает, например, уголь. Вот мои ребята… Совсем недавно с ними, а кажется, что и росли вместе. Значит, Степан Игнашов машину обмозговывает? Надо узнать, что за машина. Странно, что ни к кому он за помощью не обратился. Или просил, да отмахнулись? Завтра же узнаю… Он действительно какой-то скрытный».
В автобусе Андрей едва не сталкивается с Копыловой и торопливо забивается на заднее сиденье: на глаза Вере попадаться не хочется. Андрей внимательно следит за зеленой шляпкой, мелькнувшей впереди, и гадает, когда сойдет Вера: вместе с ним или раньше? И облегченно вздыхает, когда Копылова выходит на остановку раньше.
В вечернем поселке по-воскресному шумно. Молодежь идет навстречу Андрею со смехом и несмолкаемыми разговорами, радуясь теплыни августовского вечера, и он вглядывается в лица встречных: может, и Ванюшка с Любашей где-то здесь бродят? Он внушает себе, что и, увидев их вместе, будет равнодушен, что ему это безразлично, но сам понимает, отчего так думает: просто не верит в то, чтобы они сейчас были
