Погоня там скачет или кто другой, все равно уходить надо. Уже высветлился край луны. Впереди — Черный лог, за ним — станица Осипо́вская. Там тоже казаки, но все-таки люди.
Ах, если б раньше поторопиться-то ей! Уже слышен громовой топот копыт. И нет сомнений — погоня это! Вот он и Черный лог, но и погоня топает совсем близко. Не может уйти от нее конек, хоть, и напрягает все силы. Вот уже совсем рядом, по пятам грохочет адовый топот. И голос Русяева:
— Не уйдешь, стерва!
Она успела глянуть ему в глаза. Второй приотстал и только начал спускаться в Черный лог. Оглушительно, почти в упор грохнул выстрел, и почернело все, ушел свет. Конь ее испуганно рванулся, Маша вылетела из седла и распласталась на белом январском снегу возле самой дороги.
Убийца прекрасно знал, что жертва его безоружна, потому и не стрелял издали, а подскакал вплотную; все равно безопасно и наверняка.
— Вот и все, — сказал он подъехавшему спутнику. — Один хлопок и…
Ночка — темна,
Я боюся.
Не пойдет гулять
Маруся!
Он сунул маузер в кобуру и, разворачивая коня, добавил:
— Надо успеть пораньше вернуться, чтоб не мозолить глаза станичникам.
Они выехали из лога и снова погнали взмыленных коней.
Сколько так пролежала Маша — не сообразить. Конек ее тут же крутился, сапоги хозяйки обнюхивал, фыркал и временами тревожно ржал. Иногда он выбегал на подъем из Черного лога и снова к ней возвращался.
Раза два оживало сознание. Она видела серый рассвет, а потом снова проваливалась в непроницаемо черную бездну. Папаха отлетела чуть не на сажень. Под головой подтаял и осел снег, потому заостренный подбородок торчал кверху. А под спиною, из тога места под правой лопаткой, куда вошла пуля, стекала кровь и красила белый январский снег, разъедая его и уходя в родную землю…
Такую вот и нашел ее осиповский казак, с утра наладившийся за сеном. Долго приглядывался, припадал к груди, убедившись, что жизнь еще теплится в ней, развернул подводу и осторожно погрузил в розвальни на клочок сена. Коня ее не трогал казак, буланый сам побежал за санями. Свою лошадку не жалел хозяин, гнал отчаянно, потому до городской больницы домчался он с рассветом.
Когда переложили Машу из розвальней в санитарные носилки, она открыла глаза и, глядя на казака, подобравшего ее в Черном логу, одними губами едва слышно молвила:
— Спасибо вам!
Слов и не надо было. Взгляд ее излучал столько немой глубочайшей благодарности, чистоты и сердечности, что на суровые, обветренные щеки казака сами собою выкатились крупные слезины. Сердито смахнул он их рукавицей, лошадь развернул в обратную сторону и уехал. Никто не догадался спросить его фамилию, когда он сообщил в больнице, что привез раненую женщину, подобрав ее в Черном логу, за Осиповкой.
Через полчаса, узнав по телефону о случившемся, Федич стремглав бросился в городскую больницу. До его приезда успели переодеть Машу, перевязать и уложить в постель И все это время она почти не приходила в сознание. Вскочив в палату, Федич взглянул на ее смертельно бледное, лицо с тронутым желтизной свострившимся носиком и понял все.
На цыпочках приблизился он к ее кровати, у изголовья опустился на колени и осторожно положил сверху свою могучую руку, словно пытаясь обнять ее и разбудить.
— Маша, Машенька! — громко шептал он ей в лицо. — Кто тебя, кто?.. Скажи, Маша!
Вопрос дошел до ее сознания, и она поняла, кто возле нее. Трудно, медленно приоткрыла глаза и даже попыталась улыбнуться. Но красивые молодые губы потянула смертельная судорога, и она едва слышно произнесла:
— Офицеры… Володя Русяев…
Потемневшие веки смежились теперь уже навсегда. Тело едва заметно дрогнуло и замерло. Словно не веря, что смерть уже приняла ее в свои объятия, Федич с минуту пристально глядел на милое, но уже отчужденное лицо, потом, резко поднялся и, ни на кого не глядя, вышел из палаты.
12
Конные матросские разъезды, посланные мичманом Павловым по казачьим поселкам и станицам, вернулись в Троицк. Всюду, как и в станице Бродовской, атаманы называли себя председателями Советов, скоплений вооруженных казаков нигде не заметили матросы, зато сами разъезды по всему маршруту, вплоть до возвращения в город, находились под незримым наблюдением казачьих дозоров, которые аккуратно слали донесения в штаб Половникова.
Немедленно сообщили они и о том, что Северный летучий отряд — матросы и красногвардейцы — покинули Троицк и двинулись на казачью столицу Оренбург. Но 17-й Сибирский полк остался в городе. И Федич, и красные командиры хорошо знали обстановку в уезде: разбитые под Троицком и на пути от Полетаево казачьи части были лишь рассеяны по Южноуралью и в любую минуту могли подняться снова.
В последнее время ежедневно из Бродовской доходили тревожные вести. Но Сыромолотов и другие партийные руководители уезда все еще верили в здравый смысл казачьих вожаков, потому и послали туда Марию Селиванову, страстного агитатора и противника братоубийственной войны. Не хотела она кровопролития, да ее кровь и окрасила январский снег.
Комитет РСДРП (большевиков) и исполком городского Совета немедленно создали следственную комиссию из трех человек и направили ее в Бродовскую.
Зимний день короток. Выехать собрались часа в два пополудни. Тройка гнедых коней, как ветром, несла крестьянские розвальни, заваленные душистым сеном, по роковой дороге.
Терентий Дерибас — председатель следственной комиссии — волновался, часто курил, но виду не показывал. Бухгалтер по специальности, профессиональный подпольщик, побывавший в ссылке, а теперь член городского комитета партии, он не давал покоя троицкой буржуазии, потому сделался популярным до того, что гимназистки сочиняли про него частушки, а местные буржуазные газеты публиковали о нем всякие небылицы. Ему нет еще и тридцати. Короткие темные усики, интеллигентная бородка клинышком. Теплый мохнатый треух надвинут на самые брови.
Его спутники чуть постарше. От 17-го Сибирского полка исполком послал командира роты Алексея Малова, бывшего поручика и начальника полковой разведкоманды, и Антона Русакова. На троих успели они добыть всего один тулуп, а для тепла побольше сена бросили в сани. Лихою тройкой правит Антон.
В Черном логу остановились. Осмотрев место разыгравшейся здесь трагедии, попытались представить, как все это было. Недавно алое, кровавое пятно слегка потемнело, но мороз сохранил его. И останется оно таким до первой метели. А потом, когда прошумят по логу вешние воды, непременно здесь вырасти должны красивые цветы.
После остановки в Черном логу разговор у спутников не клеился: зная, что в Бродовской неспокойно, все отчетливее понимали они безнадежность своего предприятия. Но и оставить содеянное злодейство, промолчать перед убийцами никак нельзя. Пусть вся станица узнает, на какие дела способны дутовские офицеры!
Получив малую передышку, гнедые кони, уже потемневшие от пота и изрисованные сахарным куржаком, дружно летели по легкой, зимней дороге, оставляя версту за верстой. Мелькали задремавшие в безветрии березовые колки, кусты тальника в логах, и снова стлалась белая безмолвная равнина, сверкая миллиардами разноцветных искр под опустившимся к закату холодным ушастым солнышком.
Когда спустились в станицу, и подъехали к станичному правлению, солнце уже спряталось и над домами повисли тихие, голубые зимние сумерки. Народа на улице мало, но лица встречных омрачены какой-то вороватой напряженностью, тревогой.
Может, случайно атаман Петров оказался на месте, а может, и намеренно, чтобы не искали его по станице, — казачьи разведчики петляли всюду и могли предупредить своих старшин о выезде комиссии.
— Чем могу служить, молодые люди? — спросил он, поздоровавшись. — Присаживайтесь.
— Исполком городского Совета создал следственную комиссию по делу об убийстве Марии Селивановой, — сказал Дерибас и, пройдя к столу, положил перед атаманом документ. — Вот мы и приехали отыскать убийцу и арестовать его.
— Хм-м, — задумался Петров, подергивая раздвоенную рыжую бороду и пряча в усах почти незаметную ухмылку, — да у нас не слыхать было ни об каком убийстве. Как же вы искать-то станете?
— Мы требуем собрать станичный сход, — не отходя от стола, продолжал Дерибас. — Вот пусть сами казаки выдадут убийцу.
— Так сегодня-то какой уж сход, — развел руками атаман, — поздно. Теперь все скотину на ночь убирают… Завтра с утра уж и соберем людей. А теперь, ежели желаете, могу поставить вас на квартиру. Тут вот, рядом, старушка есть одинокая. Там вы и можете заночевать.
Перекинулись взглядами следователи, делать нечего — согласились. Атаман скоро, по-молодецки оделся в бекешу, и все четверо вышли на улицу.
