Еще по дороге из школы надумал прибегнуть к помощи мужиков, чтобы самому в городе не показываться. Знал в хуторе немногих, да ведь и не ко всякому с таким делом сунешься. К Прошечке, к свату бывшему, лучше не подходить, облает, скорее всего, и выгонит. С Чулком когда-то водил знакомство отец — тоже фрукт подпорченный. А сыновья его, хоть и фронтовики оба, шалопаи какие-то. Не раз встречал их в станице Лавруха.
А вот к Василию Рослову заглянуть стоит. Еще с довоенных времен знакомы. И хоть увел он, шельмец, у Кузьки Катерину, так через столько лет на то и наплевать можно. К тому же сама из их дому сбежала. Именно потому и вспомнил он про Василия, как в свой двор-то вошел да с Кузькой встретился.
В хуторе — тишина мертвая, ни огонька. Заехал он с кестеровой стороны, а когда поднимался с плотины, заметил недалеко справа большой дом. Не было раньше такого. Кто ж это сгрохал в теперешнее лихое времечко? Подвернул к рословским воротам и, чтобы не делать лишнего шума, не стал в калитку стучать, к окну в палисаднике подошел.
Но тихо-то все равно не вышло: собаки залаяли.
— Кто там? — из непроницаемой избяной утробы спросил Катин голос.
— Я это, я! Лавруха Палкин, — вдруг заволновался он, услышав этот голос, как из-под земли. Будто с того света донесся он. — Твой бывший деверь.
— Чего тебе?
— Василия повидать бы надоть.
Запрыгало, затрепетало ретивое у Кати: уж не посчитаться ли прикатили родственнички? Для чего это им Василий серед ночи понадобился?
— Одного не отпущу! — объявила она Василию. — За тобой выйду, собак спущу, кричать стану.
— Да погодила бы ты егозиться-то, — возразил Василий, одеваясь по-скорому. — Может, у его дело какое срочное. Не выходи за мной, не позорься!
— Чего там такое? — услышав их разговор, спросила с печи Дарья.
— Да вон Лавруха Палкин прискакал чегой-то, — с тревогой ответила Катя.
Дарью такое известие, как ветром, с печки снесло. Василий уже хлопнул дверью, а бабы совались от окна к окну, пытаясь выяснить, сколько же там ночных гостей подъехало. Но за воротами не видно ни людей, ни подводы. Когда растворилась калитка, во двор один Лавруха вошел. Поздоровались мужики за руку. Полегче на душе у баб стало, но пост свой у кутного окна не покинули.
Постояли мужики недолго, пока по цигарке выкурили. От калитки так и не отошли, а потом опять руки пожали и разошлись.
— Чего эт его в такую пору пригнало? — трепетно бросилась Катя к Василию, как только он переступил порог.
— Да не тряситесь вы, ради Христа, — неласково ответил Василий, на ходу скидывая полушубок и валенки и начиная одеваться снова, по-настоящему. — Без нас теперь у людей делов невпроворот.
— Зачем же он приезжал-то все-таки? — недовольно спросила Дарья, собираясь зажечь огонь.
— Не надо, — остановил ее Василий. — Я и так соберусь… Селиванову, какая на выборы-то к нам приезжала, убили казаки утром ноничка. К вечеру в Бродовскую следователи приехали, а их арестовали атаманы да тоже грозятся прикончить. Об том надоть городской Совет уведомить срочно.
— А сам-то Лавруха что же не поехал? — пристрастно спросила Катя. — Теперь бы уж к Осиповке подъезжал.
— Да ведь на той дороге дозоры казачьи повсюду шныряют, догадаются, зачем он поехал.
— Эт, стало быть, себя-то он поберег, — ядовито заметила Дарья, — а тебя под топор поволок. Так, что ль?
— Я ж не из Бродовской еду, и не казак, — разъяснял Василий, затягивая опояску на полушубке. — Кто знает, чего на уме-то у мине?
— И я с тобой, Вася, — бросилась одеваться Катерина. — Будто бы в больницу везешь ты бабу по срочному делу.
— Еще чего! Спите! — и хлопнул дверью Василий.
Заложил он верного своего Карашку и погнал по городской дороге, соображая, что соврать, ежели дозор возле Солодянки встретится, да к кому в городе обратиться. Где тот Совет находится, не знает Василий, да и за полночь перевалит к тому времени, пока доскачет он туда. Лучше всего, наверное, прямо на Болотную вдариться, к Виктору Ивановичу. Ночью-то надежнее дома его застать можно.
14
Угостила бабушка Маланья гостей щами наваристыми. Печь для того подтопить пришлось. Самовар поставила. Чаек заварила с душицей, шиповником да еще черенков дикой вишни в него бросила. Сахарку нет, конечно, а блюдечко меду нашлось, оттого чай получился у них прямо-таки господский. Весь лютый мороз, какой за день под шкуру залез, такой чай выживает начисто. Пьют мужики, потеют, похваливают чаек да хозяйку благодарят.
Вдруг с улицы шум донесся, калитка скрипнула, простучали мерзлые сапоги в сенях, и распахнулась дверь.
— Ни с места! — сдерживаясь, пророкотал полковник Кузнецов, распрямляя стройный стан и держа револьвер наизготовку. — Руки вверх! Оружие сдать!
За ним вломилось пятеро офицеров с винтовками. Они направили стволы на застолье. Бабка Маланья, прижавшись у шестка, крестилась истово, творя молитву и поминая заступницу. Терентий сидел спиною к двери, и штык офицера застыл возле самого его затылка. Рук никто не поднял, потому как заняты они были чашками с чаем. А Дерибас, полуобернувшись к вошедшим, подчеркнуто спокойно сказал:
— Оружие вы нам не давали и требовать его не имеете права, Андрей Спиридонович.
Красивое лицо Кузнецова с седеньким клинышком бороды будто позеленело враз. Крючочки темных усов кверху дернулись, а пронзительные глаза вспыхнули азартом, как у кота на охоте.
— А-а-а-а! Так это ты, голу-убчик! «Чай пила я с кислым квасом, ночь гуляла с контрабасом», — вспомнил он частушку из «Казачьей мысли». — Много ты крови попортил добрым людям. Н-но теперь не уйдешь отсюда живым! Р-разоружить их!
Как стая цепных псов, кинулись к пленникам офицеры. Одни уперли в них штыки, другие стали вытаскивать у них револьверы. Загремела на столе посуда, слетела и разбилась недопитая чашка. В это время вошел атаман Петров. Побоялся он, видать, чтобы ретивые исполнители не наломали дров.
— Не безобразничать! — крикнул атаман сурово и прошел к столу.
— Мы требуем вернуть оружие, — обращаясь к нему, сказал Дерибас.
— Ну, без оружия вам спокойнее спать будет, я думаю.
— Тогда выдайте нам хотя бы расписку на конфискованные револьверы, — настаивал Дерибас.
— И без расписки поколь обойдетесь, — объявил атаман. — Показывать ее некому. Находитесь вы под надежной охраной.
— А как же обещанный завтрашний сход? — спросил Алексей Малов.
— Суленого три года ждут… А сход может разрешить только полковник Половников. Я вам тут не помощник. Вы под арестом.
— Все вы не очень осторожно шутите, — сдерживая гнев, сказал Дерибас. — Мы ведь знали, куда едем, потому и условились перед отъездом, что ежели не вернемся в течение трех дней, то нас будут считать погибшими, а на Бродовскую двинется всей боевой мощью Семнадцатый стрелковый полк, включая артиллерию. Вот со мною два представителя от этого полка. А отвечать за все здешние порядки придется станичному атаману. Вы же нас в западню определили, вы могли бы и предупредить о положении в станице.
— Ну, квас воды ядренее, утро вечера мудренее, — сказал Петров. — Каждый, видно, за свое ответит, когда черед придет. А теперь — все. Спите, никто вас не тронет.
Вся компания разом вывалилась за дверь. Тихо стало и просторно в избе.
— Господи праведный! — взмолилась Маланья. — Да что ж это на свете творится! Чего такое они замыслили? Побьют ведь вас теперь, сыночки.
— Не побьют, — успокоил ее Антон. — Мы еще повоюем.
— Они вас побьют, — не унималась Маланья, — а ваши придут, всех нас из пушек побьют.
— Не тронут они нас, успокойтесь, пожалуйста, — заверил ее Алексей Малов. — А вас тем более никто не тронет.
Никакого уговора насчет выступления 17-го Сибирского полка не было, конечно. Дерибас таким способом решил охладить затуманенные злобой горячие головы казачьих старшин. В городе знают, что вернулись в станицу бежавшие от Северного летучего отряда казаки, что не могло быть спокойно в Бродовской, но всю напряженность и сложность обстановки понял и сам Дерибас только теперь.
— Быстро убрать со стола, приготовить постель и погасить свет, — скомандовал он. Забегала бабушка Маланья, как молодая. Мужики подхватывали ее команды и моментально исполняли их. Быстро соорудили постель на полу и улеглись вповалку. Бабка давно не спала в горнице. Погасив лампу, постанывая и шепча молитву, она полезла на печь.
Сперва тихо лежали все, но спать никто и не думал. Первым поднялся Антон. Осторожно обошел все окна сначала в прихожей избе, потом — в горнице. Постоял возле каждого, всматриваясь в темень январской ночи. От снега на улице было светлее, чем в избе, потому кое-что можно было разглядеть. Вернулся Антон и доложил:
— Спите, братцы, спокойно, как в тюрьме. Охрана самая надежная. Почти полтора десятка человечков с ружьями насчитал я.
