Показала на мягкое кресло в белом чехле.
— Садитесь, я сейчас.
Федор с любопытством огляделся. Всюду коврики, занавесочки, у изголовья высокой кровати книжная полка. Напротив на стене в легкой золотистой рамке картина — зимняя лесная опушка, петляющий след зайца на снегу. Присел в кресло, застыл, украдкой разглядывая Варю, хлопотавшую возле столика. Она достала из резной деревянной шкатулки пузырек йоду, вату, бинт, принесла в эмалированном тазике воды.
Федор безропотно позволил обмыть руку.
— Вы участвовали в драке или случайно подвернулись?
— Все участвовали. Не окажись фанагорийцы, дали бы городовым трепку.
— Странно, — произнесла она. — Я вас вижу в третий раз. Два раза вы дрались. Это так интересно, драться?
Было в ее голосе столько наивного любопытства, что он рассмеялся.
— Да нет, барышня, тогда в саду драки не было. Просто боролись…
— Все равно, — не согласилась Варя. — Откиньтесь на спинку кресла, я попробую согнать синяк.
Федор с готовностью откинулся. Было приятно подчиняться ей. Она приложила к лицу вату со свинцовой примочкой. Теплые пальцы ласково коснулись кожи.
— Вот и лучше будет… Какой вы, право, встрепанный. Постойте, я вас причешу.
Смеясь достала гребенку из волос, принялась раздирать спутанные лохмы.
— Не шутите так, барышня, — насупился Федор.
— А что будет? — ужасаясь и любопытствуя, спросила она, не оставляя его волос.
— А то и будет… — обнял ее здоровой рукой, привлек. Девушка вывернулась, чуть побледнела.
— С вами действительно шутить нельзя.
Федор совестливо хмыкнул. А она поспешно отошла к столику. Стояла вполоборота, рассеянно глядя в приоткрытое окно. Ветерок трепал рукав платья. Федор понимал, что лучше сейчас проститься и уйти, но что-то его удерживало. Чувствовал, что сердится она больше из приличия: нравится он ей.
— Вы хоть говорили бы что-нибудь, — не оборачиваясь, сказала она.
— Не знаю, как с вами говорить, барышня. Еще обижу…
— Почему вы упорно называете меня барышней? Зовите Варей.
— Язык не поворачивается называть так… Если бы своя, фабричная…
— Попробуйте повернуть.
Подождала, не скажет ли еще чего. Федор молчал. Тогда ревниво спросила:
— А с фабричными вы знаете, как говорить? Ну, хотя бы с той девушкой, что в саду была? Чем я не похожа на нее?
Посмотрела в упор, требуя ответа.
— Почему вы не отвечаете?
— То-то и оно, что вы на нее похожи, — сознался он.
— Это меня радует, — ребячливо произнесла она. — А вас?
Он не знал, что ответить.
— Расскажите мне о ней. Давно ее знаете?
Федор усмехнулся: любопытству ее не было конца.
— Как не знать, в одной каморке живем. Вот с таких лет. — Показал на метр от пола.
Варя на миг задумалась.
— В саду вы сказали, что она вам не сестра. А в одной каморке живете…
— A y нас три семьи в каморке живут. И в других так же. Не знали?
— Я была в каморках… Но не знала. А какая у вас семья? Есть родители?
— Нет, только сын.
— У вас есть сын?
— Есть, барышня.
— Варя!
— Хорошо. Варя.
— А где же мать?
Вопрос был неприятен. И потому, как он долго молчал, она поняла это.
— Не ругайте меня, я так, к слову. Можно не отвечать.
— Почему же… Нет у него матери. Умерла в холеру, пока я в тюрьме был… Девчушка эта, Марфутка, ему мать заменяет.
Она пододвинула стул и села напротив. Робко улыбнулась.
— Федор, простите, но уж такая я… Люблю спрашивать. Что вы хотели найти в той книжке, за которую были арестованы?
Федор пожал плечами.
— Сам не знаю… Из тюрьмы вышел — от книжек отвернуло. Хочу жить так, чтобы ни о чем не думать. Пока не очень получается.
— Разве можно жить, не думая?
— Другие живут и довольны.
— Другие… Может, зажечь свет? Темно стало.
— Как хотите, барышня.
— Федор, я буду сердиться на вас!
— Давайте без этого, — с улыбкой попросил он. — Опосля привыкну.
— «Опосля». После, наверно?
— После привыкну, — послушно поправился он.
— Привыкайте и побыстрее… Пожалуй, я зажгу свет. Что-то внизу страсти разгорелись. Шумят как…
Из столовой, где праздновали служащие фабрики, доносился гул. Крик, смех перекрывал мощный бас:
— А у нас в Спас-Раменье отец Николай, крест утеряв, особо не печалился, влезши на рябину, водку пил…
Кто-то в ответ громко засмеялся.
— Павел Успенский, священник Предтеченской церкви, — сказала Варя. — Все наизусть знают об отце Николае из Спас-Раменья и опять смеются.
На лестнице послышалась шаги, остановились недалеко от двери. Федор узнал по голосу механика Дента.
— Мы коллеги… Я все силы раскладываю в свою работу.
— Это верно, — отвечали ему насмешливо. — Шесть тысяч в год… можно «раскладывать» силы.
— Брат, — пояснила Варя. Поймав встревоженный взгляд Федора, успокаивающе добавила: — Он ко мне почти не заходит.
— Сколько вы еще гонорара получаете? — спрашивал Грязнов заплетающимся языком.
— Какой гонорар, коллега?
— Управляющий поручил мне просмотреть заказы на машины…
— О, фирма Кноопа аккуратно доставляет заказчикам…
— За двойную цену, не так ли, мистер Дент? — перебил его инженер. — И, чтобы заказы не прекращались, фирма выплачивает вам солидный гонорар… Да вы не смущайтесь, я не со зла. Не мне убыток — Карзинкину.
— Что вы хотите? — изменившимся, обиженным тоном спросил англичанин. Но, видимо, сумел совладать с собой, миролюбиво воскликнул: — О, понимаю! Коллега хочет иметь пай. Мы сойдемся…
— Едва ли, — опять насмешливо сказал Грязнов. — Сколько вы мне дадите?
Дент долго не отвечал. И Варя и Федор сидели притихшие, чувствуя неудобство от того, что слышат каждое слово.
— Очередной крупный заказ — пятьсот рублей.
— Мало, — издевался Грязнов. — Узнай от меня хозяин о вашем надувательстве — больше даст.
— Вы очень много шутите! — сказал англичанин. Чувствовалось, что он с трудом сдерживает ярость. — Не понимаю, зачем пригласили сюда?
Федор представил, как бледнеет у Дента кончик носа.
— Неудобно как-то, — прошептал он Варе.
Она приложила палец к губам.
Снизу опять разнесся бас Павла Успенского, заглушив весь остальной шум.
— У нас в Спас-Раменье отец Николай сторожа завел босым в церковную ограду, в самую крапиву, и панихиду об оном тут же служил… Не мрачно упивался отец Николай — озорство сотворял… Всяк истинно русскому присуще то озорство.
Голос священника нарастал, видимо, он поднимался по лестнице. Уже у самых дверей раздалось:
— Эй, мистер… как тебя, пойдем дерябнем по стаканчику. Хватит тебе, заслюнявил молодого инженера.
— У вас говорится: молод и овцу съел.
Успенский захохотал громоподобно, отчего вздрогнули стены.
— Дорогуша, не так говорится. Из молодых да ранний. Запоминай. Пошли пить…
Очевидно, Дент ушел. В дверь постучали.
— Варя, ты дома?
— Заходи, Алексей.
Вошел Грязное, провел рукой по всклокоченным волосам. Увидел мужчину в комнате сестры, скривил рот.
— Ты не одна?
— У меня гость…
— Вижу, — Грязнов нетвердо подошел. Смотрел то на сестру, то на Федора — не узнавал.
— Представь, Алексей. На Ивановском лугу была драка. Избивали городовых, пока не нагнали солдат. Большая Федоровская переполнена народом. Дерутся, ругаются. Спасибо, Крутов встретился. С ним и доехала до дому.
Грязнов наконец уразумел, кто перед ним, раскинул руки.
— Наконец-то я вас встретил. — Голос у инженера был хриплый. — Где вы пропадали?
— Работаю на острове, — сказал Федор, поднимаясь с кресла.
— Чего это вас туда потянуло? — удивился Грязнов.
— Потянуло… Не все от меня зависело. Пришел к Денту, пришел в контору — везде отказ. Спасибо подрядчику— взял. Руки, ноги есть. Разгружаю баржи с хлопком.
Грязнов нащупал спинку кресла, в котором только что отдыхал Федор, грузно сел.
— А на мою помощь вы не могли рассчитывать? Отчего не зашли?
— По какому случаю? — Федор снисходительно посмотрел на инженера, как смотрит трезвый на пьяного.
От Грязнова не ускользнул его взгляд. Сказал сердись:
— Не дурите. Приходите, и все уладим.
— Спасибо, господин Грязнов.
— Меня зовут Алексеем Флегонтовичем.
Федор невольно обернулся к Варе. Уж больно похоже было сказано. Но Варя, очевидно, поняла совсем не то, что думал он.
— Алексей, что ты кричишь? — вмешалась она. — И вообще вид у тебя… Нельзя столько пить.
— Все можно, Варька. Сегодня все можно. Завтра будет нельзя. — Сжал кулаки, думал о чем-то своем. Потом поднял голову. — Ты не хочешь спуститься к гостям?
