напугала потная автобусная толкотня.
В сквере было пусто, отсутствовали даже обязательные пенсионеры. Бронзовый мальчишка в фонтане неутомимо держал за голову мокрую рыбу. У рыбы давно отбили хвост, но рыбака это не смущало, он был обрадован навсегда. Окунев прогнал от крайней скамьи наглых красноглазых голубей, сдул с угла пыль и сел. Он никак не мог вспомнить имя девушки, с которой познакомился прошлым летом в Крыму. У нее было удлиненное книзу лицо, тонкая талия и широкие бедра — это он помнил. Ночами она любила смотреть в море, ей все казалось, что там плавают контрабандисты, и ему на ходу приходилось придумывать для нее жуткие истории, — это он тоже помнил.
Спали они днем, потому что ночи проводили у моря. Он прошел за ограждение, и на летном поле она окликнула его. Пришлось вернуться. «Скажи, ты не знаешь — долго женщина может жить без мужчины?» — она смотрела на него сквозь железную аэропортовскую ограду ясными зелеными глазами и ждала ответа. Ему захотелось вернуться, но он сдержался — по привычке. «Зачем тебе это?» — сказал он, и она поняла…
Он все помнил, а имя забыл.
На середину скамьи падала редкая тень от жухлой обломанной сирени. Окунев машинально подвинулся к ней, поднял из-под ног спичку и задумчиво набросал на пыльной земле силуэт женщины. Она сидела на камне, поджав к подбородку длинные ноги, и грустно смотрела на втоптанный в землю окурок.
«Надо бы зайти куда-нибудь поесть», — думал художник.
Подошел голубь и, склонив голову, оглядел рисунок.
— Похожа? — спросил Окунев и бросил в голубя спичку. Голубь испуганно отскочил, но потом вернулся и деловито поклевал спичку, наверное, думал, что съедобная.
— Чудак ты, — успокоенно сказал голубю Окунев, поднял голову и засмеялся: обходя фонтан, к нему шла Клара. Она улыбалась.
— Видит бог, — торжественно выпрямляясь, сказал художник, — я тебя ждал, женщина! Идем.
Окуневу неожиданно стало легко и весело. Он подмигнул настороженному голубю и увлек слабо протестующую девушку к выходу.
— Все правильно! — сказал он загадочно. — Все правильно…
Им повезло. На стоянке стояло с полдесятка машин с неверными огоньками. Окунев обошел их, приглядываясь к водителям, и выбрал серую разбитую «Волгу». В машине было душно. Художник молча опустил стекла, положил на истертое сиденье рядом с водителем синюю пятирублевую бумажку и вежливо попросил до конца улицы ехать «вперед багажником». Таксист обернулся, но чеканное лицо Окунева было непроницаемо.
— Вперед багажником, — повторил он, — вы не ослышались.
Таксист невозмутимо опустил деньги в карман и развернул машину.
— Мишка, ты спятил, а меня ждут дома, — жалобно говорила Клара.
Таксист стоял одной ногой на подножке и гнал машину, по пояс высунувшись наружу. Прохожие удивленно поворачивали головы.
— Они думают, что мы сумасшедшие.
— Едва ли, — сказал водитель. — В машинах случаются неисправности.
Окунев откинулся на сиденье и закрыл глаза. Девушка демонстративно отвернулась к окну, но глаза ее смеялись.
— Теперь к озеру, — сказал Окунев не открывая глаз.
…Ресторан был плавучий. Когда проходили катера, он покачивался и скрипел.
— С тобой хорошо плавать, — доверительно сказала Клара. — Я боюсь, когда начинают дурачиться в воде. — Она потрогала влажные концы волос и потрясла головой.
Окунев промолчал, ему опять стало грустно.
Между привинченными к полу столиками ходил длинный прилизанный саксофонист и играл «Черноморскую чайку». Клара смотрела на него и тихонько подпевала, не разжимая губ. Окунев видел, что ей хорошо сейчас.
— Послушай… — сказал он и замолк.
Девушка резко повернулась, все еще покачивая головой в такт музыки. Ее удивил голос художника.
— …Ты могла бы выйти за меня замуж?
Она оглядела его критически с головы до ног.
— А что? Ты в общем-то красивый парень, — девушка секунду подумала, подыскивая определение. — Высокий. И денег, кажется, много получаешь…
— О-хо-хо! — вздохнул Окунев, а девушка засмеялась. Ей казалось, что она знает художника тысячу лет.
В сумерках на ресторане зажгли сигнальные огни. Они отбрасывали на черную воду светлые дрожащие пятна.
— И всем казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли, — сказал Окунев, тупо разглядывая, воду. Мысли художника были неясны и рыхлы.
— …что на чужбине усталые люди светлую жизнь себе обрели, — подхватила девушка. Она знала эти стихи.
— Завтра я поеду в деревню… — сердита сказал художник и заплакал. — Буду ловить рыбу…
Малев проснулся под утро: разбудил пес, ткнул в щеку влажным холодным носом.
— Ты чего? — приподнялся Малев.
Пес обрадовался голосу, полез к Малеву с лапами, но тот прикрикнул, и Загря виновато лег на землю.
— Не бойся, не проспим! — успокоил собаку Малев и подтянул сбившийся к ногам полушубок.
Плашкоут так и не пришел. Вернувшись к реке с остатками рыбы, Малев до вечера провозился с садком, который еще раньше наметил сделать в ближнем к Реке озере. Он нарубил ворох тальнику, зашел в воду на сколько позволяли развернутые сапоги и забил в дно по кругу десятка полтора кольев, а потом оплел их вицами, как плетень. Получилось как надо, вода свободно проходила через садок, и рыба могла в нем жить долго.
Возвращаться к стану не хотелось. Малев набросал в обласок сухой прошлогодней травы, лег и укрылся полушубком, подумав мельком, что сила у него стала уж не та, ушло времечко…
— Ночуем здесь, Загря, — сказал он собаке и сразу же уснул, крепко и без снов.
Теперь вставать было еще рано, Малев выпростал из-под полушубка онемевшие руки и потряс кистями, восстанавливая кровообращение. Руки у него в последние годы немели ночами, и он даже как-то ходил к врачихе, но та сказала, что ничего сделать нельзя, руки немеют от того, что много работали. Это она правильно сказала, и Малев успокоился: «Подюжат еще…»
…Спать расхотелось, качнув обласок, Малев вылез из него, обулся, закурил и по привычке оглядел Реку.
Вода начала спадать. Кое-где всплыли узкие, похожие на щук, отмели, а на берегах остались соры — обломки деревьев, подмытые кусты и другой хлам.
Малев спустился к моторке и перевел ее ближе к обрыву, на место поглубже, чтобы не обсохла, потом развел в затишке под кустами небольшой огонь и пошел к озеру.
Караси в садке стояли неподвижно, и он казался пустым, потому что спины рыбин сливались с дном. Но когда Малев нагнулся и сунул в садок руку, вода там взорвалась, в лицо ударил целый сноп брызг. Малев выхватил все-таки карася, вышел из воды, бросил его на землю и обтер лицо.
— Вот и умылись! — сказал он Загре, прижавшего карася лапой к земле, чтобы не прыгал.
Выпотрошив тяжелую рыбину, Малев натер ее солью, насадил на палку, а палку воткнул
