в землю, наклонив над огнем в дымке.
Минут через тридцать карась испекся. Загря подошел к дремавшему хозяину и поскреб лапой по полушубку.
— Мясо не довари, а рыбу перевари, слыхал? — спросил Малев, но встал и осторожно, чтобы не развалился, снял карася с палки.
Отвалив на весло мясо с хребта рыбины, Малев бросил остатки на траву. Пес, наклонив голову, обошел вокруг своей доли, лег и стал ждать, пока остынет.
Солнце еще не взошло, а они уже закончили завтрак и стали собираться в дорогу к озерам. Малев выбросил из обласка траву и взял ружье, а потом обернулся к Реке и увидел под яром на другой стороне оседающий столб воды, тут же по ушам ударил звук взрыва, и злобно зарычал Загря.
Метрах в ста ниже взрыва от берега отошла лодка, человек в ней стоял во весь рост, сачка не было видно, но Малев понял, что «тот» держит его в руках и ждет, когда начнет всплывать убитая рыба.
«Откуда он взялся? — подумал Малев, сбегая к лодке. — Не слыхать было мотора…»
Он не представлял четко, что именно собирается сделать.
— Поглядеть бы на тебя, гада, — бормотал он, дергая шнур заводки мотора один раз, другой…
Мотор взревел на самой высокой ноте, вытолкнул из воды лодку, и она дробно застучала по мелким волнам. Пса, успевшего заскочить на нос, отбросило в середину лодки, он посмотрел на Малева и остался лежать, больше не вставал.
Мотор на другой стороне заработал чуть раньше «Вихря» Малева. «Тот», видно, заметил опасность.
— Покасливой, а трусливой! — пробормотал Малев.
Обрывки мыслей в его голове теперь определились в ясное и вполне осознанное решение: догнать!
Неторопливо вставало солнце. Малев приподнял за ручку бачок и на вес определил количество бензина. Двойной ноющий звук повис над рекой, будто два невиданных комара завели бесконечную песню.
«Я те дам, — бормотал Малев. — Не уйдешь…»
Он прикинул, не добавить ли оборотов мотору, но не стал, чтобы не рвать машину. Отдумал.
В утренней тишине взрыв хлопнул неожиданно громко. Окунев вздрогнул и непроизвольно сжался, хотя и ждал его. Ему казалось, что кто-то обязательно должен закричать, но на Реке по-прежнему было тихо, и он оттолкнулся от берега, чтобы перехватить всплывшую рыбу, пока не унесло течением.
«Тундра!» — усмехнулся художник, вспомнив дядино словечко, поднялся в лодке и взял в руки сачок.
Три дня продолжалась гулянка в поселке лесорубов по случаю приезда Михаила Окунева. Три дня в просторном доме его дяди, прозванного Пожарником за непомерный рост и худобу, не убирали со столов и дым стоял коромыслом.
— Художник! Из самой Москвы прибыл, не забывает дядьку! — хвалился пожарник, нависая над застольем как вопросительный знак. — Пей, Михаил! Ешь, что душа желает!..
Окунев, не унимая сочиняющего напропалую дядю, пил и ел, удивляясь втайне богатству стола: осетровой икре, горой наваленной на блюдо, туесам с яичницей, мороженой и моченой клюкве, грибам и великому разнообразию рыбы — вареной и соленой.
— Нельмушкой, нельмушкой закуси! — советовала тетка. — Во рту тает…
— Стерлядь лучше! Стерлядь — это рыба! — возражал дядька, прерывая на секунду вранье уважительно внимающим лесорубам про «Михайловы картины в заграничных музеях».
На Реке не всякую рыбу считали рыбой. Окунев видел в чулане громадную щуку с застывшей навсегда, хищно разинутой зубастой пастью.
— Держу, чтобы мышей пугала, с зимы лежит! — объяснил дядька. — Не рыба.
— Как не рыба? — удивился Окунев.
— А так, — сказал Пожарник. — Щука, карась — не рыба.
Закусывая нельмой, действительно тающей во рту, Окунев, чтобы поддержать разговор, спрашивал, где ее покупают.
Мужики за столом хохотали.
— Сами ловим! — кричал Пожарник. — Кто ловит, а кто смотрит…
— Запретная рыба, — объяснил Окуневу сидящий рядом мужик. — Потихоньку промышляют…
— На все запреты, хоть на край света уехай — и там запреты! — жаловался дядька…
— Волков бояться — в лес не ходить! — хохотало застолье.
«Лихие ребята!» — думал Окунев, потихоньку сбегая на улицу.
Он бродил по поселку, удивляясь деревянным крышам и старухам, бесцеремонно вслух разговаривающим о нем, когда он проходил мимо палисадников и скамеек, на которых они сидели часами.
«Чей же это парень-то? Не знаешь?» — «Пожарников племянник, из Москвы, бают, приехал». — «Эвоно что…» и т. д.
Когда пьянка поутихла, дядя показал Окуневу свою лодку, мотор, бочку с бензином, и тот стал ездить по реке, иногда с этюдником, а то и просто так — приятно было управлять летящей по пустынной реке и послушной каждому движению посудиной.
— Чего зря бензин жгешь? Рыбачил бы, — советовал дядька.
— А чем? — спрашивал Окунев. — Удочкой?! Так не клюет, говорят…
— Удочкой?! — хохотал Пожарник. — Ну, даешь!.. Принесу я тебе утре удочку, вставай только пораньше…
На следующее утро он разбудил художника до света и вручил что-то завернутое в тряпку, из которой торчал конец шнура.
— Вот тебе удочка, бросишь где поглубже, к камню только примотай, чтобы потяжелей был, а то унесет. Взрывники тут просеку у нас бьют, пни корчуют — дали маленько, — объяснил Пожарник.
— Опасно? — неуверенно сказал Окунев, принимая пакет.
— Шнур длинный, не бойся, — успокоил Пожарник.
— Я не про то, — заторопился Окунев, боясь, что дядька поймет его сомнения как трусость, — вдруг увидят?
— Кто? — удивился дядька. — На тридцать верст — ни души, форменная тундра. А поглубже спустишь — и не слыхать будет. Оглядись, конечно. Сак возьми.
Окунев спустился по Реке километров на десять, выключил мотор и долго лежал в лодке, наблюдая за медленно проплывающими берегами. Места все казались ему недостаточно глубокими, и он с сомнением поглядывал на сачок, представлявшийся ему слишком хлипким для пудовых рыбин, которые всплывут из таинственных глубин.
…«Мамочки мои!» — ужаснулся художник, когда вокруг поплыли мелкие, как спички, белобрюхие мальки. Он никак не ожидал подобного результата и оторопело смотрел на тысячи убитых рыбешек. Вода выбрасывала их беспрерывно. Серая лента ширилась и росла на глазах, как отмель, когда быстро спадает вода. Окуневу стало не по себе, и он торопливо завел мотор, чтобы бежать от этого страшного места. Он отплыл уже довольно далеко, когда оглянулся и увидел, что следом идет лодка.
«Влип!» — холодея, подумал он, закрутил до отказа газ и торопливо выбросил из лодки сачок, еще недавно представлявшийся такой необходимой снастью.
Приток входил в Реку под углом, почти против ее течения, и место, где сшибались потоки, походило на кипящий котел. Вода здесь то закручивалась воронками, глубокими, как колодцы, то пучилась буграми, которые медленно растекались, сминая волны.
Окунев на полной скорости врезался в эту мешанину воды и почувствовал, что лодка вдруг задребезжала, как старая таратайка на разбитой дороге, а потом увидел, что прямо перед носом лодки разверзлась на ровной
