Наташка, бросаясь к окну. — Лю-ди!..
— Есть люди! — донеслось со двора.
— Покорись, Наташенька, покорись… — закатила на лоб маленькие глазки Покладчиха. — Не бьет папка мамку — учит…
— Именно! Учу! — подхватил понравившееся слово Игнат.
Он замахнулся опять, но в этот момент раздался громкий оклик Клищенки:
— Стой! Стрелять буду!
Игнат, вздрогнув, быстро опустил руку.
— Привычка — великое дело, — усмехнулся парторг. — Условный рефлекс… Так, Заруба?
Увидев перед собой безоружного, болезненного на вид человека, Игнат рассвирепел.
— Это что еще за тварь дохлая?! — Он исподлобья, по-бычьи посмотрел на парторга. — Тож ухажор?
Глаша медленно отняла от лица руки.
— А твое какое дело? — Тяжело дыша, она сделала шаг навстречу мужу, и тот неожиданно отступил, попятился. — Я у тебя спрашивала, где ты пропадал шесть годов, с кем крутил?
— Мужнин грех за порогом остается, а жена все домой несет, — покачала головой Покладчиха, но Глаша не услышала ее.
— Без слова приняла… Живи, работай…
— Вот и плохо, Агафья Степановна, что без слова, — перебил Клищенко. — Хотя, видать, и простила ты мужу, а спросить все ж следовало: «…Где был, чем занимался это время…»
— Ишь, советчик нашелся… Да ты кто такой есть, интересуюсь? — перешел в наступление Игнат.
— Парторг это, Клищенко, — угодливо шепнула Покладчиха.
— Федор Агеевич, — добавил Пестун, с пьяным интересом рассматривая парторга.
— А-а. Так сказать, партейное руководство, — насмешливо протянул Игнат. — Наставник! Народная совесть!.. Ну, ну, наставляй, вправляй мозги! — распаляясь больше и больше, он теперь обрушивал всю злобу на Клищенку. — Допрашивай! Имя! Отчество! Фамилие! Год рождения! Откуда заявился!
— Положим, откуда вы заявились, известно, — перебил Игната Клищенко.
— На арапа, парторг, берешь! Не выйдет!
— Письмо в партбюро пришло из Минусинского района… Может, слышали такой? — Федор Агеевич в упор посмотрел на Игната.
Игнат грохнул кулаком по столу.
— И тут нашли, сволочи!.. Ну и что? — Он выкрикивал, срывая голос. — Ну и получил четыре года! Ну и отсидел! Ну и выпустили досрочно! Так что ж мне, опосля дальнейшей жизни не будет?!
— Как раз о вашей дальнейшей жизни идет речь в письме… Начальник тюрьмы…
— Знаю… Гадина продажная!
— …начальник тюрьмы просит помочь вам трудоустроиться. Наладить разрушенную семейную жизнь… Правда, в письме вашей женой названа другая женщина — Галина Петровна Северцева.
Игнат смолчал.
Пока шла эта словесная перепалка, Глаша, как приговоренная, смотрела в землю. Все прислушивалась, все ждала она, что вот перебьет Игнат парторга, вот крикнет во весь свой зычный голос: «Брехня!», «Ни одного слова правды в этом письме нема!» Но Игнат лишь копил злость и не делал никакой попытки оправдаться.
— Так как же так, Игнат? — подняла на него глаза Глаша. Все было в ее взгляде — страх, испуг, боль, затаенная надежда. — Как же так, Игнат?
— А вот так! Как слышишь! — скривил рот Игнат. — Наверно, в письмеце и про это отписано.
— Нет, про это не отписано. Даже не сказано, где вы обзавелись второй семьей.
— И на том спасибочки… — Игнат, ломаясь, расшаркался перед парторгом.
— Напрасно кривляетесь, Заруба. Письмо как раз теплое, проникнутое заботой о человеке…
— Да на черта мне эта ваша слюнтявая забота! — Игнат зло сплюнул. — Мне рублики надобны, да чтоб побольше… Пониме? — Для убедительности он потер пальцем о пальцы.
— Вот и устраивайтесь. Работа найдется.
Игнат деланно расхохотался. — В личные шоферы к партейному вождю? На «Волгу»?
— Нет, Заруба, на самосвал. И возить не парторга, а доски, — Клищенко выделил это слово, — кирпич, зерно, картошку, навоз…
— Буде! — прервал его Игнат. — Поговорили трошки и хватит. Нечего мне тут шарики вкручивать!.. Я, может, отдыхнуть желаю. С законной женой с глазу на глаз потолковать. — Он многозначительно подбросил собственный кулак, словно гирю.
— А вот это и не позволим! — повысил голос Клищенко.
— Глашка меня ударила, теперь муж ее бить будет… Порядок! — с удовлетворением сказал Пестун. — И я буду… — Он попытался встать, но не сумел и снова плюхнулся на скамейку.
— Жену не бить и милу не быть, — с кроткой улыбкой вздохнула Покладчиха.
Клищенко возмутился:
— Помолчали б лучше!
— Постой, Агеевич. — Глаша не заметила, как назвала парторга на «ты». — Дай мне слово держать… Никакая я тебе, Игнат, не жена больше. Перед всем народом кажу — не жена. — Глаша с трудом выговаривала эти трудные, мучительные слова. — Нехай уходит, видеть его не хочу. Человека ждала, мужа, батьку для Наташки… А кто явился? Зверь! Не надо мне зверя в дому… Уходи!
— Ясно! — Игнат нервно провел рукой по подбородку. — Гонишь, значит? От родной дочки отрываешь?
— Да не хочу я с арестантом. — Наташка вцепилась в руку матери. — Будем без него жить, как жили!
— Ясно! — повторил Игнат, от злости не находя других слов.
— А все учитель — греховодник, — притворно вздохнула Покладчиха. — Да сама Агафья Степановна, сказать по правде, тоже не без вины. — Она повернулась к парторгу. — Вот я женщина беспартийная, верующая, а все-таки правду тебе хочу в глаза сказать. Неладно получается, Федор Агеевич! Заявленийце у тебя лежит про Глашку. Разобрать давно пора. А ты под сукно прячешь, покрываешь распутницу… Прости ей, господи, прегрешения вольные и невольные…
— А это, между прочим, не ваше дело, — сухо ответил Клищенко.
— Как же это так — не наше? — Вымеобразная физиономия Покладчихи выразила крайнее удивление. — Не к лицу это тебе, не к лицу…
— Нельзя так про парторга. Парторг — личность не-по-гре-шимая! — с издевкой сказал Игнат. Он снял с гвоздя свой рюкзачок, который так и не развязывал ни разу после приезда.
Покладчиха заволновалась.
— Куда ж пойдете, Игнатий Григорьевич?
— Найду, где приколоться. Места хватит.
— Истинно так. А то и к нам милости просим. И шкварка и чарка для хорошего человека найдется. И перина пуховая…
Игнат задержался у порога и метнул на Степановну злой, тяжелый взгляд.
— С тобой, Глашка, мы еще сустренимся!
— Не боюсь я тебя теперича, Игнат. — Голос Глаши звучал спокойно, почти равнодушно. — Вот и на столечко не боюсь. Был во мне страх, да перегорел в пепел.
Игнат вышел. За ним тяжело, как перегруженная баржа, поплыла Покладчиха.
— Эй, вы! Дружка забыли! — крикнул вдогонку Клищенко, но ни Игнат, ни Покладчиха даже не обернулись.
Парторг взял Пестуна за шиворот и, толкая перед собой, вывел на улицу.
«Прощай, любимый город, уходим завтра в море…» — еле ворочая языком, запел Володька.
— Ну, вот и проводили гостей, — сказал Клищенко возвратившись.
— Проводили… — невесело согласилась Степановна.
— Я так рада, так рада… — Наташка прошлась фокстротным шагом по усеянному осколками полу.
— Ты, часом, не знаешь, Агеевич, за что он сидел?
— Знаю, Глаша… Насмерть сшиб старика машиной и не остановился. Вез ворованные доски.
— Страсти-то какие! — охнул дед Панкрат.
— Да, наломал
