Незадолго до наступления чехов американский сенатор Шерман стучал кулаком в сенате, требуя ускорить интервенцию:
— Сибирь — это пшеничное поле, пастбища для скота, имеющие огромную ценность.
Герберт Гувер, владелец нефтяных компаний в Майкопе, Лесли Уркварт — эксплуататор минеральных богатств на Урале — с пеной у рта требовали от своих правительств скорейшей расправы над большевиками.
Обо всем этом Прохору еще накануне поступления в полк имени Шевченко рассказал Киселев.
— Теперь тебе понятно, кто стоит за спиной беляков. Так и с полком, или, как его называют, куренем имени Шевченко. Над ним маячит реальная фигура националиста, злейшего врага украинского народа, Петлюры, — говорил Киселев.
Прохор с Ибрагимом с трудом выбрались из толпы и зашли в магазин Валеева. Дождавшись, когда схлынут покупатели, Ибрагим передал записку отца одному из приказчиков.
— Подождите у главного выхода. Скоро магазин закроют, и пойдем ко мне, — сказал тот торопливо Прохору и занялся товаром.
...Как правило, все добровольцы должны были являться лично к куренному атаману, где и проходили проверку. Принимались в расчет и военная выучка. Зная об этом, Прохор, как только дежурный офицер открыл дверь кабинета Святенко, вытянувшись в струнку, отрапортовал:
— Афанасий Курочка явился в ваше распоряжение, пан атаман..
— Курочка, Афанасий, гарно. — Хозяин кабинета поднял глаза на «добровольца».
Взглянув еще раз на Прохора, Святенко спросил:
— В царской армии служив?
— Так точно, пан атаман.
— В який части?
— С маршевой ротой был направлен из Самары на галицийский фронт и сразу в бой.
— А тоди?
— Попал в плен к немцам, бежал и в семнадцатом, не желая служить красным, вернулся домой.
— Документы!
Черепанов передал нужные бумаги.
— Козак? — взглянув на них мельком, спросил Святенко.
— Так точно. Дед был козак...
— А батько сын козачий, а ты, а ты хвист собачий, — схватившись за бока, пан атаман заколыхался от утробного смеха. — Явысь к бунчужному второй сотни, документы получишь в штабе, — заговорил он уже официально. — Ныхай бунчужный занэсэ тэбэ в списки и зачислэ на вещевое довольствие.
— Слушаюсь, пан атаман, — козырнув, Прохор подумал: «Погоди, будет время — мы тебе покажем «собачий хвост». — И, чеканя шаг, вышел из кабинета.
Председатель Троицкого совета Аппельбаум поздно ночью собрал членов Совета и объяснил обстановку:
— Если мы раньше успешно отбивались от наскоков дутовцев, то сейчас нависла более серьезная угроза. По сведениям, чехи начали движение через Еманжелинку на Троицк. Не исключена возможность активизации зажиточных казаков и торговцев в городе. Вы знаете, что гарнизон Троицка немногочисленный. Нас поддержат рабочие. Но их прослойка не так велика. Я считаю необходимым защищать город. Голосуем. Кто за то, чтобы принять бой? — Аппельбаум обвел глазами присутствующих. — Единогласно. А теперь о деталях...
...Незадолго до событий в Троицке партизанский отряд Василия Обласова на пути из Мещерской низины в степные районы стал пополняться «кустарниками» из числа солдат и казаков, не хотевших служить правительству белых.
Отряд не раз подвергался налетам дутовцев и кулацкой верхушки. Лишь на пятые сутки вышли к Золотой сопке недалеко от города.
Но отдыхать не пришлось. Показались многочисленные отряды дутовцев. Успев развернуть своих бойцов в цепь, Василий, не дожидаясь подмоги из Троицка, принял на себя удар. Положение было критическим. Кавалерийские атаки следовали одна за другой. Изможденные походом партизаны с трудом удерживали свои позиции. Лошадь под Обласовым была убита. К довершению беды, замолк пулемет. Казалось, еще миг — и партизаны дрогнут.
В эту минуту со стороны вокзала с развернутым знаменем показалась красная конница.
Сверкая на солнце клинками, она врезалась в ряды дутовцев и белочехов. Бросая снаряжение, белоказачьи части устремились к железнодорожным путям. Первая схватка за Троицк была выиграна.
Партизаны Обласова разместились в гостином дворе недалеко от бывшей таможни.
Ночь была темная. Усталые бойцы, спали, не снимая амуниции. Не успел еще муэдзин прокричать с минарета мечети обычное «Бисс-милля», как на подступах к городу раздались ружейные выстрелы, затакали пулеметы и прогремел орудийный выстрел. Чехи и белоказаки повели наступление. Во двор вбежал патрульный с криком: «Подъем! Тревога!»
Но в гостиных рядах уже были враги. Началась отчаянная борьба. Обласов свалил с ног какого-то долговязого офицера и с помощью небольшой группы партизан стал отбиваться от наседавших на него дутовцев.
— Не взять меня, гады!
Слева от Василия дрался его ординарец, справа — огромного роста бородатый косотурец. Он яростно молотил прикладом винтовки по казакам. Но вот он упал. Не видно и веселого ординарца, первого гармониста села Никольского. Да и сам Василий чувствовал, как слабеет в неравной схватке. Последнее, что он запомнил, — жгучая боль от удара чем-то тяжелым по голове.
Очнулся в темном амбаре. Через дверную щель слабо просачивался дневной свет. Слышались стоны раненых, кто-то исступленно кричал:
— Огонь! Огонь!
Василий с трудом приподнял руку и ощупал повязку на голове. Она была влажной от крови. Василий вновь впал в полузабытье.
— Василь, Василь, — услышал он как бы в полусне чей-то полушепот, — я твой тамыр — друг Калтай. Слушай маленько. Видел, как тебя казак каталажка ташшил, — Калтай опустился возле Обласова. — Я в Троицк лошадей гнал — Красной Армии. Потом чужой солдат улицам ходил, меня хватал, каталажка бросал. Когда маленько глядел, кто каталажка сидит, — Василь, друк. Кровь головы бежит. Маленько свой рубаха рвал, твой голова вязал. Ай-яй-яй, шибко кровь бежал, — покачал он сокрушенно головой.
— Спасибо, Калтай. — Василий припал пылающей головой к коленям Калтая. — Пить хочу.
— Латна. — Калтай исчез и через некоторое время вернулся с солдатской баклажкой, обтянутой серым сукном. — Там в углу солдат лежит, баклажку у него брал, тебя поил, еще человек поил. Я тоже воевал вместе с Амангельды, потом свой аул ходил.
— Плохи наши дела, Калтай, — промолвил Василий.
— Пошто плох? Бишкиль есть, — Калтай постучал себя по лбу, — маленько думам. Хитрим. Курбангалееву, большой начальник, идем. Тапирь он здесь. Говорим Курбангалееву: «Зачем чужой солдат мусульман хватал, каталажка садил? Моя хороший мусульман». Алла бисс-милля, — закачался в молитве Калтай, — Пиши свой отряд, — и, наклонившись к уху Василия, зашептал: — Потом тебя из каталажка ташшим, лошадь даем, потом оба бежим. Латна?
— Решай, как лучше, — ответил устало Обласов. — Похоже, расстреляют меня беляки.
— Зачем стрелять?! Не нада хороший человек стрелять. — Вскочив на ноги, Калтай подошел к двери и забарабанил кулаками.
В дверях показалась голова дутовца.
— Чево стучишь?
— Мне шибко большой капитан Курбангалеев нада.
Дутовец молча закрыл дверь.
Калтай застучал еще сильнее.
— Ты что хочешь, чтоб я тебе по башке прикладом съездил? — насупив брови, спросил сурово казак.
— Мне капитан Курбангалеев нада. Из Бухара шибко хороший слов сказать нада.
Дутовец поскреб затылок.
«Может, правда что-нибудь дельное хочет сказать Курбангалееву», — подумал дутовец и закрыл дверь.
— Какой-то киргиз капитана Курбангалеева спрашивает, — доложил он дежурному офицеру.
— Хорошо. Сейчас выйду.
— Кто тут капитана Курбангалеева спрашивает? — открыв дверь, крикнул он пленникам.
— Моя нада, — поднялся с пола Калтай.
— Следуй за мной, — распорядился офицер.
— Маленько лежи, потом выручам, — вернувшись к Василию, скороговоркой произнес Калтай и вышел вслед за дежурным.
В полдень Василия вызвали в контрразведку на допрос. Следствие вел капитан Дегтярев, родом из станицы Звериноголовской. После ряда обычных вопросов Дегтярев усмехнулся:
— Знаю Косотурье. Это недалеко от нашей станицы. Выходит, мы земляки, — сказал он с иронией. — А сейчас переходим к существу. Коммунист?
— Да, — твердо ответил Василий.
— Красный командир?
— Да. — Обласов вскинул голову.
— Что же, вопрос ясен, — закрывая папку, сказал равнодушно Дегтярев. — Ждите решения военно-полевого суда. Отвести, — приказал он дежурному казаку, стоявшему навытяжку у порога.
Василия втолкнули в общую камеру, которая находилась в подвале бывшей гостиницы Башкирова. На пол просачивалась почвенная вода, арестованные жались друг к другу на низеньких нарах. Городская электростанция не работала, и камера освещалась плошкой, которая больше чадила, чем давала света.
