На параллельной улице, на улице Тараса Тарасовича, гуляющих пар не было. Но детвора еще не угомонилась и не бросила своих поздних игр. В темноте мимо Тараса Тарасовича с гиканьем промчалась ватага мальцов, неизвестно куда и зачем бегущих. Другая ватага мальчишек буцала посреди улицы в футбол прямо напротив дома Петра Петровича Максименко, так как здесь горел фонарь и босоногие футболисты могли видеть мяч.
Тарас Тарасович подошел к своей калитке, взялся за ручку и вдруг отскочил в сторону и прижался к забору, так испугал его давно забытый голос Степаниды Сидоровны Перебейкопыто.
— Ах вы ироды, проклятущие! Чтоб вас чертяки позабрали! — кричала на мальчишек Степанида Сидоровна, выскочив из калитки. — Чтоб вас по головам всю жизнь стукало, как вы под моими окнами стукаете! Вон под хирургову хату ступайте и стукайте ему в ворота, так он вам скоро ноги скальпльом отчекрыжит!.. Вот я сейчас Петьку своего вызову, он вам покажет! Он ваших батьков в момент с работы поскидает!..
Степанида Сидоровна схватила не то камень, не то твердый ком земли и запустила им в темноту, за черту света, по убегавшим футболистам. А сама все продолжала и продолжала кричать.
Тарас Тарасович тихонечко, чтоб Степанида Сидоровна не заметила его, прошмыгнул в свою калитку, неслышно набросил крючок и на цыпочках прокрался по темному саду к крыльцу. Ему было жутко и страшно от того, что к Степаниде Сидоровне вернулся прежний голос. Выходит, что все его надежды были тщетны: сердце доброй, смирной стрелочницы хотя и прижилось в груди Степаниды Сидоровны, но никаких изменений в ее натуре так и не случилось. А ведь сперва все шло отлично… Ах, несчастный он фантазер! Ведь он считал, что стоит на пороге грандиозного открытия!..
Мало-помалу Тарас Тарасович успокоился. Включил в доме свет, умылся, переоделся в пижаму, поужинал на кухне куском ветчины домашнего копчения, презентованной ему в виде большого окорока бухгалтером совхоза, которому он успешно оперировал щитовидную железу, выпил чаю вприкуску с колотым рафинадом. Потом проверил почту, огорчился, что от сына Жоржа ничего нет, и решил лечь спать. Обычно он спал в проходной комнате на диване: здесь под рукой телефон, а это удобно, учитывая, что по ночам ему часто звонят из больницы. Но сегодня он решил улечься в спальне, на кровати с мягкой периной.
Он разобрал постель и начал снимать с себя пижаму, как вдруг ему почудились шаги в саду, а потом и под окнами. А в какой-то миг показалось, будто к стеклу прильнуло что-то белое и тут же отпрянуло. Тарас Тарасович выключил свет и посмотрел из-за занавески в сад. Опять ему показалось, будто мелькнуло что-то белое. Но, вглядевшись получше, он сообразил, что это ствол побеленной яблони. Он снова лег под одеяло и уже начал засыпать, как неожиданно зазвенело разбитое стекло, посыпались осколки, в комнату что-то влетело и покатилось по полу. Опять что-то со звоном влетело и покатилось. Тарас Тарасович вскочил с постели и высунул в разбитое окно голову, рискуя порезать шею и лицо оставшимися в раме стеклами. Опоздай он секундой, он ничего бы не увидел. А так он собственными глазами увидел, как человек, весь в белом, одним махом перелетел через забор, где чернел вишняк, и его не стало. Только сухая малина зашуршала за забором.
«Что такое, уж не сон ли? — подумал Тарас Тарасович, обескураженный случившимся. — Неужели в нашем городе разбойники появились?.. Это что ж такое — окна ночью бить?!»
Тарас Тарасович с большой осторожностью втянул голову обратно в комнату, включил на ощупь свет и, продолжая оставаться в том же неведении, пытался понять, что все это значит и как ему следует сейчас поступить: вызвать милицию или самому выйти в сад и посмотреть, не прячется ли там еще кто-то.
Неожиданно он заметил закатившееся в угол яблоко — большое красное яблоко, величиной с добрый кулак. Тарас Тарасович поднял яблоко, оглядел его и вдруг стал громко хохотать. Помня, что в комнату влетело два предмета, он принялся искать второе яблоко и тут же обнаружил его под кроватью. Так вот оно что!.. Окно разбил Максименко, это его яблоки! Только у него растут такие красные яблоки, величиной с добрый кулак!.. И Тарас Тарасович начал оглушительно хохотать: теперь-то он наверняка знал, чем разъярил Максименко и почему тот бьет ему окна. Тарас Тарасович шлепал себя рукой по лбу и, хохоча на чем свет стоит, приговаривал:
— Вот отомстил я ему, вот отомстил!.. Хо-хо-хо!.. А я-то не знал, что б такое придумать!.. Ха-ха-ха!.. Ах ты, сукин сын!.. Радовался, что теща помрет?.. Хи-хи-хи!.. Он радовался, а я ему — бац! — в полном здравии Степаниду Сидоровну вернул!.. Хо-хо-хо!.. Теперь радуйся, теперь разбирай меня на исполкоме!.. Разбирай, разбирай!.. Вот это дал я тебе щелчок по носу!.. Ха-хах!..
Смех не покинул его и на другой день. Утром Тарас Тарасович ходил по двору, поглядывал на забор, вдоль которого кудрявились вишни, и безудержно хохотал. Когда за забором появился, словно повисший в воздухе, белый картуз Петра Петровича Максименко, вышедшего на крыльцо, Тарас Тарасович проворно влез на садовую лесенку, с тем чтоб увидеть не картуз, а, самого Максименко и чтоб Максименко увидел его, и перебросил ему через забор сперва одно красное яблоко, а потом и второе. Второе яблоко упало на крышу и, скатившись, стукнуло Петра Петровича по картузу. Петр Петрович ойкнул, чертыхнулся и, лишь теперь заметив за забором Тараса Тарасовича, стал грозить ему кулаком и всячески показывать, что никогда ему не простит. Тарас Тарасович спрыгнул с лестницы и снова принялся хохотать мефистофельским смехом, утверждая этим своим смехом, что он нисколько не боится Петра Петровича.
— Отец, что с тобой? — услышал он голос сына. — Я давно стою, смотрю на тебя и ничего не понимаю.
Тарас Тарасович подбежал к сыну, стоявшему с чемоданом под яблоней, стал трясти его за руку, хлопать по литым плечам и целовать в загорелые, шелушащиеся щеки. И говорил при этом:
— Ах, как славно, что ты приехал!.. Я жду не дождусь тебя!.. Отпуск прервал, из колхоза вчера от мамы вернулся!..
— Из какого колхоза? — удивился сын, настороженно взглядывая на него. — Что тут у вас случилось? Ты сейчас на лестнице прыгал и хохотал… Радость у тебя какая, что ли?..
— Конечно, сын, конечно! Я пересадку сердца Степаниде Сидоровне Перебейкопыто сделал, соседке нашей! — торжественно объявил Тарас Тарасович, указывая рукой на забор, где кудрявились вишни. — Тс-с-с!.. Это она! Слышишь, какой голос? А ведь обречена была!
— Петька! — кричала за забором Степанида Сидоровна. — Если по району поедешь, так чтоб по телефону меня звестил! Я тогда с обедом для тебя морочиться не буду, а яблоками на сушку займусь!..
— Это она ему последние распоряжения дает, — объяснил сыну Тарас Тарасович и снова захохотал. Потом обнял совершенно потерянного сына, подхватил его чемодан и повел в дом, говоря: — Пойдем, пойдем!.. Я тебе все подробно расскажу. Мы пересадили сердце за восемь часов и ровно несколько минут. Тебе это полезно знать как будущему медику…
Потом они уехали с Жоржем к матери и втроем дергали золотистый лен на полях подшефного колхоза. Потом повалил снег и все почему-то стало белым-бело, как зимой. Тогда они, кажется, вернулись домой, и Тарас Тарасович снова сидел в своем кабинете, где с кошачьим шипеньем били часы, и о чем-то разговаривал с молодым хирургом Пиреем. Кажется, они обсуждали предстоящую операцию… И, кажется, было что-то такое еще, еще-е-е…
Вот и все. А может быть, и не все? Быть может, читатель скажет:
— Что за чушь собачья! Да видано ли, чтоб не в Москве, не в Ленинграде, не в Киеве, а в каком-то захолустном городке обыкновенный хирург, в обыкновенной больнице — и такое?!
Но автор может торжественно поклясться, что не из каких-то там вторых или третьих, а доподлинно из первых уст, то есть от самого Тараса Тарасовича Редьки, слышал этот рассказ. А что в нем от правого, что от лукавого — за это уж один Тарас Тарасович в ответе. С него и спрос.
Одним словом, от нашего городка очень далеко до африканского города Кейптауна, где профессор Бернард впервые в мире… И все-таки, все-таки… Все-таки и мы не лыком шиты!
Вот теперь конец.
Два рассказа бабки Сороки
Устя Ефимовна Сорока на соседней улочке живет: вторая хата от угла, мелом побеленная. Вы эту хату еще по палисаднику узнаете. В нем такая славная береза белым стволом светит, что глаз не отвести. И еще ориентиры для опознания есть: соломенная крыша, доставшаяся хатке еще с дореволюционных времен. Теперь, на фоне шиферных и оцинкованных кровель, она выглядит довольно эффектно, являя собой не поддельную, а истинную старину. На этой крыше издавна вьют гнезда аисты, и частенько можно видеть, как под вечер, особенно на закатном солнце, белая птица часами неподвижно простаивает в гнезде на одной ноге, грациозная и статная, как мраморное изваяние. Присутствие горделивых аистов, приносящих, по преданью, счастье тем, у кого они селятся, опять-таки выгодно отличает хатку Усти Ефимовны от прочих домов с их однообразно-скучной паутиной антенн над трубами.
